Случайная женщина - Джонатан Коу

Мария пребывала в хорошем настроении. Работа не приносила ей удовольствия, и она не стремилась вернуться поскорее в офис, но никаких серьезных причин ненавидеть службу, кроме скуки, у нее не находилось. Порою Мария с неизменным изумлением осознавала, что наконец-то она обрела такой образ жизни, какой ее вполне устраивает. Ей нравилось жить с Сарой. Она более или менее ладила с другой соседкой, Дороти. И даже Лондон начинал ей нравиться по тем самым причинам, по которым она должна была его возненавидеть, — за саднящую обезличенность, за анонимность, которую он предоставлял, за то, что она могла пройти его насквозь и не встретить на своем пути ни участия, ни внимания, ни опасности. Мария предпочитала отдаваться на милость городам, где жила, и сознавать, что она для них ничего не значит. Всю свою жизнь она, как ей теперь казалось, отдавалась на милость силам, которыми не могла управлять, так что, вероятно, сейчас она чувствовала себя уютнее. Однако не надо думать, что Мария отказывалась от всякой ответственности за свои поступки. Например, она понимала, что в определенный момент ей был предоставлен выбор: выходить за Мартина или нет, и Мария знала, что свой выбор она сделала чересчур поспешно и чересчур неосмотрительно. Правда, она подозревала, что судьба сыграла с ней в не совсем честную игру. Откуда Марии было знать, что ее жених обернется… ладно, чего греха таить, дело прошлое… злобной сволочью, если не сказать больше? И разве она виновата в том, что выбор ей пришлось сделать в тот период, когда она осталась одна в несчастье, без друзей и какого-либо направления в жизни? Хотя обижаться на весь мир проще всего, а Мария, между прочим, никогда не ныла, а уж тем более в такие солнечные зимние денечки. И кстати, она была немного шокирована, поймав себя на том, что употребила выражение «направление в жизни», словно какая-нибудь чокнутая. Единственное направление в ее жизни вело на юго-запад, к выходу из парка и на Бейкер-стрит, и минут через десять она по нему последует, что ей было отлично известно. Затем у нее появится новое направление — к северу на Хорнси; так она и будет ходить туда и обратно и опять туда, пока ей не откажут ноги либо не пропадет желание ими пользоваться (последнее более вероятно), еще примерно лет пятьдесят. Очевидно, такая оценка ситуации порадовала Марию, потому что она улыбнулась, а старушка, проходившая мимо, подумала, что улыбка адресована ей, и ответила тем же. Неслыханное самомнение! Но Мария не обиделась: столь дружелюбным становился ее нрав, когда обстоятельства складывались в ее пользу, столь неразборчиво филантропическими становились ее помыслы, когда жизнь начинала относиться к ней чуть-чуть приличнее. Поверите ли, но в детстве Мария была вполне милым ребенком. Воспоминания о детстве, о веселом балованном детстве просочились в ее сознание в тот день. Она старалась держать такие воспоминания в самых дальних уголках памяти. О том, как любили ее родители, как они были счастливы в те времена. Мария обычно сопротивлялась подобным мыслям. Вот почему она редко ездила к родителям. Ей было больно сравнивать их нынешнее тоскливое радушие со стойкой и заразительной радостью, которую она когда-то вызывала в них, даже когда вела себя как маленькая неблагодарная паршивка, а ведь, если подумать, чаще всего именно так она себя и вела. Эдвард никогда не вызывал в ней такой радости, хотя она всегда надеялась, что когда-нибудь это случится. Вообще семья, брак оставались загадкой для Марии. Брат представлял собой единственный элемент семейной жизни, которому она еще симпатизировала. Именно поэтому Мария и пригласила Бобби на ужин в тот вечер.

Задумчиво, но по-прежнему в хорошем настроении, она побрела на работу. Мария, как я уже упоминал, работала на Бейкер-стрит, в редакции женского журнала, где заведовала фототекой. Когда требовалась иллюстрация для статьи — будь то рекламный снимок знаменитого актера или цветная фотография пудинга с говядиной и почками, — она должна была таковую найти либо в огромных коробках, неряшливо громоздившихся в подвале, либо в каком-нибудь агентстве, которое могло предоставить требуемый снимок или сделать новый. Человеку с более развитым чувством юмора было бы много легче воспринимать такую работу всерьез. Мария же считала свои обязанности глупыми и скучными и выкладывалась минимально. Ее отношение к делу порою граничило с рассеянностью, ибо случалось, и нередко, что она снабжала текст фотографией пудинга с говядиной и почками вместо снимка знаменитого актера, и наоборот. Эти приступы забывчивости сподвигли ее коллег придумать ей кличку — Смурная Мария, что могло бы позабавить Марию, не помни она, как ее звали в школе, и обладай она более развитым чувством юмора. В глубине души прозвище изрядно ее раздражало. Я лишь констатирую истину, сообщая вам, что Мария не любила своих коллег, и вряд ли погрешу против истины, когда скажу, что и коллеги не любили Марию. Разумеется, коллеги, не любящие и даже ненавидящие друг друга, вполне способны поддерживать крепкие и здоровые деловые отношения, однако было бы натяжкой заявить, что деловые отношения Марии с ее сослуживцами отличались здоровьем.

