Таня Гроттер и молот Перуна - Дмитрий Емец

– Проклятье! Ты видела? Нас сглазили! – крикнул Пуппер.

Таня вспомнила, что, когда их швыряло ураганом, в окне одной из комнат Жилого Этажа маячило белое лицо с широко распахнутым в беззвучном крике ртом. Кто-то стоял, вцепившись в подоконник, и следил за ними дикими глазами.

Лишь гораздо позднее, когда Гурий уже ссадил ее на одном из балкончиков и умчался к своим английским тетям, у Тани мелькнула мысль, что это могла быть Пипа. Однако твердой уверенности у нее не было.

За завтраком невыспавшаяся Таня была вялой и неразговорчивой. Больше всего ей хотелось вновь завалиться спать, но надо было еще тащиться на нежитеведение, а потом к Безглазому Ужасу выслушивать запутанную историю Потусторонних Миров. Зато Баб-Ягун, свеженький, как огурчик, и румяный, как помидорчик, громко сетовал на судьбу.

– Маннокашная скатерть! Какое невезение! Я застрелюсь! Нет, повешусь! Или вначале застрелюсь, потом повешусь, а потом еще для верности отравлюсь. Если, конечно, эта манная скатерть сама по себе не ядовитая!

– Ягун, утихомирься. Последние три раза была шоколадная! – миролюбиво возразил Валялкин.

– Вот именно! Это я и называю переливами фортуны. То шоколад, то манная каша. Сиди, жуй и к стулу не приклейся!.. Нетушки, так дело не пойдет. Придется применить план икс… – сказал Ягун.

Он отодвинул тарелку и стал неотрывно смотреть на Лизу Зализину. Длинноволосая Лиза томно сидела за соседним столиком, где перед ней была вполне приличная пирожковая скатерть.

Примерно через минуту Зализина, которую Ягун буквально пожирал глазами, неуютно задвигалась. Она скользнула взглядом по их столику и, встав, стала быстро собирать на тарелку пирожки.

– Получилось! Проникающий гипноз – страшная вещь! – восторжествовал Ягун.

Но Зализина прошла мимо Ягуна и поставила тарелку перед Ванькой. Разочарованный Ягун едва не стукнулся носом о стол.

– Вань, хочешь пирожков? Ты такой бледненький, такой вечноголодненький, – сказала Лиза с такой нежностью, что Таня чуть не взвыла от ревности.

– Я не бледненький. Но пирожки давай, – произнес Ванька.

Когда Зализина ушла, Ванька передвинул тарелку в центр стола. Ему неудобно было есть одному.

– Хотите? – предложил он.

– Обожаю пирожки, – предательски заявил Ягун. – Интересно, с чем они? Ого, с рисом, с картошкой, с яблочным повидлом… А вот Таньке точно достанется с капустой. Спорю! Ей вечно не везет.

– Нет, спасибо. Меня от одного вида этих пирожков тошнит. Я обожаю манную кашу, – сказала Таня и отодвинулась на дальний конец стола.

Так случилось, что именно этот край оказался ближе других к преподавательскому столику. Без всякого желания ковыряя ложкой в манной каше, Таня случайно услышала обрывок разговора Великой Зуби и Готфрида Бульонского. Готфрид, глухой, как среднестатистический военрук, не умел говорить тихо, а Зуби невольно приходилось под него подстраиваться.

– Свет очей моих, неужели снова? Говорят, он гораздо больше всех прежних, – басом спрашивал Готфрид.

– В него легко проехал бы всадник. Циклопы клянутся, что вечером ничего не было. Если это правда, он мог появиться только ночью или на рассвете, – отвечала Зуби.

– Поклеп уже там? Может, мне стоит ему помочь? – Готфрид кивнул на пустой стул завуча.

– Не стоит. Он отлично справится и сам. У него есть опыт, к тому же, дорогой, магия – не самая сильная твоя сторона, – мягко сказала Зуби.

Спящий Красавец с облегчением кивнул и хищно вонзил вилку в бифштекс. Ему самому не очень хотелось прыгать по сугробам с не знающим промаха копьем и изображать из себя крутого средневекового воина.

– И где на этот раз? – спросил он, отправляя кусок мяса в прогулку по своим органам пищеварения.

– Сразу за священной рощей. В самой роще мы нашли свежие следы, которые ведут из Тибидохса, но обратных следов нет… Надеюсь, Поклеп разберется. Насколько я знаю, он отлично читает следы, – ответила Зуби, беспокойно оглядываясь и поднимая кольцо.

Поняв, что бывалая Зубодериха что-то заподозрила и сейчас применит «Ушкус намакушкус!», Таня усилием воли заставила себя больше не напрягать слух и торопливо уставилась в тарелку. Она и так уже знала достаточно.

«Следы в роще! Она говорит о моих следах и о следах Пуппера! Но я ничего не делала! Это же надо снова так попасть!» – подумала она.

