Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом - Артем Драбкин

В газетах писали, немцы много евреев убили. Многих расстреляли. И не только евреев. С Людмилой Сергеевной, женой, я тогда еще был не знаком. Их семья, на счастье, эвакуировалась. Если бы не эвакуировались, их немец точно расстрелял бы всех. У нее отец – член партии с 1919 года.

– В вашем полку были случаи, чтобы сбитые экипажи возвращались из-за линии фронта?

– Да, вы знаете, был такой случай. Правда, это было уже в конце войны. Над Будапештом сбили экипаж Бочина. (По данным ЦАМО: Бочин Алексей Алексеевич, самолет сбит 20.01.1945, вернулся в часть 18.5.45. Остальные члены экипажа: второй пилот Королев Н.Ф., штурман Бандэр Г.И., стрелки Шацкий М.Ф., Пульков В.А. числятся невернувшимися.) Бочин выпрыгнул с парашютом, попал в плен, его допрашивали. Бочин мне потом рассказал:

– А тебя немцы хотели расстрелять.

– Меня?! За что? Что я им такого особого сделал?

Оказывается, он им рассказал, как я расстреливал немецкие эшелоны из пушки, а они заявили:

– Попадется к нам – расстреляем.

Вот так вот. А его, Бочина, не расстреляли.

– Правда ли, что Голованов выпросил у Сталина разрешение не «фильтровать», то есть не направлять на проверку, экипажи, вернувшиеся из-за линии фронта после сбития самолета, а сразу направлять в свои полки?

– Не фильтровать? Я об этом никогда не слыхал. В первый раз слышу. Но зная Голованова, это вполне можно допустить. Голованов – очень добрый мужик. Помню, я с ним за руку здоровался.

– А какого цвета у вас были самолеты?

– Коричневатые… А снизу голубые или серые. Не соврать бы, стал забывать…

– Номера у вас где на самолетах рисовались?

– И на фюзеляже, и на киле. Вот у меня в первой эскадрилье были номера с первого по двенадцатый. Личного самолета у меня как бы и не было. Я на всех летал, даже не знаю, на каком чаще. Я же учил всех летчиков сам. И всех на их самолетах учил. Сделал с ним один, два, ну три боевых вылета. Этот самолет оставляю ему, а себе беру новый…

– А какие-либо рисунки, надписи были на самолетах? «За Родину!», «За Сталина»?

– Тут что угодно. Не запрещалось, рисовали все, что хотели. «Севастопольские» на всех написали.

– Скажите, а как учитывались результаты ударов?

– Выделялся экипаж, который фотографировал результаты бомбометания полка. Снимок привозил, его дешифровали, смотрели, сколько бомб разорвалось на цели.

– А осветитель обязательно шел?

– Почти всегда. Я часто осветителем ходил. Потому что больше всего мне доверяли. Но это самая тяжелая работа… Первый идешь, надо найти цель. Нашел, САБы сбросил, прожектора ищут тебя.

– Скажите, какая работа была сложнее, фотографа или осветителя?

– Обе сложные. Фотографу надо обязательно сфотографировать, а осветителю надо обязательно точно осветить.

– Если случилась неприятность и, допустим, фотографа сбили, вылет этот остальным экипажам засчитывался?

– Ну, если это очень важно, посылают второго фотографа. Были под конец войны и такие случаи: отбомбились, а никакого снимка нет…

– У вас бывали летчики, которые не хотели летать?

– У меня был такой Иван Блакитный. Я его перевел в другой полк. Я от него еле избавился, мать его так… Трус! Но кроме Блакитного, я больше из полка никого не знал.

– Как летчик мог мотивировать отказ от полетов?

– А он и не отказывался, он летал. Вот дали нам бомбить какой-нибудь город. Ну, к примеру, Смоленск. Он и не отказывается, он летит. Но, не долетая до Смоленска, сбросил бомбы и обратно.

– Как факт вскрыли?

– Бомбы-то не летчик бросает, а штурман. Тех, кто трусит, всегда видно.

– У вас замполит был в полку?

– Да. Летающий. Как правило, они летали. Он такой же штурман или летчик, но его поставили замполитом.

– А пренебрежительного отношения к политработникам не было?

– К тем, кто летал, не было.

– Как вы узнали о том, что война закончилась?

– Мы были в Лице, в Польше. Поляки раньше нас узнали. Лежу, сплю. Проснулся оттого, что мои летчики стреляют.

– Что стреляете?

– Война кончилась!

Я говорю:

– Ну что стрелять? И чего пустую бочку катаете?

– Война кончилась!

– Гуляли сильно?

– Вы имеете в виду водку пить? Я жив до сих пор, и мне девяностый год, потому что я почти не пил и почти не курил. В войну давали «Беломор» бесплатно. Ну, куда его девать – я курил. Перестали давать «Беломор» – перестал курить. В войну после боевого вылета нам давали по сто граммов…

– А сколько примерно вылетов вы делали за ночь?

– Редко два, обычно один.

– А сто граммов давали за вылет? Или каждый день?

– Однажды после первого вылета нам выдали сто грамм, и мы полетели на второй вылет. Вы знаете, набираешь высоту – и глаза слипаются. Берешь кислородную маску, дышишь. Я прилетаю и говорю командиру полка:

– Если второй вылет ожидается, сто граммов не давать.

И враз это дело прекратили. Делали второй вылет и после второго вылета давали только сто грамм. Ну, пол-литра на экипаж давали.

– А если кто-то хотел добавить?

– Были такие, которые добавляли. Кто добавлял, тому надо было либо покупать, либо попрошайничать. У меня в экипаже никто никогда и не попрошайничал, и добавки не просил никогда.

– За что и когда Вам дали звание Героя?

– За всю боевую работу. По совокупности. Какого-то одного особенного подвига не было. Я знал, что послали на Героя. Это было в 1944 году. Но целая история получилась. В сентябре 1944 года командира полка майора Сергея Алексеевича Ульяновского перевели с повышением. Прислали подполковника В.С. Цыганенко. А тут у меня солдаты ушли в самоволку и избили гражданского. Новый комполка, сукин сын, взял и задержал мое представление. Мой товарищ Силовой, потом он стал главным штурманом дальней авиации, получил звание Героя, а я нет. В самом конце войны командиру приказали вновь написать на меня представление. Указ Президиума Верховного Совета СССР о моем награждении вышел 23 февраля 1948 года. Почему так долго? А не знаю…

– У вас в полку какая награда считалась самой почитаемой?

– Орден Ленина, орден Красного Знамени.

– Многие летчики про орден Ленина говорили, что его можно было получить и за дойку коров, и за боевую работу. И поэтому они вроде как предпочитали орден Красного Знамени.