М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Максуд говорил, а люди всё подходили. В окнах над толпой осторожно раскрывались ставни, и осмелевшие жители выглядывали, всматривались, приставляли ладонь к уху, желая расслышать каждое слово.
Те, кто только что явился (должно быть, на подмогу своим), озадаченные отсутствием мордобоя, интересовались причиной.
– Лжепророк со своей кодлой… – отвечали им пришедшие немногим ранее.
– Да нет, те уже давно болтаются в петлях! – возражали другие.
– Те-то – болтаются, а главарь ихний сбежал!
– Не-е, лжепророк тоже висит на столбе! Распяли-таки баламута! Так ему, паскуде…
– Не лжепророка распяли, а Сына Неба! Твари! Безбожники!
– Ты сам безбожник, коли наперекор Церкви ересь несёшь!
– Да нет же! Как вы не видите – вот же он, Сын Неба, собственной персоной!
– А распяли тогда кого?
– Кого, кого… Да хоть кого! Тот, на столбе, на соседа моего похож – один в один. Тоже любитель был языком мести. Неделя уж минула, как его псы шэха уволокли…
– А у нас сегодня с ранья гвардейцы весь квартал шерстили, как с цепи сорвались! Псы, одно слово… Ищут кого?
– Сына Неба они ищут, изверги!
– Да как ищут, когда его распяли?! Его, единственного, кто не боялся открыто правду сказать!
– А чего тогда он сейчас тут вот делает, Сын Неба, а? Если распяли-то?!
– Э-э…
– Да лжепророк это, говорю вам!
– Чушь! Еретиков казнили! А это уже другие!
– Сын Неба…
– Да всех их казнили! И вас надо заодно, идиотов!
– …и святые пилигримы!
– Ты что, дубина деревенская, решил, что удавленники воскресли, что ли?
– Кто дубина?!
– Кто воскрес?!
– Воскрес!!! – взвизгнул вдруг чей-то истеричный голос. – Сын Неба вос…
Кажется, крикуну дали в зубы, потому что он заткнулся на полуслове. Но за обиженного заступились:
– Ты руки-то не распускай! Что в «Псалмах нищего пророка» говорится? «Языком убогого вещает сам Господь!»
– Твои «Псалмы» ядом писаны! Мало их, что ли, на площадях сжигали вместе с…
Но кто-то уже подхватил «вещее слово»: «Воскрес! Воскрес!» – зашуршало в толпе.
А кто-то и вовсе, заглушая и ропот толпы, и речь самого «лжепророка» и «Сына Неба» в придачу, принялся декламировать надсадным сухим речитативом – бездумно, на одной ноте, будто читал с листа:
– Мёртвые восстают из могил и ходят среди живых! Обезглавленные и четвертованные обретают члены свои, и повешенные шествуют с петлями на шеях своих! Час пробил, и горн небесный готов возвестить Судный день!
– День воздаяния пришёл! – поддержали его. – Конец света!!! Воистину!!!
– Ах ты, кликуша клятая! А вот этакого тебе воздаяния не дать, да прямо в горн?!
Удар заставил псалмопевца замолчать, но подобные возгласы и стычки, иногда перерастающие в рукопашную возню, начали возникать тут и там.
Две противостоящие группы, забывшие теперь причину изначальной распри, перемешались, и каждый голосил своё, не желая согласиться с другими и не имея возможности пробиться к единомышленникам, чтобы объединить силы. Толпа ходила ходуном и не могла остановиться в своём внутреннем движении, что затрудняло активное выяснение отношений «стенка на стенку», но в то же время ничто не могло и прекратить тлевшую, как хорошо просушенный, но слишком плотно набитый в тесную жаровню кизяк, всеобщую свару.
Отряд гвардейцев врезался в толпу внезапно, с хрустом, как хорошо отточенная пика вонзается под лопатку. Видимо, солдаты собирались одним молниеносным броском достичь её сердца – того, кто говорил с народом, «воскресшего лжепророка», «Сына Неба».
Не достали совсем немного. Максуд, оглянувшись, увидел очень близко, на расстоянии сабельного удара, яростную гримасу одержимого убийством вояки… и тут же потерял из виду: толпа взволновалась, закрутилась и смяла строй гвардейцев, а спустя ещё несколько мгновений разметала так, что каждый из солдат теперь был вынужден драться сам за себя.
Воины шэха никого не щадили, не щадили и их. Лес жердей и дубин взметнулся над взбеленившимся скопищем, замахал ветвями, а среди ветвей мелькали редкие молнии сабель, кроша всё без разбора. Ревели голоса, летели щепки, брызги крови. Но вот одну молнию поглотила пучина, вторую… И тут с противоположной стороны в бурлящее месиво тел ворвался другой отряд и плотно сомкнутыми щитами начал давить, углубляя вбитый клин, вспарывая и разделяя стихийный человеческий водоворот! Стало скользко: кровь щедро лилась на в гладь утоптанную улицу, совсем не впитываясь, превращаясь в сплошной багряный слой смазки, – и многие падали просто от невозможности удержаться на ногах. А клин ширился, и кровавый покров вместе с ним.
Самый эпицентр, где находились дадаши, скомкался и сжался так, что руки было не поднять. Беглецы уже не владели собой – аморфная неразумная масса владела ими, трепля, тормоша и мотая, как безвольных кукол, подчинённая законам теперь не поведенческим, а чисто физическим, описывающим процесс кипения живой плоти в жертвенном котле перекрёстка. Максуда закрутило бьющимися друг в друга телами, и он видел, как барахтаются, влекомые хаосом течений, остальные дадаши – растерянные, испуганные лица… «А где же Фа…» – вспыхнула мысль – но, как и всё здесь, в этой круговерти, была сметена прочь, будто и сознание, и чувства, вместе с желанием жить, криками и болью, тоже вращались, дробились, перемешивались и – растворялись в общем невообразимом вареве, где только: «…Приидут!.» – «…Одиннадцать!..» – «…Пир!» – выныривал и вновь погружался в какофонию звуков режущий нервы визг, – какие чудовища, порождения хаоса, должны были соблазниться этим адским угощением?!
Максуд совсем потерялся, разбитый и пропитанный творившимся сумбуром, не разбирая уже, где своё, где чужое: руки, ноги, вопли, мысли, сердца, огонь, внутренности, ненависть, ужас, память! Потом что-то ударило в голову, накрыло тёмной глухой волной, потащило… Кажется, Максуд начал падать, однако в дезориентирующей круговерти вселенского падения этого не определить было наверняка. Он потерял сознание.
Ощущение тоски и смирения перед неизбежным. Мир сдвигается, словно что-то тянет его, и это движение порождает рябь, как на поверхности реки или пруда, через которую хорошо различимы безумно синее небо в просветах древесных крон и ниспадающие сквозь просветы золотистыми каскадами лучи угадываемого где-то там, в далёкой-далёкой вышине, солнца.
