Послы - Генри Джеймс

Уэймарш, съев суп, поверх пустой тарелки озирал мрачным взглядом веления своей совести, вызывая смятение Стрезера, который еще не вполне научился разбираться в последствиях производимого им впечатления. Впрочем, нетрудно объяснить, почему он был не уверен, что его гость придется Уэймаршу по вкусу. Это был молодой человек, с которым Стрезер только что познакомился, ведя некоторые, весьма непростые, расспросы о другом молодом человеке — расспросы, которые единственно благодаря этому новому его знакомцу, не оказались бесплодными.

— О, — сказал Стрезер, — мне о многом надо вам рассказать. — И сказал это тоном, явно призывавшим Уэймарша помочь ему насладиться этим рассказом.

Стрезер замолчал в ожидании, когда подадут рыбу, отпил вина, вытер длинные вислые усы, откинулся на спинку стула и с интересом посмотрел на двух англичанок, которые, скрипя ботинками, шествовали мимо их столика; он даже поздоровался бы с ними, если бы они всем своим видом не охладили его порыв; а потому ограничился тем, что, дабы хоть чем-то проявить себя, громко сказал: «Merci, François!»,[24] когда официант принес рыбу. Здесь было все, чего Стрезер желал, все, что могло сделать это мгновение прекрасным, все — кроме возможной реакции Уэймарша. Маленькая salle-à-manger[25] с навощенным полом и желтоватым освещением дышала уютом; Франсуа, скользивший между столиками, распльшаясь в улыбке, казался другом и братом; patronne[26] с накладными плечами и поднятыми к груди руками, которые она без конца потирала, всем своим видом заранее выражала согласие с невысказанными мнениями клиента — короче говоря, парижский вечер в восприятии Стрезера находился в полной гармонии с бесподобным вкусом супа, с доброкачественностью, как ему по наивности мнилось, вина, с приятной жесткостью крахмальной салфетки и хрустящей коркой хлеба. Все это было желанным фоном для его исповеди, а исповедь его заключалась в том, что он дал согласие — в этой обстановке признание легко и просто слетело бы у него с языка, лишь бы Уэймарш принял его легко и просто — на déjeuner[27] завтра ровно в полдень. Где именно, он не знал: дело в том — и тут была некая тонкость, — что его новый приятель, как ему запомнилось, приглашая его, сказал: «Посмотрим. Куда-нибудь я вас да свожу» — впрочем, большего и не требовалось, чтобы завлечь Стрезера. Теперь же, оказавшись лицом к лицу со своим подлинным сотоварищем, он чувствовал, что вот-вот покраснеет. Он уже позволил себе кое-какие поступки, которые, как по опыту знал, способны были вогнать его в краску. Если Уэймарш их осудит, у него, по крайней мере, будет чем объяснить это охватившее его сознание неловкости, а потому Стрезер принялся представлять свои прегрешения хуже, чем они были на самом деле. При всем том смущение не покидало его.

Чэд был в отсутствии: его не оказалось на бульваре Мальзерб — и вообще в Париже, о чем Стрезер узнал от консьержа, тем не менее он поднялся на третий этаж — поднялся из чувства неконтролируемого и, право же, нездорового, если угодно, любопытства. Консьерж сообщил, что третий этаж сейчас занимает друг жильца, и это послужило Стрезеру благовидным предлогом для дальнейших расспросов, для расследования под кровом Чэда без его ведома.

— Я действительно обнаружил там его друга, который, по его выражению, сохраняет Чэду гнездо, пока сам он, как выяснилось, обретается где-то на юге. Месяц назад он уехал в Канн и, хотя вскоре должен вернуться, раньше чем через неделю не появится. Я, понятно, вполне мог бы неделю обождать и по получении этих сведений сразу уйти, но поступил наоборот: я остался. Я мешкал, слонялся и, более того, пялил во все стороны глаза, и — как бы это назвать — принюхивался. Мелочь, конечно, но там стоял какой-то… какой-то приятный Дух.

На лице Уэймарша выражалось так мало внимания к рассказу друга, что тот слегка опешил, когда в этом месте они оказались на одной волне.

— Вы имеете в виду запах? Какой?

— Восхитительный. А вот какой — не знаю.

Уэймарш издал сердитое «н-да» — и сделал свои выводы:

— Он живет там с женщиной?

Но Стрезер уже заранее приготовил ответ:

— Не знаю.

Уэймарш подождал секунду, надеясь услышать что-то еще, потом спросил:

— Он взял ее с собой?

— И вернется вместе с ней? — подхватил Стрезер и тут же, как и прежде, отрезал: — Не знаю.

То, каким тоном он это произнес, после чего снова откинулся на спинку стула, отхлебнул «Léoville», вытер усы и сказал Франсуа что-то благожелательное, явно вызвало досаду у его сотрапезника.

