Серый коршун. Диомед, сын Тидея - Андрей Валентинов

– По-о-бе-е-да-а-а-а-а-а-а-а!!!

– Так чего, Диомед, сдадутся?

– Знаешь, Капанид, уже и сам верить начинаю. Хотя... – Эх, жаль! То есть здорово, конечно... А я уже башню осадную собрался строить. Большую, как под Аскалоном. Человечка одного нашел, мастера, Эпеем кличут. Там у нас «Бык» был, а здесь... м-м-м... «Конь»!

– А мы, Сфенел, башню все-таки построим. Сдадутся – мы твоего «Коня» тут оставим. На память.

– ...Слушайте, слушайте! Приам, ванакт Трои, просит мужей ахейских воздержаться от боя, ибо желает вопросить богов...

– Что, опять ходют, Мантос?

– Э-э, все шутишь, ванакт Диомед? А я тебе вот что скажу, родич. Почему мы этого чужака поймать не могли, а? А вот почему: три шатра рядом стоят, близко совсем. Твой шатер, Сфенела-басилея шатер и Эвриала-басилея шатер. Из шатра он выходит, понимаешь? Нас видит – и назад! Умный такой, да?

– Ну, тогда все ясно. Это богоравный Эвриалот своих девок прячется.

– По-о-о-о-обе-е-е-е-да-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

СТРОФА-II

На Фимбрийском поле, на поле Гекатомбы, тишина. Спряталась Кера, недоумевая, отчего это никто не услыхал ее зова. Даже вороны улетели, возмущенно помахав нам крыльями. Некому клевать, некому вырывать еще теплые глаза.

Не первый раз тихо. Не первый раз хрупкое молчание повисает над окровавленной землей. Но сегодня тишина какая-то особенная, странная. Словно толстая слюда легла поверх людских криков, заглушив их, спрятав. А где-то близко все равно идет бой, и эта пустая равнина ненастоящая, она – тоже обман.

Тихо на поле Армагеддона. Но это на поле...

– Ни за что! Хитрят, сволочи, время тянут!

– Ворота ломать! Скейские, Хеттийские!.. Тараном!

– Да я стену кулаком прошибу!..

– А я даже не кулаком!..

Давно так не ругались! А как тут не поругаться?

– Да сдадутся они, куда денутся? Все, жила у Трои лопнула!

– Хватит, навоевались, стольких положили!..

– Согласиться! Пусть своих баб... напоследок, пока мы сами до их баб не добрались!..

Шатер Агамемнона. Военный совет. Ругань.

– А почему Приам четыре дня попросил? Почему четыре? Не три, не семь, а? Нет, хитрит, козел старый!

– Против, против! Не давать перемирия! Я и сам против. Троянцы предложили подождать – четыре дня и четыре ночи. Очень им нужно богов вопросить. Оно, конечно, дело полезное...

– Да за эти дни мы сами сопьемся!..

Вот именно. Победа была близка, она шелестела крыльями над самым ухом. Но – не ухватишь. И вправду, хитер ванакт Приам! Не осталось у него союзников, воинов, даже сыновей почти не осталось, теперь вот и Палладия боги (ух, боги!) Трою лишили.

...Но жив Парис. Но есть еще НЕЧТО. А ведь Приам получит четыре дня. Целых четыре дня! Не в первый и не в десятый раз приходится заключать перемирие с врагом. Куда деваться? Вначале многие (тот же Любимчик!) предлагали не давать врагу передышки, давить, переть напролом. Много бы они навоевали среди сотен неубранных трупов! Но сейчас – иное дело, и это ясно всем. Мы все-таки додавили их, мы их победили, мы разогнали полчища, мы подошли к стенам.

Битва кончилась. Впереди – осада, короткая, быстрая. Даже Капанидов «Конь» может не понадобиться. И тут – четыре дня. Неужели троянские боги – такие тугодумы?

Лигерон, Аяксы, Менелай, Тевкр – против. И мы с Любимчиком – против. Нестор с сыновьями, Подалирий Асклепиад, Идоменей – за. Нас больше, мы голосистее, но...

– Я, Агамемнон Атрид, вождь вождей, так рассудить изволю. Должно нам пожалеть ахейскую кровь. Многие, слишком многие, уже не вернутся домой. А посему повелеваю...

И угораздило тебя проспаться, носатый! Вечер первого дня перемирия. Весь день мы проспорили, проорали, промахали кулаками. А капельки воды в невидимой клепсидре все капали, и этот тихий стук нравился мне все меньше и меньше. Время – тоже оружие. Приам решил построить свой Котел. Не захлебнуться бы нам в этом котле, и не водой – кровью!

– Дидо-ладо, дили-дили!

Мы троянцев победили!

Золотишко набирай,

Баб послаще выбирай!

Хей-я-я! Хей-я-я!

– Ну, в общем, так, парни! Тряхнул я тут одного троянца пленного, так он мне все как есть обсказал. Какие дома побогаче, в каких храмах идолы золотые...

– А про жен троянских прекрасноланитных и прекрасноволосых он тебе тоже рассказал?

– Пень ты амбракийский! На всех этой сладости хватит. Ох, и потешимся!

– Сам ты пень! А вот что потешимся – это точно. Я уж своего не упущу!

