Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века - И. Потапчук

26 февраля 1879 года Байрашевский уехал в Москву, предполагая пробыть здесь несколько дней и затем, дождавшись приезда из Петербурга Ольги Пресецкой, ехать вместе с последней к своим родным. Об отъезде Байрашевского Качка узнала в тот же день и со следующим поездом отправилась также в Москву. Прибыв сюда, она первоначально остановилась в Северной гостинице, близ вокзала Николаевской железной дороги. Затем, через два месяца, переехала в Бригадирский переулок, в д. Мартынова, в квартиру Марии Пресецкой, где остановился Байрашевский. Пробыв у Марии Пресецкой дня три, Качка переехала в меблированные комнаты Шмоля, где и прожила до последнего времени. Отсюда дней за десять до совершения убийства она написала и отослала по городской почте в Московское губернское жандармское управление письмо следующего содержания: «Спешите арестовать очень опасную молоденькую пропагандистку, которая намеревается в это лето много навредить вам. Ее фамилия — Прасковья Качка»; затем следует адрес ее квартиры.

15 марта утром приехала в Москву Ольга Пресецкая и остановилась у своей сестры в доме Мартынова. На вокзале она была встречена Байрашевским, который, пробыв с нею вместе в квартире ее сестры до 5 часов вечера, отправился к Гортынскому, где и сообщил Качке о приезде Ольги Пресецкой.

По предъявлении Качке показаний свидетелей, она дала более определенное объяснение о причинах, побудивших ее убить Байрашевского, причем объяснила, что страдающее самолюбие заставило ее прежде молчать о бесчестном поступке Байрашевского относительно ее, и затем подробно рассказала о своем внутреннем состоянии в то время, когда впервые у ней явилось сомнение в любви к ней Байрашевского, которому она отдалась, рискуя сделаться матерью; о тех душевных страданиях, которые испытывала она, когда окончательно убедилась в отсутствии этой любви и узнала о любви его к Пресецкой; как затем ее собственное чувство любви к Байрашевскому смешалось с чувством ненависти к нему же и как, наконец, она, подавленная отчаянием, решилась убить последнего. «Страданий чаша переполнилась,— говорит она в своем показании,— и я решилась убить себя» и затем, как бы оправдываясь, что не сделала этого, продолжает: «Чтобы лишить себя жизни, нужно иметь много и много присутствия духа. Купила я револьвер, думая не сегодня, так завтра покончить с собой. Он (Байрашевский) не верил этому, смеялся над моим решением, смеялся, как я узнала, с этой женщиной (Ольгой Пресецкой), ставшей нам поперек дороги. Вообще, от ненависти до любви один только шаг. И вот минутами я начала ненавидеть его, ненавидеть и в то же время любить больше жизни». По поводу выше приведенного письма, посланного в жандармское управление, Качка объяснила, что, отправляя это письмо, она хотела, чтобы какая-нибудь посторонняя сила удержала ее от убийства.

По инициативе брата и матери обвиняемой при производстве предварительного следствия был возбужден вопрос о психическом состоянии Качки во время совершения ею преступления. Поводом к этому послужило заявление брата ее, студента Горного института Александра Качки, который в заявлении своем, поданном прокурору, утверждал, что Качка беременна, и просил произвести освидетельствование ее умственных способностей. Предположение о беременности Качки оказалось ложным, и хотя приглашенный для первоначального освидетельствования исполняющий должность главного врача Преображенской больницы Державин, основываясь главным образом на объяснении самой обвиняемой, признал достаточно доказанным, что Качка совершила свой поступок в припадке умоисступления, обусловленного поражением центральной нервной системы, и что после совершения убийства она впала в тоскливое возбужденное настроение духа с наклонностью к самоубийству, в каковом находится и до настоящего времени (15 июня 1879 г.), но дальнейшее продолжительное наблюдение врачей над Качкой обнаружило неосновательность такого заключения: врач Рубинштейн, посещавший Качку во время содержания при Басманном доме, старший врач тюремных больниц Булыгинский, наблюдавший Качку в течение более месяца в больнице, и, наконец, врачи, производившие освидетельствование Качки в присутствии Московского окружного суда — начальник Московского врачебного управления Кетчер, непременный член того же управления Добров и врач Пятницкой части Гиляров нашли, на основании подробно изложенных в заключении своем выводов и соображений, что Качка умственно здорова и что во время совершения ею убийства она не была лишена сознательной воли.

Наконец, и сама обвиняемая при заключении следствия, в последних своих показаниях между прочим говорит в этом отношении следующее: «Что доктора признали меня не сумасшедшею, так иначе и быть не могло, ибо я действительно нормальна в умственном отношении». «Никогда не будет примирения совести, потому что я в своих собственных глазах, помимо суда, людей и Бога вполне виновна пред собой, пред вами и обществом. Преступно мое прошлое, бесполезно настоящее — судите беспощадно!»

В словах этих нельзя не видеть прямого указания на то, как сознательно относится сама обвиняемая к совершенному ею преступлению.

Вследствие чего поименованная дворянка, Прасковья Качка, 19 лет, обвиняется в убийстве и подлежит суду с участием присяжных заседателей.

