Табак - Димитр Димов

– Эй, Ляте!.. Что ты на это скажешь? – спросил он.

– Детская возня, – с ленивым спокойствием ответил македонец.

Не всегда так бывает, что чем громче стрельба, тем больше кровопролитие, и Ляте знал это по опыту македонских междоусобиц.

– Будь ты там внизу, ты бы по-другому заговорил, – заметил Мичкин.

– Ну да, внизу-то лучше, – возразил Ляте.

Он лежал на траве, стараясь прикрыть рукой рдеющий огонек цигарки. Наступило молчание. Слова Ляте удручающе подействовали на партизан, так как он выразил мнение всей группы. Всем было ясно, что в случае осложнения у сражающихся внизу будет большая свобода действий, чем у людей па холме. Там у них и тыл был просторней, и флангам ничто не угрожало.

– Откуда у тебя сигареты? – строго спросил Мичкин.

– Чего? – Голос Ляте прозвучал виновато. – Один человек дал!

– Какой человек?

– Какой? Аглицкий…

Македонец показал куда-то в сторону гор, где остался капитан Джинс. Из всего, что нашлось в его карманах, Ляте не сдал только сигареты.

– Когда он тебе их дал? – спросил Мичкин. – После того как ты его убил, да?

– Ей-богу!.. – поклялся македонец.

Он приподнялся и неохотно начал угощать товарищей сигаретами «Честерфилд», глядя с нескрываемым сожалением, как в пачке их становится все меньше и меньше.

А внизу бой бушевал с неослабевающей силой, и, хотя с тех пор, как стороны обменялись первыми выстрелами, прошел час, никаких признаков успеха наступающих еще не было. В самом начале боя маневровому паровозу удалось пройти между рядами товарных вагонов и прикрыть состав с бензиновыми цистернами, а немецкие солдаты, выбравшись из помещения саперного взвода, возвели между линиями баррикады из опрокинутых вагонеток, шпал, бочек из-под томатной пасты и прочего, что в суматохе попало им под руку. Пролезть между колесами было невозможно, потому что противник стрелял по вагонам и смертоносные пули со свистом отскакивали от них во все стороны. Единственным подходом к составу с цистернами оставался перрон, но он уже в первые минуты боя превратился в «ничейную землю», так как его обстреливали одновременно и люди Шишко, и немцы, которые засели в помещениях станции и саперного взвода. А по частой стрельбе на правом фланге можно было заключить, что группа подрывников, которой предстояло разрушить железнодорожный мост, наткнулась на сильное сопротивление немцев и что ее «специалист» еще не выполнил своего задания.

Мичкин посмотрел на часы. Уже перевалило за полночь, а успеха еще не видно. Он утешал себя мыслью, что если какой-нибудь из подожженных товарищами и горящих вагонов содержит взрывчатые вещества, то он обязательно взорвется, и тогда исход боя решится сразу, так как огонь перекинется на бензин. Потом вся цепочка вагонов-цистерн загорится, как бикфордов шнур, а это положит конец бою и всей операции. Но подожженные вагоны горели вяло, с раздражающим пыхтением, а это означало, что они нагружены бочками с томатом и мармеладом или тюками табака – последней партией Германского папиросного концерна, отправленной фон Гайером из Каваллы на грузовиках.

Подул ветер, и дым немного рассеялся. На равнине, освещенной тоскливым зеленоватым светом луны, темнели неподвижные пятна – трупы убитых. Чуть позади, в один из оврагов террасовидной возвышенности, сносили раненых, которых перевязывал санитар. Подавленный мыслью о жертвах, Мичкин перешел на западный склон холма и стал наблюдать за ходом боя. Рядом с ним оказалась Варвара. У нее был рассеянный вид, словно она была всецело занята своими мыслями.

– В чем дело? – спросил Мичкин, убежденный, что она в отряде – лишний груз.

– Я прошу разрешения сходить к командиру, – сказала Варвара. – Скоро вернусь.

– Зачем тебе командир?

– Надо сказать, что мы здесь бездействуем.

– Командир и без тебя знает, что ему делать, упрямая ты баба! – сердито закричал Мичкин. – Ни шагу отсюда без моего приказа.

Варвара попыталась было возразить, вот-вот могла вспыхнуть перебранка, но в это время с южного склона холма донесся голос Данкина:

– Внимание!.. На шоссе – машина.

По извилинам шоссе, петлявшего по склону горы, действительно мчалась машина. Это был обычный легковой автомобиль. Мичкин тотчас же понял это по лимонно-желтому свету фар и убедился, что опасности нет. Водитель машины даже не счел нужным погасить фары и, вероятно, не подозревал, что на равнине, которую ему предстоит пересечь, идет бой. Удостоверившись, что машина не военная, а гражданская, Мичкин решил не беспокоить командира и приказал Данкину взять нескольких человек и остановить машину выстрелами в воздух, если в ней не окажется немцев в форме.

