Володя-Солнышко - И. Ермаков

– вещали рожки.

Прихоранивая под очками слезинки, велел Михаил Иванович дежурному красноармейцу доставить к нему пастушат.

– Слушаюсь! – сказал красноармеец и добросовестно похитил их с Красной площади.

До позднего самого вечера разыскивали владимирцы по Москве безвестно пропавших, проголосных своих скворушков, и только за полчаса до отхода поезда благополучно свиделись. На кремлевской машине пастушата приехали. В руках – дедушки Калинина подарки.

– И вот, будь вы на месте Михаила Ивановича, – обращаюсь я к Устину Филипповичу, – что бы вы подарили ребятам?

Заворочался мой солдат, запокрякивал.

– Поскоку... Поскоку музыканты оне, эти ребятишки... рожки, значит, понравились Михаилу Ивановичу... Тогда... прямой резон... по гармошке им! По трехрядке! Или, на худой конец, по балалайке.

– Нет и нет, Устин Филиппович. Кнуты подарил им Михаил Иванович. Где-то в Москве сумел... достал, разыскал. Ременные, длинные, свежим деготьком попахивают... С кнутами привез из Кремля пастушат!

– Под-ра-зу-ме-ва-ю-ю, – протянул Устин Филиппович. – Подразумева-а-аю теперь. Это как бы на пастушеский труд он их благословил. Как бы славу-почесть сословью ихному превознес.

– Ну, вот! А вы говорите, не стоит о Леньке писать!

– Это кто так сказал? – вскинул бороду старожитель. – Я так, извиняюсь, не говорил. Смело пишите! Славный парнишко. Самостоятельный! Такого переполоха в деревне наделал.

Заодно евоный отец вам копытко укажет, про Блюхерову фуражку расскажет. Вот и напишите. Ххе-хе... Приключенчецкой, говорю, парнишко, – повел свой неспешный рассказ Устин Филиппович Башкуров.

Шел месячник по молоку. Молочная страда. Неделями в такое время курсируют по области «газики» с высоким начальством на борту. В какие только потайные углы Тюменщины не забираются они. Вот так-то, по этой причине и наехало на одиннадцатилетнего пастушонка Леньку Кондрахина высокое областное начальство.

– Ты что же... один пасешь?

– Сейчас один. А вообще-то – с отцом.

– А где отец?

– На озеро ушел. Карасей трясет. У нас с ним семья большая.

Высокое начальство хотело вначале нахмуриться – теперь передумало. Уж больно смелый да независимый вид у пастушонка. Хоть и маловат для своих лет, зато коренаст. На улыбку не скуп. Своевольный черный чубик взрастает. Прямой безбоязненный взгляд. Прежде чем ответ дать – подумает. Себе на уме, знать, парнишка.

– И сколько вы сейчас надаиваете? – желая сразить Ленькину самоуверенность, спросило высокое начальство.

– За вчерашний день двенадцать с половиной было, за позавчерашний – двенадцать шестьсот, за позапозавчерашний...

Доложился, одним словом, как военный военному.

Начальство режимом пастьбы интересуется.

И тут не осрамился пастушок. И дойки, и водопои по минутам рассчитал.

– Ну, а вот клевера у тебя молоденькие рядом. Послеукосные, сочные, молокогонные! На клеверах пасешь? – подступает опять с ехидным вопросом высокое начальство.

– Ха! – догадливо усмехнулся пастушок. – Молокогонные! Обожраться же могут! Что я, глупый совсем? Вот когда морозом листок им обварит – тогда пожалуйста. Тогда хоть сутками паси.

– И давно ты отцу помогаешь?

– Как верхом сидеть научился, с тех пор и пасу. Мне трудодни пишут.

И вместо того чтобы рассердиться, нахмуриться, непорядок какой усмотреть, записало высокое начальство Ленькину фамилию в блокнотик, крепко пожало пастушонкову руку, «газик» помчался разыскивать другие стада.

А через недолгое время стало известно в Тобольском районе, известно стало в родной Ленькиной деревне, что вызван он., Ленька Кондрахин, на областной слет пастухов и доярок и называть его теперь следует делегатом от колхоза «Память Ленина».

Гладила мама белую рубашку, починял подношенные сапожишки старый Кондрахин. Починял, недоуменно подкрякивал, а Ленька бодрил перед маленьким зеркальцем отросший за каникулы чубчик. Делегат...

* * *

«Неграмотный сильно я. Потому и не вызывают», – целит свиной щетинкой в дырочку старый Кондрахин.

У старого Кондрахина два отчества. Если по отцу, то Андреевич он, если по дяде – Васильевич. Случилось это, когда лет шесть ему было.

