Бельэтаж - Николсон Бейкер

Я быстро промыл стекла очков под краном, торопясь подробно осмотреть ботинки еще раз; протер очки пятым бумажным полотенцем, производя пальцами намекающие на взятку движения по изогнутым поверхностям, пока те не стали сухими. В унитаз изверглась вода. Я отступил от раковины, поднес очки к лицу, радуясь приближению двух расширяющихся колодцев резкости; закладывая дужки очков за уши, я неизвестно почему поднял брови[38]. Теперь я мог разглядеть свою обувь.

И я увидел на левом ботинке лопнувший шнурок, связанный на уровне левого верхнего отверстия, а на правом ботинке – тоже лопнувший шнурок, связанный на уровне левого верхнего отверстия. Зона истирания располагалась асимметрично, следовательно, преобладал износ при рывках, а износом при ходьбе можно было пренебречь как несущественным. Хорошо. Но: результаты проверки вынуждали меня пересмотреть в целом проблему довольно высокого процента самопроизвольных дневных развязываний и завязываний. И тут размышления пришлось прервать, потому что из кабинки вышел мой босс, Эйбелардо.

– Что скажешь, Хауи? – Это приветствие было у него стандартным, и мне оно нравилось.

– Не знаю, что и сказать, Эйб, – произнес я стандартный ответ. Глядя в зеркало, я поправил сидящие криво очки, зная, что они снова дадут крен уже через пять минут.

– Обедал? – продолжал Эйб, старательно моя руки.

– Ага. Шнурки купил. Один лопнул вчера, а второй – сегодня.

– Так-так.

– Загадка природы. А у тебя так бывало?

– Нет. Я каждый день вдеваю новую пару.

– Да? В «Си-ви-эс» покупаешь или где?

– Мне их доставляют самолетом. «Ю-пи-эс»-экспресс. Заказываю у одного индейца из Техаса. Он сам их делает, сплетает альпаку с тонким твидом. И красит «крайлоном».

– Здорово, – отозвался я. Главным в работе с Эйбом было вовремя понять: всерьез и честно он говорит только о делах компании. – Ну, будь.

– Ага.

Приближаясь к двери, я громко засвистел. Я взялся за ручку; дверь подалась навстречу, не оказав никакого сопротивления.

– О-оп, – вырвалось у меня.

– О-оп, – сказал входящий Рон Немик. Я придержал для него дверь. Уже в коридоре я понял, что начинал насвистывать «Янки-Дудл-Денди».

Из-за двери донесся жизнерадостный свист Эйба «Знал я одну старушку, что проглотила мушку».

Глава двенадцатая

Меньше чем через час я стоял в позе Джорджа Вашингтона на переправе через Потомак – одна нога на верхней ступеньке, рука на поручне – и медленно скользил вверх, по диагонали, соединяющей вестибюль и место моего назначения. Звук эскалаторного двигателя стал неразличимым, хотя я еще ощущал слабый ритм щелчков, пробивающихся между ступеньками, и догадывался, что это щелкают звенья цепи, которая тянет меня вверх, намотанная с обеих сторон на зубчатые барабаны; звуки вестибюля тоже были приглушенными, вписывались в общий звуковой фон, а каждый отдельный цокот каблучков секретарши казался резким мазком краски, расплывающимся по бледной размытой акварели. С такой высоты, с высот социологии и статистики, укороченные в перспективе сотрудники двигались по определенным маршрутам: одного за другим их вталкивала с постоянной скоростью в вестибюль вращающаяся дверь; они группировались перед лифтами, панели прибытия которых только что засветились; они вновь построились в вечную четырехголовую очередь к банкомату; время от времени двое служащих, торопливо двигаясь пересекающимися курсами, в радостном удивлении вскидывали руки и обменивались любезностями, и одновременно обходили друг друга аккуратно по часовой стрелке, полукругом, чтобы встать на прежний курс спиной вперед, выдержать обязательную паузу в зоне чужого притяжения, а затем по обоюдному согласию завершить мертвую петлю, развернуться и поспешить дальше.

Как я взялся за поручень, так и не перехватывал его, но поручень скользил вверх чуть медленнее, чем ступеньки (буксовал? проскальзывал?), и положение моей руки изменилось, локоть согнулся сильнее, чем в начале пути. Я переставил руку повыше, перед собой. Странно было думать, что из-за разницы скоростей ступени эскалатора должны периодически обгонять на круг сопровождающий их участок поручня: поскольку пробуксовка на моем эскалаторе составляла примерно фут на один подъем или два фута на полный цикл, при полной длине поручня, равной ста футам, движущаяся лестница обгоняла поручни на целый круг один раз за пятьдесят оборотов – как те гоночные машины с переводными картинками; думаешь, что они идут ноздря в ноздрю с Фойтом или Ансером, а на самом деле отстают на несколько кругов, и кто их водители? Жалкие, разочаровавшиеся в жизни люди – это чувствуешь инстинктивно, а может, новички или фанатики, для которых главное не победа, а участие.

