Бельэтаж - Николсон Бейкер

Когда я заводил с Дэйвом или Сью разговор о том, каким образом нам или любой другой компании удается оплачивать операционные расходы, мне снисходительно улыбались и отвечали: «Не волнуйся, это нам по карману, уж мне-то можешь поверить». Но собеседники пребывали в таком же неведении, как и я. Только потому, что принято заказывать тысячу визитных карточек в первую же неделю после приема на работу, даже если ты не торговый агент и не сотрудник отдела кадров, и за все время службы раздашь не более тридцати карточек, причем большинство – в первый год, собственным родственникам, а остальные – в тех редких случаях, когда деловая визитка придает беседе сдержанную иронию, и несмотря на то, что визитки не выполняют никакой функции, кроме демонстрации доверия со стороны компании и создания у тебя чувства принадлежности к ней с самого начала, даже если в первые три месяца ты считаешь себя никчемным работником, – так вот, только потому, что подобная роскошь общепринята, а прейскуранты типографий вынуждают делать большие заказы, все это еще не значит, что визитки и тому подобное не обрушат в какой-нибудь момент всю шаткую конструкцию излишних, малопонятных, реликтовых условностей[35]. Мы приходим на работу каждый день, с нами носятся, как с Папой Римским – новый скоросшиватель для каждого задания; дорогостоящие курьерские услуги; талоны на такси; поездки на трехдневные конференции стоимостью полторы тысячи долларов – чтобы держать нас в курсе последних событий в нашей сфере; даже паршивенькие таблицы и памятные записки – перепечатанные, размноженные, разосланные и подшитые в папки; транспаранты и плакаты, придающие самым рядовым собраниям официальность и значительность; каждая мусорная корзина корпорации – более десяти тысяч корзин, которые каждый вечер опорожняют и застилают новыми пакетами; туалеты, где раковин на одну больше, чем может быть занято одновременно, украшены мраморной плиткой, которая сделала бы честь и туалетам Ватикана! К чему мы все причастны?[36]

Но несмотря на периодические приступы гиперщепетильности, отказываться от бумажных полотенец я не собирался. Вот и сейчас я вытащил через ромбовидное окошко пять штук; одно – умыть лицо, еще два – смыть мыло, четвертое – вытереться, а пятое – для забрызганных очков. Каждый раз, когда я вытягивал полотенце за краешек, следующий краешек уже ждал наготове: если не вовремя моргнуть, можно и не заметить, что смотришь на другое полотенце, а между тем это правда! Такое обновление новизны, чем бы оно ни оказалось:

• появлением новой, неотличимой от предыдущей таблетки «Пез» в отверстии пластмассового мини-лифта,

• возникновением в открытой двери самолета, перед прыжком, одного парашютиста за другим,

• выкатывающимся на позицию новым шаром для пинбола – после того, как предыдущий был разыгран,

• прилипшим к ножу над миской с сухим завтраком кружочком банана, который затем будет вытеснен с ножа следующем кружком,

• подъемом еще одной ступеньки эскалатора, –

в то время было и до сих пор остается для меня одним из величайших источников радости, какую только способен предложить рукотворный мир. А поводом для моего личного раздражения служит то, что рестораны быстрого питания, где так много подобных механических обновлений (например, отверстия с пружинами, из которых один за другим выскакивают пенопластовые стаканы), постоянно портят нам все удовольствие от этих обновлений следующими способами: (а) не объясняют персоналу, как важно наполнять черно-хромированные диспенсеры для салфеток так, чтобы салфетки были повернуты, как полагается – не отворотами назад, так что из-за двух салфеток приходится подхватывать сразу шесть или больше, а потом с трудом протаскивать их через хромированное устье, виновато оставляя лишние торчать из контейнера, откуда их уже никто не возьмет из недоверия; (б) разрешают персоналу переполнять диспенсеры, неверно истолковывая их впечатляющую вместимость, так что отворот, за который тянешь, рвется или тащит по столу весь диспенсер на резиновых ножках – и это бесит, потому что такое простое, долговечное, приятное, оригинальное изобретение вполне могло бы пополнить список маленьких радостей посещения ресторанов быстрого питания, но из-за невежества или халатности его достоинствами обычно пренебрегают, в итоге миллионы столовых салфеток выбрасывают неиспользованными. Но я уверен: со временем руководство ресторанов поймет эту ошибку и введет в курс подготовки служащих упражнение, при котором новички будут нараспев повторять: «Отворотами вперед! Отворотами вперед!», и откажется от сушилок в пользу бумажных полотенец со всеми их недостатками – точно так же, как кое-где плавучие соломинки со временем начали делать достаточно тяжелыми, чтобы они не всплывали в газированной жидкости[37].

