Все. что могли - Павел Ермаков

— Ты, Курилов, держался в бою молодцом. Если доведется вырваться отсюда, доложу командованию о тебе по справедливости. На прорыв пойдем, здесь тебя не оставим, вынесем.

В течение дня он, действительно, не раз видел Курилова. Сначала тот стрелял по атакующим немцам из винтовки, потом стоял за пулеметом. Темные, спутанные волосы его липли ко лбу, левый рукав гимнастерки был в лохмотьях.

Курилов опять приподнял веки, потянулся к карману гимнастерки, прохрипел:

— Ты, Ильин, настоящий… зла не помнишь. Со мной — все. Тут адрес, семье сообщи…

Рука его упала, изо рта запузырилась кровь, взгляд остановился.

Ильин сдернул фуражку, постоял над ним минуту, думая о превратностях судьбы, вздохнул и позвал Горошкина. Мертвым лежать, а живым надо заниматься тем, к чему их понуждала война.

— Пулемет сюда, — показал он на бойницу, в которой уже угасал свет. — Назначить наблюдателей и смотреть во все стороны.

Горошкин расставил бойцов.

— Покормить ребят можешь? — спросил капитан.

— Склад разнесло снарядами, все сгорело. Резерв находился… при раненых, — опустив глаза, старшина говорил как бы извиняясь за то, что не уберег в бою продовольствие. — Осталось три буханки хлеба да десяток банок консервов.

— И за это тебе спасибо. Раздели на две части и корми бойцов. Воды бы еще добыть.

— Как стемнеет, к колодцу проберусь.

Поскольку обещал, то и пробрался, достал ведро воды, напоил истомившихся от жажды людей.

— Как думаешь, если рвануть сейчас, пробьемся? — спросил Ильин.

— Немец не спит-караулит, — Горошкин покачал головой. — Если б бесшумно, ящеркой… Раненым это не под силу. Нашумим, и прихлопнут-раздавят нас.

— Надо хорошо прикинуть, какой момент выбрать для прорыва.

— Разрешите, товарищ капитан, сходить обстановку разведать? Неплохо бы на хуторе побывать. Нам, когда прорвемся, куда-то притулиться придется. Как считаете, далеко немец залез?

— Судя по тому, что над трактом весь день висела пыль, грохотала военная техника, немало войск вторглось. Наши армейцы должны были вступить в бой, — Ильин поразмыслил немного, положил руку на плечо старшине. — Ступай, разведай. Где армия придержала немца, и мы туда подадимся. Иди, я буду ждать тебя. Надеюсь, как на Бога.

Весь подобравшись, наливаясь угрюмой, злой силой, Горошкин хрипло ответил:

— Пройду и обязательно вернусь.

Он выскользнул из подвала и словно растворился в темноте.

У немцев то и дело вспыхивали осветительные ракеты. Они как бы напоминали пограничникам, что не спускают с бойцов глаз. Ильин с опасением ждал, вот загрохочут автоматы, трассы огня пропорют мглу. Тогда, считай, каюк Горошкину. Но было тихо. Видимо, немец не хотел воевать ночью.

Успокоенный тем, что Горошкин наверное миновал немецкие заслоны, Ильин впервые за этот тяжкий день присел. Опустился на земляной пол, прислонился спиной к прохладной стенке. Сразу почувствовал, как накопившаяся от долгого напряжения истома разливалась по телу, не хотелось двигать ни рукой ни ногой.

Те из пограничников, кому разрешено было отдыхать, улеглись там, где сидели, иные уже похрапывали. Один боец спал беспокойно, вскрикивал, бессвязно бормотал и стонал. Он и во сне продолжал воевать.

Ильин перебирал в памяти события дня и придирчиво спрашивал себя, все ли, что требовалось от него, коменданта пограничного участка, сделал так, как диктовала обстановка? Все ли меры, какие были в его силах, принял, чтобы не уступить врагу, не сдать заставу? Да, отвечал себе, сделал то, что позволили ему имеющиеся возможности. Пограничники дрались стойко и заставу не отдали. Но какой ценой?..

Пока работал телефон, он успел связаться с другими заставами его комендатуры. Помочь ничем не мог, не было резервов, но заставы знали, что комендант на границе, воюет рядом с ними. Ильин всегда верил, что у него в подчинении толковые командиры и бойцы. Ни одна застава не отошла без приказа, не испугалась, не побежала. Комендант решил, что если ему суждено погибнуть, он отдаст жизнь вместе со своими бойцами. Понимал, сейчас немцы значительно сильнее, пытался представить, как они поступят, чтобы окончательно раздавить заставу. Пожалуй, не станут больше бросать солдат в атаки, с рассветом подтянут орудия на прямую наводку и с близкого расстояния ударят по бойницам. Автоматчикам останется только довершить разгром.

