Калуга первая (Книга-спектр) - Игорь Галеев

- Значит, это не твое, займись другим.

- Боюсь я.

Тут, помнится, и сам растерялся: боюсь, боюсь и все без шутки.

- Пошел ты! Как девочка. Тогда вешайся.

- Возможно, - улыбнулся Кузьма, - мне кажется, что ничего ещё настоящего в литературе не было. Слова не покупаются. Да и к слову какой-то странный, глупый подход.

- Ну, брат, ты дошел. Психопатологией завоняло.

- Ты сам не без этого душка.

- Я уже Строев, мне теперь и с ума сойти можно, не заметят.

- Я замечу и Ксения.

- А кто вам поверит?

- А мы тебя ославим.

"Завидует, что ли?"

- Как?

- Сфотографируем, когда ты обезьяну изображаешь.

- Ну, тогда конечно.

Посмеялись. Действительно, иногда любил покорчить рожи. Прихоть.

После смеха серьезного разговора уже не вышло. За всеми Кузиными "боюсь" что-то стояло. Это чувствовал. Какой-то родственный смысл. И сам то приближался к этому смыслу, то удалялся от него. Как будто сам когда-то боялся этого "боюсь" и тщился разгадать - чего именно, и даже если и в себе, то ни - какого, а непременно - чего. Ни - "какого", а - "чего"?

"Как-то проскочил эту тему, что ли? Вот как привык - тема, этап, ступень, выбор, уровень... Расщепление идиотское. Не определишь. Трешься, трешься, чешешь, как болячку, корку засохшую срываешь, и снова чешешься до крови... Все обесценивается, старость, что ли? Ох, тошно!"

Вкус табачного дыма опротивел; сплюнул и затоптал окурок, но поднял его и выпихнул из гаража сквозь щель. Привычно постучал носком ботинка по колесу. "Хорош, волчара!" А домой возвращаться не хотелось. И тут понял, что-то, к чему пришел, было определенной заданностью, социальным спектаклем, где играл роль Строев. И кто-то подсунул для эксперимента, для испытания - Ксению.

"Уйду от нее!" - лег на гладкий металл и прижался к нему щекой. Всегда в её глазах был тем, кем она и хотела видеть, а ныне все рушилось, летело ко всем чертям. Она ничего не говорила. Она будто ба ждала, когда кончится её роль, и когда наступит финал, чтобы загорелось новое начало. Видеть себя терзающегося и неуверенного в её глазах было настоящей мукой. Бесила мысль - "не потянул". Жалости страшился. Еще неделя, другая и она будет жалеть. Лучше решить сейчас, когда не поздно, пусть запомнит таким неуверенным, это лучше, чем она вспомнит жалкого цуцика. Теперь даже боялся с ней встречаться.

Хотел, ну что тут поделаешь, чтобы другие видели, что все в порядке, что ничего не боится, знает, что и как, посоветует и объяснит, если что.

- Ну и мужлан я! - сказал вслух, и крохотное эхо неприятно кольнуло в уши.

Единственная мысль принесла хоть чуточку облегчения:

"Ленка скоро паспорт получит"

* * *

Неправда, что выше головы не прыгнешь. Прыгали. Вот только волосами жертвовать приходилось. Кто лысеет, а у кого кудри выпрямляются. Кому не известно, что кудри - это признак шизофренического ума? И кто заботится о своих кудрях, тот естественно, выше головы не прыгнет, даже если сильно захочет. Прыгнуть - это увидеть вокруг, позади, впереди, соотнести с убеждениями и побуждениями, тем самым перестроив себя на более высокое умозрение. А почему один способен видеть, а другие нет, это от самоволия сам волен. Да и зачем всем? Если, к тому же, волосы начинают выпрямляться, сечься и выпадать. А люди повсеместно дорожат кудрями, особенно девушки. Вот разве что Леночка.

Леночка (милочка, девочка, крошечка, лапочка) свои мысли так тезисно, конечно, не выражала, но мыслила о непосильных прыжках почти так же:

"Один раз живешь, приходишь в жизнь, словно на праздник, а они портят его своими предрассудками, своей немощью, духовным вырождением и трусостью..."

И при этом у неё секлись и выпрямлялись кудри. Далее она перечисляла весь набор человеческих грехов, и они, то есть люди, слабые и фальшивые (папы, мамы, соседи, педагоги, начальники и подчиненные) являлись для Леночки (горячей, строптивой, дерзкой) тем плодовитым злом, с которым она боролась и которому ни за что не уступит. Что поделаешь, если Леночка не понимала, что она не есть "добро", возникшее от рождения и что ей самой ещё предстоит решать, что же действительно истинно, а что ложно.