– По-о-обе-е-да-а-а-а! Наливай! Наливай! Хей-я-я!

– Ребята! Богоравные басилеи! Что-то здесь не так, совсем не так. Поэтому приказываю: дозорных проверять лично, посты удвоить...

– Да ну, Тидид!

– Я тебе покажу «ну». Смуглый! Сфенел – ночью не спать, потом с... басилиссой намилуешься. Идоменей – море! Там не только дельфины плавают. Фоас – горы, Хеттийские ворота...

– Брось, Диомед! Все пьют, все гуляют...

– Ага! На поминках тоже гуляют.

Давно таким Любимчика не видел. Сидит на травке, жмурится. Улыбается. Я бухнулся рядом, травинку позеленее сорвал.

– Мечтаешь?

Покачал рыжей башкой, вздохнул.

– Вспоминаю, Диомед. Мечтать... рано еще мечтать.

– Рано...

Капала вода в невидимой клепсидре, незаметно, еле слышно. Кап... кап... кап...

– А я ведь себе дом построил. Перед самой войной. Сам построил – взял топор, пилу взял... Здорово там! Особенно ночью – море шумит, цикады...

Хотел я с Одиссеем о деле поговорить, о том, что все устали – смертельно, непоправимо, что за четыре дня от войска останется одна Авлида... Хотел, но промолчал. Уж больно хорошо рыжий улыбался!

Кто мы с ним сейчас? Друзья? Союзники? Бывшие враги? Кто скажет?

– У каждого человека есть свой Номос, Тидид. У кого большой, у кого – совсем маленький. Агамемнону-дураку целое Царство Великое понадобилось. А зачем?

Болью отозвалось сердце. И я бы тоже так хотел: море, цикады, Амикла рядом...

– А если нет дома, Лаэртид? А если его негде построить?

Открыл глаза, поглядел изумленно.

– То есть как негде? Это только в Аиде дом не построишь.

В Аиде – нет. А на поле Армагеддона?

– А мне, знаешь, Диомед, сон приснился, странный такой. Будто домой вернулся, а никто меня не замечает. Мама по хозяйству хлопочет, Пенелопа сыну волосы расчесывает... Он ведь рыжий, рыжее, чем я! А меня никто не видит. Зову – не слышат. И папы нигде нет... Может, в море ушел? Ничего! Скоро уже, скоро...

Понял я – бесполезно с рыжим говорить. И о деле, и о жизни. Счастлив Одиссей Лаэртид! Травка, солнышко, над самым ухом Ника-Победа крыльями шелестит, а до Итаки плыть всего неделю. И я бы с ним рядом посидел, повспоминал за компанию. Если бы не капельки – совсем рядом, совсем близко.

Кап... кап... кап...

А перед закатом прилетели птицы. Не белокрылые чайки, не гарпии-вороны, жадные спутницы Таната, – другие. Огромные, серые, ширококрылые, они парили над лагерем – неслышно, неостановимо. Чужие птицы. Не наши.

Взмах широких крыльев – ленивый, полный гордой силы. Взмах – и снова недвижный полет в теплом вечернем воздухе... Мало кто их заметил. Мало – никто. Не глядели люди на небо.

Слыхал я от одного сирийца: где будет труп, там соберутся орлы...

* * *

– Э-э-э, ванакт! Э-э-э!

Я только вздохнул. Опять «ходют» небось? Делать моим гетайрам нечего – призраков у шатра ловить.

Полночь, пьяный орущий лагерь, кулаки зудят от зуботычин. Хорошо, хоть аргивяне с куретами не разбежались. Они – да еще спартанцы Менелая. А вот остальные...

Половину дозорных словно Ио-Корова языком слизнула. И спросить не с кого. Загуляли богоравные! Кто Броя поминает, кто Киприду, а кто обоих сразу. И как поминают! Набромились, колесницы выкатили – и вперед меж шатров: разбегайся, народ! Кто просто нарядился – себя показать (Аякс все в той же митре, кто-то, уже и не упомню, в тех же серьгах, которые до пояса), а кто и девиц-пленниц с собой прихватил – тоже в злате-серебре. Кнуты хлещут, пленницы визжат... А вождь вождей в милости да в мудрости своей велел прямо на площадь лагерную пифосы с самосским да лемносским выкатить. И само собой, первым же к ним приложился.

– Э-э-э-э!

– Ну, чего там, Мантос?

Поглядел на чернобородого – удивился. Давно его таким не видел веселым. Да и не его одного. Вон остальные рядышком стали, посмеиваются. А у Фремонида глаз его единственный так и подмигивает.

– Две вести, ванакт. Плохая – и непонятно какая, да. С какой начнем, а?

И с чего им веселиться? Нашли время!

– С плохой...

– Э-э-э, ванакт Диомед! Дамат от Агамемнона-ванакта приходил. Мерзкий такой, скверный совсем, отвратительный даже. С папирусом приходил, понимаешь, ученый сильно!

...Уж не тот ли, что подвигам счет ведет?

– Папирус тебе оставил, ванакт Диомед. Там все про тебя записано. Прочитал он нам – огорчились мы очень, понимаешь. Записал он, что ты только двух троянцев убил, остальных не ты убил, остальных другие убили. Ты не обижайся на этих ахейцев, ванакт Диомед, не умеют они даже до трех считать...