— Нет, шалишь! — прошептал он с ожесточением. — Мы огрызнемся.

14

В предутреннюю пору темнота сгустилась. Лишь где-то далеко, на восточном срезе небосвода обозначилась чуть розоватая полоска.

Старшина Горошкин появился так же внезапно, как и исчез, уходя в разведку. Он неслышно приблизился к подвалу, где уже с тревогой ждал его Ильин. Предупреждая доклад, капитан опять положил ему руку на плечо. Гимнастерка старшины промокла от пота.

— Садись, рассказывай.

— Вражеских войск много, — шепотом заговорил старшина, обмахивая разгоряченное лицо фуражкой. — Прут немцы больше по дорогам. На ближнем хуторе тоже побывали. Постреляли-половили кур, корову зарезали и уехали.

«Так, — размышлял Ильин, — стало быть, пока немцы серьезного спотыкача нигде не сделали. Но сделают. Не может того быть, чтобы наши не собрались с силами».

— Мужики рассказывали, — продолжал старшина, — до дикости злобствует немец. Иные села дочиста спалили, стариков, баб постреляли.

Горошкин удрученно замолчал, и капитан не торопил его с рассказом — не просто переварить груз горестных наблюдений. Но вот старшина встрепенулся, взмахнул рукой, словно отсекая что-то.

— Простите, размяк я малость. Но ничего… — он приподнялся, в самое ухо капитану загудел: — Об этом бы надо в первую очередь, а я раскис. Наших, с соседней заставы, встретил. Замполитрука Синяева, с ним семеро бойцов. Комендатурский толмач-переводчик тоже с ними.

— Да что ты… Сырков?

— Он самый. Когда я им сказал, что вы живы-здоровы, они рванулись сюда. Казните-милуйте, товарищ капитан, я своеволие допустил. Помните балочку, отсюда в полуверсте на север?

— Ну-ну…

— Вот там они остались. Условились, за полчаса до рассвета подойдут поближе и в упор жахнут по немцам. Пока те разберутся, что к чему, мы шарахнем. Вот, с точки зрения…

Ильин припоминал местность: балочка от дороги в стороне ведет к озеру, за ним болотина, лес. Пожалуй, дока Горошкин все учел, распланировал, как следует.

— Молодец, умно поступил, — похвалил он старшину. — Буди бойцов, надо готовиться.

— Бабы едой снабдили, — Горошкин приподнял сумку. — Горшок вареников да жбан молока. Дед один так высказался: «Вареник зьишь да молока врежешь, тоди и помирать не страшно».

— Наверное, дед насчет врезать имел в виду не молоко? — горько рассмеялся капитан.

— Точно угадали. Дида казав так: «Ковбасы круг да горилки з перцем ковш, тоди и…»

— Це инша мова, — капитан поднялся. — Угощай бойцов.

— Вам тоже подкрепиться не мешает.

— Мне, как и всем.

Через несколько минут горшок и жбан были пусты. Горошкин построил пограничников.

— Товарищи бойцы, друзья, — глухо и медленно роняя слова, заговорил Ильин. — Молча простимся с нашими боевыми соратниками, остающимися здесь навечно. Запомним их имена, поклянемся вернуться на родную заставу, — он прервался ненадолго, не видел в темноте, но по движениям пограничников чувствовал, как подтягивались они, крепче сжимали оружие, понимал, что и сегодняшний день не сулит им облегчения и что для любого из них он может стать последним. — К нам на подмогу придут бойцы соседней заставы. Начнут они, ударим и мы. Наш отход прикрывает…

— Есть! — перебив капитана, негромко, но энергично отозвался старшина. — «Дегтярь» проверен-заряжен, к бою готов.

— …Прикрывает старшина Горошкин, — продолжал капитан, хотя еще минуту назад у него было другое решение. Он рассчитывал взять на себя эту роль, понимая, что в прорыве из вражеского кольца, без надежды остаться в живых, это будет самым трудным. — В атаку — по моей команде. Осмотреть и подготовить оружие и гранаты. Выходить из подвала по одному и рассредоточиться в цепь, направление держать на север, к балке. Только тихо!

Чем ближе к утру, тем беспокойнее было на душе у Ильина. Ему начинало казаться, что с группой Синяева случилось что-то нехорошее, может, напоролась на немцев и погибла. До рассвета оставалось всего ничего. Атаковать днем — значит стать мишенью вражеских автоматчиков.

Подполз Горошкин, укрепил пулемет на сошке, приложился щекой к прикладу, проверяя, виден ли прицел.

— Запропал где-то Синяев. Неужто сорвалось? — возбужденно шепнул он.

— Пять минут ждем и атакуем сами, — спокойно отозвался капитан.

Эти последние пять минут казались вечностью. Но вот чуть левее балки и ближе к заставе ухнули гранатные разрывы, зачастили выстрелы, послышалось «ура!».