Скверные предчувствия, как назойливые мухи, роились у нее в голове.

«– Неужели это Пуппер проломил магическую защиту? Но зачем ему? Грааль Гардарика его и так пропускает. И еще этот щит… Вдруг все как-то связано? Неплохо бы показать щит Сарданапалу, да только поди разыщи его в этих ходах нежити. Еще саму заставят лезть. Лучше уж тогда помолчать», – размышляла Таня, прокапывая в ненавистной манной каше оросительные каналы для сливочного масла.

Тем временем, уже подлетая на метле к Магфорду, Пуппер тискал в кармане ползунки, к которым был пришит добрый десяток убийственной мощи амулетов. Эти амулеты были позаимствованы у темной колдуньи Цирцеи, проживавшей в небольшом уютном особнячке на побережье. Гурий был недоволен и не понимал, почему магия вуду не сработала. Цирцея уверяла, что Таня бросится ему на шею сразу, как только их глаза встретятся.

«Фаши чуфства усилятся ф зибн раз, и это будет грандиозны пэйшн! Я проделала чудовищны магическы вок! Этот младенческий ползунок теперь просто пропитан грэйт лав!..» – принимая от Пуппера плату, сладко приговаривала мадам Цирцея.

Прожив на свете многие тысячи лет, древняя волшебница, практиковавшая любые виды магии, кроме легальной, окончательно перепутала все языки и говорила на чудовищной смеси, которую по достоинству оценил бы лишь прораб строителей вавилонской башни.

И что же? За утро его глаза встречались с глазами Тани десяток раз, и – ничего. На шею к Гурию она так и не бросилась. Лишь однажды у Пуппера сладко екнуло сердце и то в миг, когда его метлу отшвырнуло от Башни порывом неведомой магии…

«Проклятая Цирцея! Только вытягивала у меня деньги!» – думал Пуппер.

Ему ужасно хотелось подговорить великовозрастных крепышей из своего фэн-клуба побить у ворожеи стекла.

Глава 6

Маша Феклищева, Ванька и «грозная русская Гротти»

Вскоре после четырнадцатилетия на верхней губе у Тани выступила лихорадка. Губа вздулась, и лицо сразу стало перекошенным и некрасивым. Так, во всяком случае, казалось Тане. С минуту она угрюмо разглядывала свое отражение в зеркале, а потом тряхнула головой.

– Похоже, пришла пора создать на губе филиал родинки! – сказала она и украсила вздувшуюся губу жирным пятном зеленки, пририсовав к нему еще четыре крылышка, как у мухи.

Разумеется, лихорадка не стала от этого незаметнее, напротив, вылезла еще больше, зато Таня испытала какое-то особенное удовлетворение. Невозможно смеяться над человеком, который смеется над собой сам.

С недавних пор у Тани выработалось особое отношение к своему растущему телу. Тело было чем-то посторонним, враждебным, стремящимся ей навредить. Это был словно нечистый и неудобный номер в гостинице, который она временно занимала. Изменялся голос. Ноги и руки росли как-то толчками, одежда становилась короткой, волосы секлись, так что приходилось мыть голову каждый день – и тогда Таня только хмыкала, взглянув на себя в зеркало.

Ночью, в лучшее свое, самое творческое время, когда она особенна склонна была к абстрактным размышлениям, Таня записала в дневнике: «Вот что я подумала. Бывают люди сногсшибательно красивые, например, Катька Лоткова. Ей совсем ничего не надо с собой делать. Даже упав с пылесоса, разбив нос и выпачкавшись в грязи, она осталась бы красивой в глазах у всех. Но таких, как Катька, мало. Это исключительная редкость, природный дар. Такая красота уже сама по себе и профессия, и образ мыслей, и цель жизни – и вообще все на свете. Такой красивый человек никогда не сможет быть просто самим собой, если, конечно, он не актер или не манекенщик. Он раб своей красоты. Он будет носиться со своим телом бережно, точно какой-нибудь напыщенный лопухоид, который с перекошенным от страха лицом, боясь зацепить стену или сесть на покрашенную скамейку, вечно ходит в парадных белых брюках. Из наших волшебных такая скотинистая персона Жора Жикин.

Кроме явно красивых, встречаются и явно некрасивые люди. Хочется написать Попугаева, но мне Верку жалко. Может, я просто как-то пристрастно к ней отношусь? Со мной такое случается, и тогда я ощущаю себя порядочной сволочью. Но некрасивую внешность, если она действительно очень некрасива, постаравшись, можно носить с особым шармом. Можно делать это с таким достоинством или с такой простотой, что она будет интереснее красоты. Скажем, Грызиана Припятская страшна, как крокодил. Даже больше. Крокодил рядом с ней сошел бы за звезду Голливуда. Но все, и я тоже, находят Грызиану очень эффектной и говорят, что у нее есть свой стиль.