Смерть речного лоцмана - Ричард Флэнаган

В спину им подул холодный западный ветер, предвещавший скорое наступление холодного фронта, подобно неудержимому, стремительному посланнику грядущей войны, мчавшемуся так стремительно, что клиентам не хватило времени осознать, что беда не за горами, и так медленно, что Аляж успел насторожиться.

Они гребли и гребли. Вскоре их нагнали два парня на каяках – один ярко-желтый, другой ослепительно-голубой; они сказали, что их зовут Джим и Фин и что они только вчера стартовали из Коллингвуд-Бриджа. Лодки у них были много быстрее неходких, грузных плотов, а сами каякеры – опытнее и ловчее в своем деле. Они резвились на стремнинах, точно водяные твари – ныряли и выныривали, словно речные дельфины. С клиентами они почти не общались – сказали только, что собираются сегодня пробиться через Коварную Теснину, поскольку долгосрочный метеопрогноз обещал обширный западный циклон, а им хотелось успеть пройти ущелье до того, как погода вконец испортится. Парни, похоже, были малость навеселе: один из них то и дело доставал из каяка бутылку портвейна, прикладывался к ней и передавал товарищу. Потом они двинулись дальше – вниз по реке и вскоре скрылись из виду.

Они прошли Сплавным Желобом, оставили позади Финчемскую Теснину и вышли на протяженный участок реки под названием Средний Франклин – здесь дождевой лес уступал место бушу, с растительностью, больше похожей на кустарниковую, а дальше громоздились ровными рядами высоченные эвкалипты и серебристые акации. Аляж уже не мог точно определить, где находится. Чуть погодя, за белыми Иерихонскими Стенами, которые отвесно вздымались над узким горным склоном, Аляжу показалось, что клиенты приуныли. Было холодно, моросило, но даже несмотря на дождь, пошедший сразу после обеда, река не поднялась ни на дюйм. При столь низком уровне воды дальнейшее продвижение замедлилось; в иных местах воды было совсем мало – она едва покрывала валуны и плавник, а кое-где ее не было вовсе, и плоты то и дело наталкивались на препятствия. Тогда лоцманам приходилось спрыгивать в воду, едва доходившую им до пояса, становиться рядом с валуном или бревном, хвататься за боковины шпангоута, крепившиеся к подушкам-поплавкам, и толкать плоты то в одну сторону, то в другую, заставляя клиентов пересаживаться то на один борт, то на другой, так, чтобы их общий вес прикладывался к усилиям лоцманов, пытавшихся руками сдвинуть плоты с мертвой точки. Словом, куда ни кинь, всюду клин: они гребли и гребли, силясь преодолеть мелководные места, где река больше походила на ручей, а в это время сверху их, будто в насмешку, поливало дождем. Через три дня тяжких испытаний клиентам, вконец выбившимся из сил, хотелось знать только одно: долго ли осталось до места ночного привала. Но пока Аляж и сам не знал, куда их занесло. Они гребли еще целый час, и все тщетно, – лишь тогда он наконец понял, что они пропустили место привала, бесповоротно. Аляж пристально вглядывался в речные берега сквозь колышущуюся пелену дождя, силясь высмотреть на фоне сплошной мокрой зелени известную ему небольшую галечную отмель с нанесенным плавником, мимо которой они непременно должны были пройти. Но он и ее почему-то не заметил. Вероятно, плавник смыло в один из прошлогодних зимних паводков, а он не был в этих краях уже много лет.

Когда Аляж сообщил, что до следующего лагеря – «Хокинс и Дин» – придется грести еще час, клиенты совсем пали духом. Он предпочел бы сделать привал в промежуточном лагере – «Аркадия», но, по некоторым сообщениям, летом его заполонили осы, и останавливаться там уже никто не отваживался. Следующий час они гребли в тоскливом молчании и в сгущавшихся вечерних сумерках. Негодование, обуявшее клиентов, сменилось непреклонной решимостью добраться до места привала, только и всего. Аляж обвел взглядом берег, надеясь, вопреки всему, что уж этот лагерь он из виду не упустит. Вдруг он резко откинулся назад и, затабанив, направил плот к берегу. При этом он крикнул Таракану на другом плоту, веля ему следовать за ним. Пристав к берегу, они вытащили плоты, и Аляж с Тараканом отправились искать место для привала, а клиенты остались ждать их возвращения. Лоцманы взобрались на крутой берег и скрылись в дождевом лесу. Таракану показалось, что здесь что-то не так. Тропинки, ведущей в лагерь, нигде не было, да и сам лагерь, кроме песчаной насыпи в десятке метров над рекой, едва просматривался.

– Проклятье! – сказал Таракан. – Здесь давненько никто не останавливался.

И то верно. За каких-нибудь два-три года палаточный лагерь сплошь порос лесом. На пятачке выжженной земли, где, как догадался Аляж, некогда размещалось кострище, теперь громоздились древовидные папоротники. Там, где раньше были прогалины, отныне теснились чернодревесные акации, ромбоидальные филлокладусы, проростки миртов и цератоптерисы. Там, где когда-то располагались площадки для палаток, валялись стволы деревьев, а из них торчала успевшая пробиться молодая поросль, тянувшаяся к далекому солнцу.