Впрочем, я постараюсь сохранять объективность. Но сначала не худо бы рассказать об этих коллегах, попытаться для разнообразия описать их характеры. Прежде всего в сослуживцах Марии поражало то, что почти все они были мужчинами. Хотя журнал адресовался женской аудитории и тематика его считалась сугубо женской, сочиняли его и редактировали в основном мужчины; правда, некоторые из них под вымышленными женскими именами. Взять, к примеру, Барри, ведущего автора журнала, прежде зарабатывавшего на жизнь в качестве профессионального топографа, а ныне строчившего любовные романы с продолжением под псевдонимом Джала Змей. В своем последнем опусе Барри трогательно живописал судьбу молодой балерины, ставшей калекой после автокатастрофы; постепенно балерина влюбляется в водителя, переехавшего ее, а затем чудесным образом вновь начинает ходить, и происходит это аккурат в тот момент, когда он наконец целует ее, предварительно долго и нежно покатав в инвалидной коляске по Гайд-парку; после чего балерина незамедлительно выскакивает замуж за водителя, невзирая на удручающее число неудавшихся браков и нарушений ПДД в его прошлом. Барри и Мария не жаловали друг друга с тех пор, как Мария, расслабившись на секунду и не устояв перед настойчивыми просьбами высказать свое мнение, обозвала роман «соплями старого хрена». (Даже спустя столько лет после Оксфорда она не совсем растеряла свои критические способности.) Среди авторов журнала значился также некий Лайонел. Он редактировал колонку проблемных писем и раздавал советы читательницам, столкнувшимся с семейными, бытовыми, любовными, личными или сексуальными трудностями. Колонка называлась «Поплачь в жилетку Вере Ушли», а вот типичный образчик переписки.

«Дорогая Вера, мы с мужем счастливы в браке уже пять лет, были счастливы вплоть до этой недели. Каждое воскресенье он ходит в паб, где выпивает девять пинт пива с друзьями из Ротари-клуба, а я сижу дома и готовлю жаркое — его любимую говядину с морковкой и картофельным пюре. На этой неделе в магазине кончилась морковка, и я подала ему пастернак. Когда он увидел, что морковки нет, он обозвал меня гнусными словами, швырнул тарелку мне в лицо, а потом опрокинул на меня соусник, и подливка растеклась по платью. Раньше я его никогда таким не видела. Прошу тебя, скажи, что мне делать, потому что я уже ничего не понимаю».

«Дорогая Встревоженная, удалить пятна от подливки непросто. Сначала постирай одежду вручную в горячей воде, если же обычный порошок не поможет, употреби спирт или какой-нибудь крепкий напиток. А если взглянуть на твою проблему шире, то почему бы не держать в морозилке запас морковки?»

Барри и Лайонел были двумя занозами в плоти Марии. Впрочем, до драки никогда не доходило и даже атмосферы невыносимой взаимной враждебности не возникало. Более того, они обращались с Марией не намного хуже, чем прочие сослуживцы. На Марию всего лишь проливался поток мелких грубостей, ручеек утонченного неуважения, недвусмысленного, но тщательно замаскированного. Например, каждый раз, когда она сталкивалась с Барри в коридоре или на лестнице, она улыбалась ему. Не потому что Барри ассоциировался у нее с эмоциями, вызывавшими смех, скорее наоборот, но потому что, когда сталкиваешься с кем-то на лестнице, принято как-то обозначать присутствие другого человека. Барри тоже неизменно улыбался в ответ, но иначе, чем Мария. Его улыбка была внезапным и стремительным актом агрессии. Он поворачивался лицом к Марии, на полсекунды позволял острозубой усмешке сверкнуть на губах и быстро отворачивался — уже с обычным выражением лица; в результате последнее, что видела Мария, — его кислую мину. Таким способом Барри напоминал ей, что отлично умеет обойти правила вежливости, практически их не нарушая. Но более всего озадачивало Марию другое: готовность Барри исполнять этот маленький ритуал личного возвеличивания по нескольку раз на дню, изо дня в день, круглый год — всегда, когда их пути по воле случая пересекались. Но, как я уже говорил, Мария в тот период была в целом довольна жизнью и не позволяла себе чересчур переживать из-за Барри, не больше, чем из-за Лайонела. У последнего имелась еще более странная привычка. Он находил удовольствие в том, чтобы, входя вместе с Марией в какое-нибудь помещение, придерживать дверь, не оглядываясь, словно машинально, затем в последний момент оглянуться, посмотреть, кому же он оказывает любезность, и резко отпустить дверь. Ритуал приятно варьировался в тех, достаточно частых, случаях, когда Лайонел входил в помещение в компании с другой женщиной, а Мария шла следом. Тогда он с нарочитой поспешностью забегал вперед, открывал дверь, пропускал свою спутницу — неважно кого: главного редактора или девушку, вскрывавшую почту и варившую кофе, — а затем отпускал дверь в тот момент, когда Мария, полностью сознавая свою ошибку, пыталась пройти в нее. Бывало, находясь в состоянии особенно искрометного веселья, Лайонел слегка пинал дверь ногой, дабы придать ей ускорение. Такими приемчиками он не раз выбивал из рук Марии аккуратно сложенную пачку фотографий, и те разлетались по полу; но, будучи не в силах найти мало-мальски разумное объяснение поведению Лайонела, Мария не считала себя вправе обижаться или возмущаться.