Хлопотал парнишка возле железной печки. Картофельные пластинки поджаривал. Подрумянит с той и с другой стороны кругляшок и скорей его в рот. Вкусный, пахучий, хрустит. Вошли двое в длинных шинелях, с ружьями. У каждого на ремнях по две «бутылки» – гранаты такие были.

– Собирайся! – приказали Ленькиному дедушке.

Мать заплакала.

Дальше, как в нескончаемом кошмарном сне.

– Куда красных увел?!

Сквозь щелку кулацкой ограды видят парнишкины глаза, как спускаются на извивающуюся отцовскую спину окровавленные свистящие шомпола. Потом в мертвых впадинах отцовских глаз он видит холодный латунный блеск патронных донцев. Патроны вогнали в глаза. Табак, что в последние часы сумела передать ему мать, сделался в отцовской горсти красным, кровью набухнул.

Остался с матерью. Только скоро новая беда подоспела.

Крыльцо у Кондрахиных недостроенным стояло. Не было ступенек. По чурбакам спускаться надо было. А дверь распахивалась наружу. Отворяя ее, мать нечаянно столкнула сынишку местного колчаковца. На крыльце тот играл. Полетел – завопил.

Повели за это мать под сарай.

– Вскинь руки крестом, красная гадюка!!

Вскинула.

Заплот у Кондрахиных не забран стоял, ворота тоже отец не успел построить. С галопа ворвались на подворье блюхеровцы. Мать осталась нерасстрелянной. А через неделю умерла. Братишка, которого потом отдали «в дети», все будил ее, будил.

Видели и запомнили это, навек запомнили горестные ребячьи глаза.

Недели через две поднял парнишку в седло красный всадник:

– Митя?

– Митя.

– Кто за ним смотрит, товарищи?

– Дядя. У дяди живет.

Подозвал тогда всадник красноармейца, снял с него фуражку и надел на парнишку.

– Расти большой, Митя. Помни отца.

Сказывали люди, что был это командир Василий Блюхер. Только недолго походил в той фуражке парнишка. В двадцать первом году, в восстание, сорвал ее старичина-кулачина с Митиной головы и на мелкую мелочь в куски изодрал. Руками непосильно было – зубами сукно растерзал.

Дядю своего Митя тятенькой звал.

Мужичком с ноготок начал возить парнишка дрова, ходить за скотиной – не сын, не племянник, а скорее работник. В школу не пустили. А учительницу, которая упрашивала «тятеньку» отпустить Митю в школу, помнит старый Кондрахин. Очень помнит. В желтых высоких ботинках ходила. Голову ему на виду у «тятеньки» гладила...

Дрожит в загорелых руках свиная щетинка...

Слет еще не открылся, а уж Ленька стал знаменитостью. Делегат – от горшка, два вершка. Ходит смело, смотрит весело, в гостинице койку занял. Высокий и «хитрый» начальник (на клевере-то который хотел его подловить) познакомил Леньку с еще более высоким начальством. И тут у ответственных товарищей возник такой вопрос: бывает ли малый без старого. То есть кто, как не отец, сотворил из Леньки пастушонка? Конечно, отец. Малого без старого не бывает. И полетела в Тобольский райком и в колхоз «Память Ленина» срочная телефонограмма: «Высылаем самолет. Обеспечьте явку отца Кондрахина на слет». Тогда-то вот и случился в деревне переполох. Скакали на пастбище нарочные, срочно стригли-брили старого Кондрахина, срочно, активом, гладили ему брюки. Пробовали повязать галстук – не дался.

Стремительно понеслись под крылом самолета знакомые улицы деревни, заголубело озеро Аркуль, где сетки на карасей стоят, а вон и стадо. А там вон – отцовская могила. Родная, босой ногой обласканная земля. Снилась она старому Кондрахину на Халхин-Голе, тосковал по ней на Северном фронте...

Обрадовался отцу Ленька:

– Папка! Прилетел? А я мороженое ел.

– Погоди у меня, поросенок неблагополучный! – шепотом загадал ему старый Кондрахин. – Чуть-чуть в неглаженых штанах не пришлось...

– А сам рад, небось? – догадливо прищурил глазок пастушонок.

– Тсс! – озирнулся старый Кондрахин.

Делегатов приглашают в зал. Здесь собрались лучшие пастухи и доярки области – цветом животноводческой Тюменщины назвал их докладчик. Один за другим поднимаются они на трибуну, горячо и заинтересованно говорят о молоке, о мясе, о предстоящей зимовке.

Потом объявили о награждениях. Старый и малый Кондрахины получают Почетные грамоты. Сын и отец Кондрахины награждаются путевками на Выставку достижений народного хозяйства. Но это не все. Леньке вручают премию: наручные именные часы. А на второй день улыбается всей большой области Ленька со страницы газеты «Тюменская правда».

«Он не тенор, не скрипач, не юный пианист. Он пастух» – сопровождает улыбчивый Ленькин портрет пояснительный текст.