— Что же, черт побери, вы знаете?

— Как вам сказать, — чуть ли не весело отвечал Стрезер. — Думается, ровным счетом ничего.

Ему было весело, потому что положение, в котором он очутился, кое-что для него проясняло, как в свое время прояснил разговор о том же предмете, который произошел между ним и мисс Гостри в лондонском театре. Теперь он видел шире, и это ощущение широты обзора более или менее прозвучало — да так, что Уэймарш услышал — в последующем ответе:

— Вот это я и выяснил благодаря тому молодому человеку.

— По-моему, вы сказали, что ничего не выяснили.

— Ничего. За исключением того, что я ничего не знаю.

— И какой вам от этого толк?

— Вот я и обращаюсь к вам, — сказал Стрезер, — с тем чтобы вы помогли мне узнать. Я имею в виду, все обо всем, что здесь происходит. Кое-что я и сам уже почувствовал там, в квартире Чэда. Многое уже проявилось, вставая передо мной во весь свой рост. Да и этот молодой человек — приятель Чэда — все равно что открыл мне глаза.

— Открыл вам глаза? На то, что вы ровным счетом ничего не знаете? — Казалось, Уэймарш мысленно обозревал того, кто посмел бы ему такое «открыть». — Сколько этому молодчику лет?

— На мой взгляд, под тридцать.

— И вам пришлось от него это принять?

— О, и не только. Я, как вам уже докладывал, принял от него приглашение на déjeuner.

— И намерены участвовать в этой богомерзкой трапезе?

— При условии, что вы пойдете со мной. Он и вас приглашает. Я рассказал ему о вас. Знаете, он вручил мне свою карточку, — продолжал Стрезер, — и у него оказалось забавное имя. Джон Крошка Билхем, к тому же он уверяет, что все и всегда называют его Крошка Билхем — из-за маленького роста.

— А чем он занимается? — спросил Уэймарш, выказывая должное равнодушие к такого рода подробностям.

— Он рекомендовался живописцем, из небольших. По-моему, очень точно себя определил. Правда, он еще учится; Париж, как известно, — великая школа живописи, и он приехал сюда, чтобы провести в ней несколько лет. С Чэдом они большие друзья, а в его квартире Билхем поселился, потому что она премилая. Он и сам очень мил, к тому же человек любопытный, хотя, — добавил Стрезер, — и не из Бостона.

— А откуда? — спросил Уэймарш; судя по его виду, этот молодой человек был ему уже поперек горла.

— Этого я тоже не знаю. Только он, употребляя собственное его выражение, «ни с какой стороны» не из Бостона.

— Н-да, — наставительно исторгнул Уэймарш из своих ледяных глубин, — не всем же быть из Бостона. Чем же он так любопытен?

— Пожалуй, именно этим! Но, а если серьезно, — всем, — добавил Стрезер. — Да вы и сами увидите, когда познакомитесь!

— Я вовсе не жажду с ним знакомиться, — сердито буркнул Уэймарш. — Почему он не едет домой?

— Наверное, потому, что ему здесь нравится, — помолчав, ответил Стрезер.

Этого Уэймарш, видимо, уже не мог вынести.

— Ему должно быть стыдно за себя! А вы… раз уж признаетесь, что одного с ним мнения, так лучше бы за него не прятались.

И на этот раз Стрезер ответил не сразу.

— Пожалуй, я действительно того же мнения, но пока еще в этом не признаюсь. У меня нет полной уверенности… речь идет о вещах, которые мне надо для себя выяснить. А что до молодого человека, то он мне понравился, а когда люди нравятся… Впрочем, не это имеет значение. — Он словно внутренне собрался. — Да и спору нет, мне и самому нужно, чтобы вы меня пробрали и разбили в пух и прах.

Тут Уэймарш принялся за очередное блюдо, которое оказалось не тем, какое только что у него на глазах поставили на стол двум англичанкам, и это на время заняло его воображение. Однако оно вдруг прорвалось в иную, менее суровую область.

— Ну а квартира сама хороша?

— Восхитительна. Сплошь уставлена прекрасными и ценными вещицами. — И Стрезер мысленно туда вернулся. — Художнику, особенно небольшому…

На дальнейшее у него не хватило слов. Однако его сотрапезник, видимо теперь вновь обретший твердую точку зрения, потребовал продолжения:

— То есть?

— То есть лучше этого жизнь дать не может. К тому же эти вещи оставлены на его попечение.

— Н-да. Значит, он в караульщиках у вашей разлюбезной пары? Неужели лучше этого жизнь предоставить не может? — осведомился Уэймарш. И затем, поскольку Стрезер не отвечал и, видимо, все еще был погружен в воспоминания, продолжал: — А он знает, кто она такая?