На судебном следствии подсудимая признала себя виновной в убийстве Байрашевского и рассказала, что родилась в Оренбургской губернии и при жизни отца, который умер, когда ей было пять или шесть лет, жила в деревне. После смерти отца мать ее вышла во второй раз замуж за гувернера Битмиди, когда ей было лет 9, она была увезена в Петербург, где воспитывалась до 4 класса в гимназии. Когда семья ее переехала в Москву, она училась в гимназии в Москве до 16 лет. Не окончив курса, по настоянию матери выйдя из третьего класса, она уехала в деревню, в имение отчима, в 'Тульскую губернию, где прожила с полгода, и с отчимом приехала снова в Москву, а мать ее осталась в деревне. В Москве познакомилась с Ольгой Пресецкой, которую она очень полюбила. Не желая возвращаться в деревню и несмотря на неудовольствие отчима, она осталась жить в Москве и поселилась вместе с Ольгой Пресецкой, которая жила в меблированных комнатах. Приблизительно через месяц после того они встретились и познакомились с Байрашевским, которому было в это время 20 лет. Это было весной 1878 года. Пресецкая уехала на лето в Полтавскую губернию, а она в деревню к матери. В конце июля ее мать вследствие разлада с мужем уехала в Варшаву, а она с отчимом в Москву, где у Марии Пресецкой, которая была на курсах, встретилась снова с ее сестрой, Ольгой Пресецкой и, прожив с ней до августа, уехала с ней в Петербург к Байрашевскому, с которым они и поселились в квартире на Петербургской стороне. Здесь она жила не прописанной, так как опекун не давал ей вида на жительство. Когда приехал в Петербург ее отчим, он хотел поселиться вместе с ними, но помещение, состоящее из двух комнат, было слишком тесно. Она с Ольгой Пресецкой переехала на Бассейную улицу, где была прописана только одна Ольга Пресецкая, а ее отчим жил вместе с Байрашевским. Байрашевский сначала был студентом Технического училища, затем перешел в Медико-хирургическую академию в Петербурге, из которой впоследствии также вышел, думая поселиться в деревне. Отчим ее был арестован и выслав за границу. В Петербурге она ничем определенным не занималась и ходила читать книги в Публичную библиотеку. Из Петербурга она приехала в Москву в тот же день, в который и Байрашевский, и остановилась сначала в Северной гостинице, а потом дня четыре жила у Марии Пресецкой.

От Марии Пресецкой она переехала в номера Квирина, где жил Гортынский, товарищ Байрашевского по Техническому училищу. Здесь к ней раз или два заходил Байрашевский. Накануне убийства она разочлась за номер и раздарила все вещи, а ранее того снималась в фотографии и раздавала карточки. Многое из подробностей, предшествовавших убийству и сопровождавших его, она совершенно не помнит: тогда она себя чувствовала как в лихорадке. В продолжение целого месяца она думала то убить Байрашевского, то себя, и намерения эти постоянно перемежались.

Из свидетельских показаний представляют интерес следующие:

Свидетель Савич, подтвердив обстоятельства события, изложенные в обвинительном акте, заметил, что на основании разных мелочей он заключил, что подсудимая была не вполне нормальна.

Свидетель Гортынский, между прочим, сообщил мнение, которое он составил о подсудимой. Он находил ее женщиной весьма умной, не ставящей себе узкой цели в жизни; она не думала о нарядах, смотрела на жизнь серьезно, хотела трудиться, следила за текущей журналистикой, занималась политической экономией и общественными вопросами. За несколько дней до убийства подсудимая часто заходила к свидетелю и постоянно говорила о Байрашевском и о своих к нему отношениях, прежних, более дружественных, и новых, когда Байрашевский стал безразлично, холодно относиться к ней. То она восхищалась Байрашевским, восхваляя его, то бранила его. Часто она приходила в отчаяние и говорила, что покончит с собой. Однажды она Байрашевского увидала куда-то уезжающим, с чемоданом в руках. Это обстоятельство на нее так подействовало, что она провела всю ночь в самых ужасных истерических припадках. Ненормальное ее поведение заставило свидетеля предложить ей положить револьвер, которым она запаслась заранее, в его комод, на что она согласилась, но через несколько времени стала просить его отдать ей револьвер, говоря, что в магазине револьверов много, что она может купить другой, если решит покончить с собой, и что подобные меры ее остановить не могут. Видя логичность этого рассуждения, свидетель отдал ей револьвер. 15 марта Качка была заметно возбуждена, ходила по комнате и пела, но пение ее часто обрывалось. Комната была узкая, было в ней человек десять и места оставалось очень немного. За несколько минут до убийства она остановилась перед Байрашевским, который сидел за столом и пил чай. Тут же стоял комод, так что расстояние до Байрашевского было в один шаг. Качка продолжала петь. Затем пение ее оборвалось, песню подхватили другие. В этот момент раздался выстрел, и Байрашевский упал. Вслед за выстрелом она также упала на кровать, и с нею началась истерика: она смеялась, плакала и затем сказала, что жалеет, что не убила себя, что револьвер выпал из ее рук. Истерика продолжалась беспрерывно, и началась галлюцинация: она говорила, что Байрашевский жив, он под снегом, под покрывалом, что он явится и они заживут вместе. Свидетель ее навещал после того в Басманной части; она относилась ко всему бессознательно, ничто ее не интересовало, и продолжала казаться ненормальной.