Внезапно машина остановилась, и фары погасли. Люди, ехавшие в ней, очевидно, заметили, что идет бой, и колебались, двигаться им дальше или нет. Машина уже спустилась с горы, но до нее было более полутора километров, так что оставалось ждать ее приближения, а если она повернет назад – ничего не предпринимать. Но вскоре машина двинулась дальше, уже с выключенными фарами, чтобы не привлекать внимания. Наверное, какая-то веская причина заставляла находящихся в ней людей продолжать путь. Водитель увеличил скорость. Как длинная тень, машина быстро двигалась по асфальтированному шоссе в лунном свете. Мичкин видел, что это большая, роскошная машина с откидывающимся верхом, который убрали, так как ночь была теплая.

Бывший юнкер – Мичкин узнал его по шортам – вышел из канавы и стал с автоматом посреди шоссе. Хотя вид у машины был самый безобидный, поступок Данкина был мальчишеским, крайне легкомысленным.

– Ложись, осел! – хрипло выругался Мичкин.

Но машина уже остановилась, и Данкин пошел к ней с автоматом наготове. Вскоре из канав выскочили и его товарищи. Путники не пытались оказывать сопротивление. С заднего места встал мужчина, с переднего – другой. Все это происходило в каких-нибудь пятидесяти метрах от подножия холма. Данкин оглянулся и крикнул:

– Штатские!

– Проверь насчет оружия и веди их сюда, – приказал Мичкин.

В машине было еще двое. Следующей, к удивлению партизан, из машины вышла женщина, и на заднем сиденье осталась странно неподвижная фигура.

Данкин крикнул:

– Покойника везут!..

– Покойника?

Это сообщение было впечатляющим даже для партизан. Мичкин в сопровождении Варвары и еще нескольких человек пошел вниз. Когда они подошли к машине, Данкин и его товарищи обследовали карманы путников в поисках оружия. Только один из мужчин – невысокий, широкоплечий и хромой – имел при себе пистолет. Он сдал его сам. От завернутого в одеяло мертвеца исходил трупный запах. Партизанам все это показалось зловещим и странным. Это было не похоже на те ужасы, с которыми они уже свыклись.

Лица вышедших из машины мужчин были тревожны и выражали мрачную озабоченность. Голова у женщины была повязана черным крепом. Мичкин вспомнил, что видел этих мужчин в Чамкории, и понял, что один из них – редкостная добыча для партизан. Этот человек стоил пяти генералов немецкой армии. А что-то в фигуре и осанке женщины, чье лицо он еще не мог разглядеть, напомнило ему докторшу, которая однажды под Новый год согласилась пойти в метель к его больному внуку. Все яснее вспоминал Мичкин те события. Да, среди людей, окружавших ее в тот новогодний вечер, были именно эти мужчины. Коренастый имел привычку обтираться снегом по утрам, а высокий – с серебристо-белыми волосами – бросал бешеные деньги на угощение гостей. Оба они были из враждебного мира. Но присутствие покойника и женщины в трауре требовало некоторой учтивости в обращении с путниками.

Мичкин спросил:

– Вы кто такие?

Высокий с белыми волосами ответил:

– Мы служащие табачной фирмы.

– А женщина? – Мичкин чуть было ne сказал из вежливости «госпожа».

– Это – вдова покойного.

Наступило молчание, и партизаны поняли, что это враги. Это было ясно и по роскошной машине, и по изысканным костюмам, и по ответам задержанных. Однако партизаны не забывали, что среди них женщина в трауре.

– Отпусти их, пускай едут! – сочувственно заметил кто-то.

Но Мичкин спросил насмешливо:

– Безгрешными христианами хотите стать?

Он знал, что у партизан нет ни права, ни оснований отпустить коренастого мужчину.

– Что вы намерены с нами делать? – спросил высокий седой человек.

– Там видно будет, – ответил Мичкин, пристально всматриваясь в свастику на лацкане фон Гайера. – Этот человек – немец?

– Да, немец, – ответил Костов. – Обыкновенный торговый служащий.

– А этот значок?

– От них требуют, вы ведь знаете… – с деланной наивностью проговорил эксперт.

Кто-то сдержанно засмеялся. Нарушая молчание, Мичкин распорядился:

– Сдайте личные и служебные документы.

Эксперт быстро и обеспокоенно заморгал, а лицо фон Гайера осталось неподвижным, как маска. Оба они вытащили и протянули партизанам свои бумажники. Ирина подала удостоверение личности.