Красивая девочка, обворожительная милочка, она доказывала подругам и знакомым необходимость бескомпромиссной жизни, она призывала отстаивать идеалы правды и широту души. Но она, лапочка, крошечка, почему-то не видела, что если подруги физически не ущербны, не закомплексованы, то трагедии потрясенного сознания лишь развращают слепоту души и стандартность помыслов, и от серьезного восприятия остается кривая скептическая усмешка. Не замечала как-то она, бедняжечка, хрупочка, что молодые и зрелые знакомые, глядя на её щечки, пылающие от негодования или восторга розовенькой яблочной кожурой, видя её тонкие ручки, гордые глазки, всю её стремительную пылкую фигурку, забывали о величии добра и чудовищности зла, а видели и желали (каждый в меру натуры и испорченности) видеть её такую же, но и другую, ну, словом, свою...

Беда прямо с этими женщинами, девушками, Леночками, лапочками, дерзкими, пылкими...

А закомплексованные, ошарашенные своим нестандартным жребием девицы (толстоногие, крупноносые, кривоногие, очень уж полногрудые, коротконогие, жидковолосые, ушастые, губастые или со шрамами) принимали её тенденциозное мировоззрение, как благость, как единственно возможное решение межполовых и межлюдских проблем. Леночка призывала к внутренней гармонии и возвращала им самих себя - с полнотой сил и красотой натуры. И знакомые продолжали топтаться тут же и мечтать, и пьянеть от её звонкого голоса и её благородных порывов. Так вокруг неё всюду собирались кучки совершенно разных людей. Леночка была магнитом, а они - гвоздями. Так она два года искала твердых идейных платформ, находила, слушала, отрицала. Натыкалась на идеалы и презирала их. Восемь раз идеалы дорогу перебегали. Богатейший опыт приобрела, лапочка, умничка. И совсем уж было возненавидела хамельонское многообразие жизни, так как увидела перед собой планету, кишащую лицемерием, и чуть было не заговорила о грязном многообразии, которое сжигает все чистое, душит искреннее, оставляя пепел несдуваемой горечи и вечной тоски. И написали бы тогда, что "незачем нам (женщинам) искать чего-то и смысла, если уже доказано, что все мужики обманщики и подлецы". Посмотрите на Леночку: вот она бросила учиться, стала работать и куда свою трудовую лепту вносит. И папа не знал, что дочь не учится, мама переживала, но не перечила, единственный человек, который понимал и занимался, по словам папы, всепрощенчеством. Так бы и жила Леночка, от кавалеров отмахиваясь, бывших подруг не принимая, эстетствовала бы втихую, ела и пила бы в липкой столовой, спать ложилась в 23-30, если бы не одно обстоятельство. Был у неё незримый покровитель, которого судьбой называют. "Дядечкой" она его называла. И видел он, что и в разочарованном виде Леночка, резвушка, кровь молодая, смеялась звонче всех, когда природа брала верх, когда забыв о трагичности мира, могла она запеть, сделать какое-нибудь мальчишеское "па", перепрыгнуть через три ступеньки и подмигнуть встречному праздному пареньку на эскалаторе. И видел тот тайный покровитель, что на юную дщерь тягостный пессимизм все шибче наваливался, нигилизм ширился, презрение росло. И путалась о себе в мыслях Леночка, терялась в хаосе мыслей, совсем сбилась столку: что от чего в ней берется. Накатила природа на мышление инстинкты и законы свои функциональные, и не слыхать бы стало Леночку через три года, зауряднейшей фигурой по земле бы пошла, вновь стала бы слепой с безобразным мировоззрением; и одна лишь интуиция, да "дядечка"-покровитель могли теперь спасти Леночку, вывести её к чему-либо более перспективному. Чтобы и род здоровым был и надежда какая-то.

И действительно, интуиция сделала в ней щелчок, когда сошлись пути-дороги её и Копилина. Встретились, как говорили в старину, любимая и любимый.

Вариант.

"Ты же помнишь, как в 1989 году я увлекся ландшафтом."

"Чем, чем?"

"Ты тоже забыл. Я увлекся этой, как там, природой, короче."

"Ну помню, ездил ты в тайгу. И что? Ты давай не тяни."

"Тогда я ещё уезжал в деревню, как ее?"

"А пошел-ка ты! Откуда мне помнить, если ты не помнишь. Мы о чем с тобой говорили? Я начну думать, что у тебя с головой того. Слушай, я лучше домой пойду."

"Подожди. Это для тебя важно."

"Моралитэ, что ли? Не витай в облаках, старина".

"Ты послушай."

"Ну ладно, черт с тобой, не тяни, рассказывай свою поучительную историю."

"Она так себе. Не то, что поучительная. С таким мало кто сталкивается."

"Охотничий анекдот?"

"Нет, просто тогда, в той местности, ну, как её название?"

"Говори - деревушка."

"Да нет, это далеко от нее. Там просто местность называется по-особому, гора, река, озеро, болото и все это вместе..."

"Нет! Я так больше не могу, это издевательство!"

"Сядь, пожалуйста. Понимаешь это очень важно. Может быть, ты тогда меня поймешь, сам же допытывался."