То, что поручни движутся медленнее, чем ступеньки, я заметил благодаря недавно приобретенной привычке стоять неподвижно всю поездку, а не шагать вверх по эскалатору. На плавное скольжение я переключился, только проработав в компании примерно год. Пока я не получил эту работу, я ездил на эскалаторах сравнительно редко – в аэропортах, торговых центрах, в метро, в крупных магазинах, и постепенно у меня сформировались твердые представления о том, как полагается вести себя на движущейся лестнице. Ваша задача – ступать с обычной скоростью, будто поднимаясь по лестнице дома, чтобы двигатель поддерживал, а не заменял ваши физические усилия. «Отис», «Монтгомери» и «Вестингауз» не предполагали, что на изобретенных ими механизмах пассажир будет делать пару шагов, потом останавливаться и прибывать к месту назначения позднее, чем если бы энергично шагал по неподвижной, неэлектрифицированной лестнице. Эти люди ни за что не стали бы тратить целые состояния и человеко-годы работы инженерной мысли, чтобы сконструировать машину, обладающую всеми внешними характеристиками типичного лестничного марша – отдельными ступеньками, приемлемым уклоном, полированными перилами – только для того, чтобы здоровые люди на время замирали, бесцельно водя перед собой глазами, пока не приезжали на следующий этаж. Изобретателей вдохновляли не лыжные подъемники и не фуникулеры, а мопеды, помогать которым взбираться на холмы приходится силой ножных мышц. Однако люди этого не понимают. Зачастую в универмагах я застревал за спинами двух неподвижных пассажиров эскалатора и испытывал острое желание схватить их за плечи и подтолкнуть вперед, выступить в роли инструктора тургруппы, заявив: «Аннетт, Брюс, хватит витать в облаках. Вы на движущейся лестнице. Почувствуйте, как ваши пружинистые, подпрыгивающие шаги сливаются с неутомимой работой эскалатора. Понаблюдайте, как с медлительностью вязкого сиропа меняется ракурс потолка и пола над вами и вокруг вас, вне всякой связи с сигналами, поступающими от ваших работающих ног. Неужели вы не понимаете, что, стоя плечом к плечу, вы не только мне преграждаете путь? Неужели не видите, что даете понять всем, кто сейчас встает на эскалатор у подножия и робко ищет вдохновения, что продвижение вперед неизбежно будет остановлено? Эти люди колебались, не зная, стоять неподвижно или идти, вы пагубно повлияли на их решимость! Из-за вас они вынуждены потратить свое время впустую! И они, в свою очередь, станут препятствием для тех, кто последует за ними – таким образом, вы положили начало лени и затору, который может просуществовать несколько часов. Неужели это вам не ясно?» Иногда я невежливо останавливался вплотную за спинами застывшей парочки, всем видом выражая бессмысленное нетерпение, повисая на хвосте у посторонних людей, пока те (со сдержанными возгласами и извинениями, которых я не заслуживал) не начинали жаться к стенке, пропуская меня. Расчистить дорогу легче при спуске: мой громкий топот разгонял всех по сторонам.

Но за целый год поездок на офисном эскалаторе я изменился. Теперь я становился пассажиром движущейся лестницы четыре раза в день, а иногда шесть и более, если приходилось среди рабочего дня спускаться в вестибюль, чтобы добраться лифтом до отделов компании, находящихся на двадцать шестом или двадцать седьмом этаже, и привычные мысли, ранее связанные с такими поездками, стали чересчур частыми. В целом мое восхищение эскалатором усилилось, внедрилось до мозга костей, но каждая отдельная поездка уже не гарантировала знакомых теоретических выкладок или состояния раздражения. Меня уже не так волновало, входило ли в планы изобретателей имитировать обычную лестницу или нет. А когда после первых месяцев работы я снова очутился в универмаге, я смотрел на широкие неподвижные спины стоящих впереди покупателей с новым интересом, но без напряжения: их поведение было естественным и понятным; стремление стоять истуканом с острова Пасхи в трансе моторизованного вознесения между конструкциями торговой архитектуры казалось оправданным. В одном из более ранних случаев, поднимаясь в «Товары для дома», чтобы прикупить кастрюлю «Ревир» в пару к уже имеющейся тефлоновой сковородке и дооснастить кухню[39], я даже поставил пакет с покупками (в нем лежали костюм, рубашка, галстук, и в отдельном пакетике – удлинитель для телефонного шнура из «Радио Шэк») на ступеньку рядом с собой и ненадолго прикрыл глаза. Это удовольствие постоять неподвижно я перенес и на будничные эскалаторы; в конце концов я стал действовать совершенно по-новому; никогда не нарушал длинное, досужее путешествие переставлением ног, наслаждаясь им, как жители пригородов наслаждаются постоянными интервалами своих поездок в электричке, а когда мимо топали другие пассажиры, я относился к ним с симпатией. Иногда ко мне возвращалось былое раздражение, особенно на эскалаторах подземки, но теперь я винил не только застывших пассажиров, но и конструкторов машины: ясно ведь, что ступеньки слишком высоки, что их высота нарушает функциональное соответствие между неподвижными и движущимися лестницами, поэтому пассажиры не в состоянии понять, что от них требуется.