Аляж пожал плечами.

– Что здесь, что в теснине, – заметил он, – хрен редьки не слаще.

Таракан был явно недоволен выбором Аляжа, и Аляж, почувствовав его недовольство, сам впал в уныние. Он помнил реку совсем другой – и вот она уничтожила себя, прежнюю, самым что ни на есть естественным образом.

Они спустились к клиентам и сообщили, что, хотя место для ночевки никудышное, выбирать, однако, не приходится.

– А что завтра? – спросил Шина.

– Завтра? – переспросил Аляж. – Завтра плевое дело. Завтра нас ждет Коварная Теснина, так что грести придется бойко и еще бойчее.

Аляж смолк. Обвел взглядом клиентов и подумал: надо бы их ободрить, чтобы загладить вину за выбор столь неподходящего места для ночлега.

– Да уж, – сказал он, – понимаю, вам тяжело. Но, с другой стороны, нам везет, потому как Коварную легче пройти по малой воде. По большой – куда труднее. И опаснее. – Он сделал невольный жест рукой, показывая низкий уровень воды в реке. Нарочито улыбнулся. И прибавил: – Так что бояться тут нечего.

Пока Аляж говорил, Шина здоровой рукой болтала веслом в воде. Когда он замолчал, она посмотрела на него. И спросила:

– А что, если вода поднимется?

Я вижу, как пелена дождя размывает силуэты изможденных, подавленных клиентов, превращая их в маленькие разноцветные кляксы на фоне больших красных пятен плотов; вижу, куда более четко, усталых, раздраженных лоцманов под кронами деревьев. Один из них, Таракан, потупив взор, качает головой, а другой, Аляж, смотрит – нет, не на Шину, а на хмурое небо, он напуган, но не может высказать свои опасения вслух. И тут Аляж делает нечто совершенно неожиданное: он пускается в пляс – начинает отбивать сумасшедшую джигу, неистовую помесь польки с туземным танцем, разбрасывая ноги под немыслимыми углами, сопровождая все это дикими воплями и ужимками – не иначе тронулся, думают клиенты внизу. Один за другим они начинают улыбаться, а когда Аляж выскакивает из-под деревьев и бросается в холодную, открытую всем ветрам реку, они разражаются громким хохотом – от их прежнего уныния не остается и следа.

Юность Аляжа

Картина застывает в тот миг, когда Аляж, вздымая тучи брызг, выбирается из реки. Я понимаю, что, в отличие от меня тогдашнего, сейчас мне уже не всплыть, что, возможно, я уже не смогу раскрыть рот во всю ширь и большими глотками хватать дивный воздух. Быть может, стоя там, наверху, на камне, они ожидают услышать пронзительный крик и, обернувшись, увидеть нудную польку, как будто это не более чем шутка и воспринимать ее всерьез не стоит. Это старый трюк – валять дурака перед клиентами, чтобы отвлечь их от насущных тревог. Или даже не трюк, а демонстрация того, что все это мероприятие, в смысле путешествие – штука настолько противоестественная, настолько дурацкая, что любая дурацкая выходка вполне соответствует сложившимся обстоятельствам. Оглядываясь на детство, я хочу сказать, что всегда осознанно решался выставлять себя в дурацком виде перед людьми, казавшимися мне дураками, и что с той минуты, как Мария Магдалена Свево обрезала мне пуповину кухонным ножом с зеленой ручкой, я уже пришел к заключению, что люди не стоят того, чтобы иметь с ними дело.

Впрочем, это неправда. А правда в том, что мальчишкой я связался с Милтоном, великовозрастным придурком с прической под ранних «битлов», появившейся хоть и на несколько лет раньше самих «битлов», но очень похожей, которая, судя по всему, шла в равной степени как совершенно бесшабашным детям, так и вполне здравомыслящим взрослым. У Милтона был здоровенный орлиный нос, побольше моего, а сам он походил не то на потасканного, свихнувшегося Джона Леннона, не то на просвещенного Мо[21] из «Трех балбесов». Мы с Милтоном посиживали на автобусной станции Хобарта, околачиваясь там без дела, и глазели на деловитую обувку и ноги деловитых людей, деловито сновавших туда-сюда по своим надобностям, хотя нам казалось, что никаких надобностей или целей у них не было. Милтон ловил мокриц, муравьев и пауков, и мы бросали их в сточную канаву, мимо которой, дребезжа железными потрохами, проезжали здоровенные дизельные автобусы. Мы смотрели на забавные метания букашек, кидавшихся то в одну сторону, то в другую, хотя пути к отступлению у них не было, потому что какой-нибудь проносящийся мимо замызганный автобусище непременно наехал бы на них и положил конец их бестолковой суете раз и навсегда. Потом Милтон заходился своим диким, полуржащим, полуфыркающим хохотом и хохотал так без передыху, пока я не приносил ему еще букашек для нового развлекательного зрелища.