Книга Кохелет - Ави Иона
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако еще раз оговоримся, что подобные изыски на тему строфического написания Книги Кох̃е́лет имеют очень мало доказательности. Но целиком из сбрасывать со счета не стоит: они всё ж таки дают некую наглядность в определении чужеродных редакторских вставок.
Любопытно было бы проследить разницу в психологии и даже менталитете у Первого и Второго редакторов (насколько это можно сделать на основании всего лишь двух-трёх их коротеньких дописок).
Второй редактор – гораздо более ортодоксальный иудей, «ревнитель веры», «цади́к» и даже «хасид». Его вставки выглядят гораздо категоричнее, непримиримее и слишком уж выпадают из оригинального текста Книги, гораздо менее связаны с ним и видны, что называется, невооружённым глазом. Его идеология – идеология твёрдого и даже твердолобого «ревнителя веры»; похоже, что в своих штудиях по Книге Кох̃е́лет он занимался лишь тем, что выискивал в тексте «крамольные» места и чисто механически дописывал к ним свои грозные реплики с целью если не искоренить, то нейтрализовать «ересь». Вот почему его и короткие ремарки, и длинные тирады вроде VIII.12-13 выглядят непримиримее, не вяжутся даже с соседними стихами, а тем более – с эмоциональным и философским содержанием Книги и откровенно выпадают из контекста.
Первый редактор, напротив, – ни в коем случае не суровый ортодокс; его реплики гораздо органичнее связаны с авторским текстом; в некоторых местах он, похоже, даже попытался «подправить», дополнить текст Книги, внести – насколько это было ему доступно – даже некое новое слово в беспросветный пессимизм Автора. Можно даже сказать, что он – в отличие от Второго – гораздо более внимательно и вдумчиво прочёл Книгу Кох̃е́лет. Разница в мировоззрении Первого и Второго редакторов сказывается прежде всего в двух их больших вставках: II.26 и VIII.12-13. Второй: «Блага не будет нечестивцу, не продлятся его дни, /…/ оттого что не боязнен он пред Богом!». Первый: «…А согрешающему дана забота – копить, собирать – и отдать благому пред Богом». Первый редактор употребляет даже гораздо более мягкое слово «хотэ́» («согрешающий») – что в его устах звучит почти как «ошибающийся». Второй – только категоричные выражения: «раша́» («нечестивец»), «йарэ́ Элохи́м» («боящийся Бога»).
Первый редактор, как можно догадываться, имея в распоряжении лишь две-три его сохранившихся коротких реплики, представляет собой – тут приходится включать фантазию – некий своеобразный иудейский вариант святого Франциска Ассизкого, «тами́ма» (простеца) – пребывающего в мире со своей совестью, с Богом, со всем миром. Вопиющих несправедливостей, творящихся в мире, он мало замечает, считая, по-видимому, все тяготы человеческие и противостояние человека человеку и человека Богу каким-то не столь уж драматическим и почему-то существующим не очень приятным недоразумением. Точных и несколько жёстких слов «цади́к» и «раша́» у него в лексике нет: он предпочитает использовать более мягкие обороты «хотэ́», «то́в лифнэ́ Элохи́м». Именно потому, что этот умиротворённый, благостный, терпимый древний еврей полагает (сходясь в этом с Автором) человеческую радость одной из важных основ человеческого бытия (судим по этому хотя бы по его вставкам II.26 и V.18) – ему можно приписать и вставку в VII главе Книги. Эта вставка уже рассматривалась, но любопытно было бы проследить, как она смотрится в составе текста.
Безнадежный пессимист Кох̃е́лет начал блок своих афоризмов, VII главу, образчиками поистине беспросветных изречений:
VII.1 [Важнее] день смерти, чем день рожденья.
VII.2 Лучше пойти в дом траура,
Чем идти в дом пиршества:
Ибо [дом] тот – конец всякого человека,
И живущий [да] запомнит это сердцем.
VII.3 Лучше скорбь, нежели смех:
Худо на лице – добро на сердце;
VII.4 Сердце мудрых – в доме траура,
А сердце глупых – в доме празднества…
В начале главы, в этих весьма пессимистических поучениях, Автор использует слово «каа́с» (VII.3 – оно встречается вообще на протяжении всей Книги как антитеза веселью: ст. I.18, II.22, V.16, XI.10). Однако сразу после категоричного ст. VI.3, всего через несколько стихов, следует неожиданное утверждение:
VII.9 Не спеши своим духом скорбеть («каа́с»),
Ибо скорбь («каа́с») в груди глупцов [только] успокаивается.
Не подлежит никакому сомнению, что эта реплика – добавление редактора (мы уже решили, что Первого), решившего несколько сгладить действительно довольно «мрачное» начало Авторских афоризмов начала VII главы.
Здесь есть свой слабый контраргумент и контр-контраргумент, которые можно было бы и не рассматривать – принадлежность этой строки редактору и без того выглядит очевидной.
Контраргумент заключается в следующем: выражение «Не спеши» («а́ль-твахе́л») может иметь и совершенно обратный смысл: «Не страшись» (на этом, кстати, у Кох̃е́лета построена двусмысленная реплика в стихе VIII.3). Но тогда получается бессмыслица: «Не страшись скорбеть (что вполне в духе Автора) – потому что скорбь [только] в груди глупцов находит пристанище» (?)
Второй, и тоже очень слабый, лексический аргумент связан с попыткой представить эту вставку просто неточно понятыми подлинными авторскими словами. Следует сказать, что:
1) В подлиннике нет слова «только» – оно добавлено по смыслу;
2) В подлиннике в конце фразы стоит глагол «лану́ах» (что и означает: успокаиваться, утишаться, находить покой, находить пристанище),
3) «Аль-твахе́л» всё же может равно переводиться как «Не страшись», и как «Не спеши».
Итак, используя всю наличную фантазию – на грани недопустимых передержек, включая способ истолкования едва ли не спекулятивно-каббалистический, попытаемся прочесть:
VII.9 Не страшись скорбеть – ибо скорбь
В груди [только] глупцов утишается [сходит на нет, бесполезно
растрачивается]
Может ли принадлежать Автору эта фраза – хотя бы и в таком весьма сомнительном прочтении? Нет, все же не может. Никакими истолковательными ухищрениями не докажешь, что эта строка – не бесспорная вставка.
(Здесь следует сказать, что даже к каждой – практически бесспорной – редакторской вставке мы всё же попытаемся подыскать хотя бы малейшие (и довольно пространные) контраргументы, взвешивая все за и против. Что, безусловно, делает нам честь, но недопустимо затягивает объём этого и так не слишком короткого комментария.)
Вернёмся к другим ожидающим нашего анализа вставкам.
Глава VIII, ст. 5-6.
VIII.6 Ибо у всего есть Срок и Приговор,
[// Ибо зло человека на нём [же] тяжко [ляжет] //] (?)
Вторая строка в этом стихе выглядит как вставка. Дело вот чём: у Автора стихом ранее (ст. VIII.5) говорится о Сроке и Приговоре для всего сущего. Надо пояснить, что древнееврейское «мишпа́т» означает и «суд», и «судебное определение», и «приговор». Автор это слово использует именно в смысле – Приговор, а точнее – Предопределение, присуждённая Свыше участь. Попросту – Рок.
