Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом - Артем Драбкин

– Не было такого отношения, что мы вроде как летаем, воюем, а вы тут непонятно чем занимаетесь?

– Нет. Мы любили техников очень.

Нина Федоровна:

– А можно я вставлю? Я почувствовала тогда, какие у них взаимоотношения.

У них в экипаже была не только дружба, спаянность какая-то и любовь. Вот я вам расскажу. Он получил в 1944 году, в августе месяце, Героя Советского Союза. И ему предложили в 1944 году повысить образование и поступить в Монинскую академию. И он отказался. Я удивилась. Спросила уже позже:

– Почему ты отказался? Ты же мог погибнуть!

– Ну, как я мог бросить Степу Харченко, бросить полк? Я сказал, пойду в академию, когда кончится война. Мы, говорит, настолько сработались, мы уже не только по взгляду друг друга понимали, у нас уже интуиция общая.

У них не дружба была, а сложнее…

– А приходилось ли вам летать с другими летчиками?

– Приходилось. По разным причинам. Или летчик заболел, или что-то в этом роде. Бывало и наоборот – мой летчик летал с другим штурманом.

– Вы номер вашего самолета не помните? А как были покрашены ваши самолеты?

– Номера разные были. Красили защитным цветом. Ну, зеленые и с камуфляжем был. Снизу сероватые. Рисунков на самолетах не было.

– А дарственные самолеты были?

– Дарственные были. Как правило, от восточных городов. А каких, уже конкретно не помню.

– Когда полк стал гвардейским, экипажи сразу были переведены в гвардию? Или для этого надо было еще полетать?

– Сразу стали все гвардейцами. Раз гвардейский полк – стали гвардейцами.

– А если новички пришли в ваш полк?

– По-моему, сразу в гвардейцев всех переводили. И из пополнения тоже значок получали, по-моему, сразу.

– Бывали ли в вашем полку случаи отказа от боевых вылетов?

– Не было такого случая.

– А когда кто-то летал не совсем туда, а туда, где, наоборот, стреляют поменьше?

– Такое, может, и бывало…

– Вы летали на дальнем бомбардировщике. У вас погода была серьезной проблемой? Что творилось в нескольких часах лета, могли и не знать. Будет ли там облачность, будет ли грозовой фронт. И если вы встретили грозовой фронт, что вы делали?

– Мы в грозу не входили, обходили. Верхом обходили, или стороной, или даже низом. Но в грозовое облако не входили, это все равно что быть заранее уничтоженным.

– А если грозовой фронт очень большой, тогда что, возвращались обратно?

– Тогда мы делали перед фронтом «коробочку», набирали высоту и шли уже выше. Обратно не возвращались.

– Пришли вы на цель. Цель закрыта облаками. Уходили на запасную? Или так, по расчету времени, бомбили?

– На запасную, конечно. Всегда давали одну запасную цель. Но бывало, что сбрасывали бомбы по расчету времени.

– Имел ли право штурман экипажа потребовать сменить номенклатуру бомб на самолете?

– Не было такого. То, что сверху спущено, то и подвешено.

– Прицельное оборудование со временем улучшилось, или у вас как был ОПБ-1 с самого начала, так он и до конца войны?

– ОПБ-1 – это в начале войны. А потом авиационно-коллиматорные прицелы впереди стояли, и днем и ночью с помощью этого коллиматорного прицела штурман мог видеть, что делается вокруг. Где стреляют, как маневрировать. Конечно, этот прицел удобнее был.

– А сигналы летчику на боевом курсе передавались голосом или была какая-то цветовая сигнализация?

– А зачем, у нас же было переговорное устройство.

– Пневмопочта была на вашем самолете?

– Была. Связь со стрелками дублировалась и пневмопочтой.

– Случилась неприятность, самолет тяжело поврежден, надо покидать. Как, каким образом это делалось?

– Летчик, как командир экипажа, если самолет дальше лететь не может, давал команду прыгать с парашютом.

– У вас под ногами люк был. Вы туда?

– Да. А у стрелков тоже люк был внизу. А летчик через борт на плоскость – и вниз.

– Сколько раз вас сбивали? Мы вот знаем два случая. А вообще сколько раз вас сбивали?

– Я сейчас не подсчитывал, но сбивали, по крайней мере, несколько раз. Но, как правило, мы перелетали линию фронта и тогда, значит, находили аэродром или же просто площадку, где можно было бы сесть.

– Вы пользовались же парашютом?

– Два раза прыгал с парашютом.

Нина Федоровна:

– Я расскажу вам то, что он вам не скажет.

Когда его первый раз сбили, он при спуске на парашюте упал на коленки. В то время думали, что повреждены колени. В прифронтовом госпитале оказали какую-то помощь – и летай дальше. А потом оказалось, что у него были выбиты и бедра, и диск из позвоночника. А потом второй раз его подбили тоже в 1943 году. Он упал и разбил всю грудную клетку. Ребра, правда, срослись. Но со временем развились две грыжи… На пищеводе и на диафрагме. Но он хорошо себя чувствовал до восьмидесяти пяти лет, машину водил по тысяче километров. А вот за эти четыре года его скрутило.

– С какой высоты еще можно было прыгнуть? А после какой высоты надо было идти на вынужденную?

– Ну, если была возможность на вынужденную, так надо с любой высоты садиться… С высоты порядка пятьсот метров можно было еще прыгнуть.

– Вы летали обычно на больших высотах, наверное, приходилось пользоваться кислородными приборами?

– С высоты четыре тысячи метров, как правило, мы пользовались кислородом.

– А кислорода на весь полет хватало?

– Мы экономили. Переключали. На обратном пути мы снижались и тогда кислородные приборы выключали.

– Пулеметом своим вам приходилось пользоваться?

– Да. По наземным целям.

– А не наказывалось? Это же угроза безопасности самолета?

– Не наказывалось. Если снижались и выполняли уничтожение цели из пулеметов, это только поощрялось.

– Ваш коллега рассказывал нам, что летал на сбрасывание диверсантов, агентов. Вам этим приходилось заниматься?

– Нет. Мы бомбардировщики, только бомбили. Никаких посторонних задач не выполняли. Только бомбометание.

– Ваш последний вылет когда был?

– В конце войны. Числа не помню, в книжке должно быть написано.

– Как Вы узнали об окончании войны?

– Я, по-моему, в госпитале лежал в это время. Что-то у меня случилось там с животом или что-то такое…

– Скажите, пожалуйста, вот когда вы перешли границу Советского Союза, местные к вам как относились?

– Очень хорошо нас принимали… Обычные поляки и немцы нас уважали.

– По домам трофейничали?

– Не было такого. Я не помню.

– Ваши личные отношения к партии и к Сталину? Не нынешнее, а вот тогдашнее?

– Мы были членами партии, поэтому уважали все действия и приказы Центрального Комитета и Сталина.

– А особисты у вас в полку были?

– Да, был особый отдел. Смотрели, чтобы никто там что-нибудь не проболтался… Разведданные не передавали…