Я развернул под горячей водой первое из пяти полотенец, слегка смочил его, свернул пополам, вылил сверху полпорции розового мыла, потом развел мыло водой, быстро проведя полотенцем под краном. Затем, низко склонившись над раковиной и зажав под мышкой галстук, я разложил капающий свиток на ладонях и ослеп, уткнувшись лицом в его тепло. Я потер полотенцем щеки. При этом крылья носа я зажимал мизинцами. Умиротворенный, выдохнул в промокшую бумагу:

– О гос-споди. – Похоже, умывание действует подобно акупунктуре: сигналы тепла поступают в мозг от нервных окончаний лица, особенно от век, вытесняют все размышления, отвлекают внимание от любых незаконченных мыслей, вынуждают его беспорядочно прыгать с одного предмета на другой – зачастую обращаться к вопросам, которые остались неразрешенными и теперь возвращаются в увеличенном виде, на фоне зернистой черноты опущенных век.

В данном случае мне представился лопнувший шнурок, каким он был до того, как семь минут назад в кабинете я связал оборванные концы. Вопрос стоял так: как вышло, что шнурки порвались с интервалом в двадцать восемь часов после двух лет непрерывной носки? И я пережил первые ощущения затягивания концов шнурка перед началом завязывания узла: в этом натягивании присутствовал элемент трения. Я сравнил его с важным вторым затягиванием – как правило, более сильным, настоящим рывком, а то и двумя, благодаря которым базовый узел получался крепче. Этот второй рывок направлен в сторону пола, зона трения находится на расстоянии примерно 1/4 длины шнурка – именно там, подумалось мне, и сосредоточен основной износ. Мне казалось, что я делаю успехи. Смывая мыло вторым и третьим полотенцами, я снова попытался увязать мою теорию двойного разрыва с теорией износа шнурков при ходьбе, ведь в последнем случае нагрузка, пусть небольшая, повторяется тысячи раз – например, даже когда мне требуется только дойти от кабинета до туалета, я вынужден сгибать ступню, вместе с ней ботинок, и, следовательно, 30-40 раз оказывать воздействие на шнурок. Я закрыл воду и принялся рассеянно вытирать лицо четвертым полотенцем.

А добивался я разграничения износа, вызванного натягиванием шнурков руками, и износа, возникающего при ходьбе. И в то же время мне пришел в голову простой тест разновидности «или-или». Поскольку мои ступни – зеркальные отображения друг друга, и я не хромаю, истирание по модели износа при ходьбе должно быть максимальным либо на обоих наружных, либо на обоих внутренних верхних отверстиях – но шнурки не могут перетереться одновременно на левом внутреннем и правом наружном отверстиях. С другой стороны, мои руки натягивают их асимметрично, и не только потому, что правая рука сильнее левой, как нам известно из книг о загадочных убийствах, но и потому, что левый и правый концы шнурков мы держим чуть по-разному, готовясь сложить из них два кроличьих уха. Это позволит с легкостью определить, какая модель преобладает – хронического износа при ходьбе или острого износа при рывках. Предположим, рассуждал я, шнурок на правом ботинке лопнул вчера утром, пока я собирался на работу, – он порвался на уровне внутреннего или верхнего левого отверстия ботинка. Согласно теории симметричного истирания при ходьбе, я мог бы предсказать, что шнурок, проходящий через правое верхнее отверстие левого ботинка, лопнет сегодня. А по модели износа от рывков можно прогнозировать, что на левом ботинке шнурок разорвется в районе левого верхнего отверстия. Но я не мог вспомнить, с какого из двух отверстий все началось.

Я быстро промыл стекла очков под краном, торопясь подробно осмотреть ботинки еще раз; протер очки пятым бумажным полотенцем, производя пальцами намекающие на взятку движения по изогнутым поверхностям, пока те не стали сухими. В унитаз изверглась вода. Я отступил от раковины, поднес очки к лицу, радуясь приближению двух расширяющихся колодцев резкости; закладывая дужки очков за уши, я неизвестно почему поднял брови[38]. Теперь я мог разглядеть свою обувь.