Радуга (Мой далекий берег) - Ника Ракитина

— Стой!!

Голос вышел тоньше писка. Но другие в толпе, видно, почуяли серьезность Сашкиного намерения:

— Девка, не глупи. Иди. Мы не держим!

Миг, когда на него прыгнули, Сашка все же уловил. Даже делать ничего не пришлось. Хурд, как кура на спицу, насадился на меч. Потянул его вниз своим весом. Уже мертвый.

Всем телом назад, рывком. Меч вышел, точно из масла. Сашка качнулся от вида крови. Крутанул клинком. Тех, кто не знает искусства мечного боя, это здорово пугает. Поневоле отшатнешься. Даже если до острия еще с добрый вершок.

— Ведьма! Падаль! Бей ее!!

Вот только почему-то никто не торопился бить. Не улыбалось лечь вонючей грудой рядом с Хурдом, что ли? Сашка всхлипнул. Всю жизнь он мечтал быть ведьмой, а теперь — когда признали, а ведовской силы в нем вовсе нет и почему-то очень больно. Локтем левой руки он вытер глаза: ему надо очень хорошо видеть. Он покрутил головой. Ему очень важно сейчас хорошо видеть сердцем. Чтобы не прозевать следующего. Даже если придется положить всех.

Сашка слабел. Красные муравьи плясали перед глазами, во рту горчило и пересохло, по телу, несмотря на холод, вылез липкий пот, и руки ерзали на рукояти меча, а сам клинок сделался неподъемным, и подгибались колени. Сашка знал, что мирно его не отпустят, ни его, ни государыню. Тем более что рядом с ней валялись три мертвеца, а двое раненых отползли: один, до синюшности бледный, зажимал скомканной курткой обрубок руки, а второй держался за окровавленную голову. Но их с государыней, как видно, все еще хотели заполучить живыми и целыми. Несколько отправились резать ветки на копья, чтобы обезоружить Сашку издали, остальные держались поодаль, настороженно следя за мечником злыми глазами. Топор, по злобе или чтобы напугать, запущенный одним из них, пролетев у мальчика над плечом, прочно увяз в далеком ясеневом стволе. Хмурилось. Редкими горстями сыпал пыльный снег.

Даже если Сашка попробует еще раз объяснить, что здесь, в этом поле, у его ног лежит раненая Берегиня, все равно не поверят. И мир окончится. «Жизнь сказала: мир этот мой…» Уронить меч, упасть, ничего не видеть… «Мама, мамочка! Я сделал, все, что мог, и даже больше! Никто мне не помо…» Копыта глухо дробили замерзающую землю. Стук их отдавался в висках, и Сашка поплыл. А толпа глухо взревела, чувствуя, что придется отдавать добычу. Два десятка конных воинов, сопровождающих крытый возок, вынеслись из-под отряхнувшихся тяжелых деревьев и с размаху остановились, едва не стоптав угодивших под ноги. Одни кинулись бежать, другие, обманутые легкостью и доступностью добычи, которую представляли собой ребенок и раненая женщина, теперь не желали ее уступить. Тем более что их было больше вдвое. Потянулись из-за голенищ ножи, мелькнул в воздухе кистень. Сашка грудью упал на тело государыни: не потому уже, что пробовал защитить, а не удержали ноги. Туман перед глазами напитался кровью. Человек в дорогой рысьей шубе, выскочив из возка, нимало не боясь, разгонял бродяг пинками и ударами палки — как Сашке показалось. Они рычали, словно псы, но точно так же разбегались перед его уверенным напором. Кто не понял — того заколола протазанами охрана в кожаной проклепанной броне. Не выдержав конной атаки, толпа кинулась врассыпную. И Сашка потерял сознание.

— Успели!! Храбра девчонка! Что с ней делать? — интересовался усач в броне из железных перьев, потому признанный Сашкой главным. У него был густой, как в бочку, голос, меховой плащ топырился на плечах. Из-за ширины этих плеч усач казался куда ниже, чем на самом деле. Одной могучей лапой сжимал он хрупкое древко копья, другой — поводные цепи вороного жеребца. Жеребец фыркал на покойников, задирал губу, рыл землю копытом.

— Что хочешь, сотник, — владелец дорогой шубы, сухой жердяй с чеканным профилем, отмахнулся рукой с зажатым — теперь Сашка понял — зонтиком. — Что эти хотели — то и ты. Празднуй.

Он вынул из вялой Сашкиной руки меч государыни, рассмотрел. Сунул кому-то за спину, точно зная, что примут. Сашку успели небрежно отодвинуть. Приехавших интересовала Берегиня. Двое стражников подняли ее на руки и укрыли той самой рысьей шубой, но жердяй, оставшись в кожаном джупоне[11] и шерстяных штанах, заправленных в высокие сапоги, точно и не заметил пронзительного ветра и пыли со снегом, секущих лицо. Головного убора у него также не было, ветер дергал седые короткие волосы.

— Не возись долго. Потом убей.

Сотник тяжело выдохнул. Взмахом руки отправил свои десятки за владельцем зонтика и тронул Сашку мозолистой от мечной рукояти рукой. Пропыхтел:

— Ты, девонька, даешь. Сама их сложила?

Прижал Сашку животом к стерне. Поддернул на нем кверху рубаху и тяжело задумался. Сашка чувствовал, как оледеневшая земля под ним вздрагивает от грохота подков. Все было закончено. Все равно.

— Не трону тебя. Слышь?!.. Меня Выдром кличут, а все равно не трону. Воина нельзя. Живи.

Тяжесть со спины ушла, но еще до этого Сашка окончательно провалился в темноту.

12

Солнце зашло в этот день, так и не появившись. Сизые бастионы туч на окоеме окрасились по краям ржавой драконьей кровью, а потом резко стало темно. Сильнее замел снег. Вроде должно было потеплеть, но мороз, напротив, усилился. Похожие на скелеты ветки, потерявшие листву, отзывались на порывы ветра стеклянным звоном. Крутила поземка. Гарью и пылью пах воздух.

Возок подлетел, скрипя боками, ерзнул по едва присыпанной снегом земле, и, будто вкопанный, замер у подпертого кручеными столбами тесового крыльца. Внизу под теремом, разбуженные визгом полозьев, нервно заворочались обомшелые курьи ножки. Затрясли крутые ступеньки, сыпанули трухой в лицо. Стражники, оступаясь и скользя на льду, понесли государыню внутрь. Сени оказались на удивление велики, их населяли обыденные вещи: кадушки, ведра, ступа с пестом, — и пушистая наощупь темнота. Внутреннюю дверь, для тепла обитую войлоком и плотно прилегающую к косякам, пришлось долго тянуть за прохладную ручку, чтобы она подалась. Лунное серебро горницы заставило зажмуриться. Потом из него проступила печь, разрисованная цветами и травами. Замаячили широкий топчан, стол, деревянные кресла… Воздух казался зыбким, в нем плавали тени. Терем тихо вздыхал и потрескивал, на полузвуке заткнулся сверчок.

Зев печи охотно проглотил поленья. Черен согрел покрасневшие руки.

— Ишь ты… впустили нас…

Жестколицый хозяин шубы осек болтуна взглядом:

— Поворачивайтесь! Уложили — и вон.

Стражники, ворча, подчинились: так ворчат псы, признавая все же власть хозяина. Им было неловко и страшно.