Однажды в Америке - Хэрри Грей

Мы немного понаблюдали за тем, как китайцы добавляют воду и замешивают что-то, похожее на серое тесто, а затем лепят из него маленькие шарики. Джо с гордостью пояснил:

— Опиум для курения необходимо правильно замесить на воде. Это требует специальных навыков. А мои люди, — он похлопал по спине ближайшего соотечественника, — настоящие мастера своего дела. — Затем он обратился к Максу, указывая на коробку в углу:

— Макс, посмотри, какой это сорт? И что ты думаешь о его качестве?

Я с любопытством заглянул в коробку и произнес:

— Всегда думал, что единственным сортом опиума является опиум.

— Понимаешь, Башка, — ответил Макс. — Пока ты находился в своем исправительном заведении, Профессор научил меня хорошо разбираться в этом зелье. Существуют три сорта: Патна, Бенарес и Малива. Они происходят из разных стран, с разными почвами, поэтому у каждого из них свои, отличные от других вкус и запах.

Познания Макса произвели на меня глубокое впечатление. В коробке было штук сорок плотно уложенных ровными рядами полуторакилограммовых шаров. Макс ко-стал один из шаров, содрал с него толстую, сантиметра в два корку из маковых листьев и отщипнул кусочек от оказавшейся под листьями темной массы. Он растер кусочек пальцами, понюхал, пеложил маленькую крупинку на язык и сказал:

— Хороший товар, Джо. Чистая Патна.

Джо согласно кивнул:

— Я тоже так думал, Макс. Но у меня не было полной уверенности. Спасибо, что согласился помочь.

Мы попрощались с Джо и его улыбчивыми работниками и вышли на улицу. Шипящий и подвывающий кот гнался за своей подругой по темной, узкой и пустынной улице. Мы с интересом наблюдали, как он загнал ее в тупик среди мусорных контейнеров. Когда он прыгнул и впился зубами в ее загривок, заставляя ее подчиниться, она завопила от боли и удовольствия. Эта сцена привела нас всех в приподнятое настроение. С шутками и смехом мы погрузились в «кадиллак». Макс начал напевать весьма рискованную пародию на мотив песенки «Это каждому доступно». Косой, усевшись за руль, обернулся к Максу, чтобы узнать, куда ехать. Макс взглянул на часы.

— Три утра. У нас достаточно времени, чтобы искупаться и прийти в по-настоящему хорошую форму. — Он задумчиво потер подбородок. — Да, и заодно договоримся с Лутки насчет алиби.

Косой повернул зажигание, нажал ногой на стартер, включил скорость и вывернул на Сауз-стрит. Хотя он выполнил все эти действия в данной последовательности, со стороны это выглядело так, будто он лишь прикоснулся к рулю и машина начала откликаться на его желания словно волшебная лампа Аладдина. Когда Косой садился за руль, «кадиллак» превращался в живое существо. Это была «она», и в случаях экстренной необходимости, когда все решали считанные мгновенья, Косой — начинал клясться ей в любви и тоном сгорающего от желания любовника называл ее Крошкой. Самого Косого мы прозвали «Бестией за баранкой». Он мог выделывать с этой машиной финты, которые даже и не снились голливудским каскадерам. Но и машина стоила такого водителя, потому что «кадиллак» был сделан по специальному заказу. Он был полностью пуленепробиваемым и оснащен двигателем, позволяющим развивать скорость до двухсот километров в час. С негромким урчанием мы быстро мчались в ночи. Большая черная машина подобно хамелеону сливалась с темнотой пустынных улиц. Внезапно мы оказались посреди яркого света и деловито снующих потоков людей.

— О! — глубоко вздохнув, воскликнул Косой. — Шанель номер пять!

Макс подался вперед и, с силой сжав пальцами плечо Косого, сказал:

— Слушай, Косой, сколько раз тебе ведено закрывать окно, когда едешь через рыбный рынок Фултона?

Косой взглянул, как мы дышим через прижатые к лицам носовые платки, и засмеялся:

— Ребята, вы чересчур чувствительны! По мне этот запах просто замечателен. Как от перезревшей красотки, на которой много косметики.

Когда рынок остался позади, мы задышали полной грудью. Пропитанный зловонием речной воздух с Ист-Ривер казался просто благоуханным по сравнению с рыночными «ароматами». Вдалеке показалась тусклая электрическая вывеска с надписью «Турецкие бани Лутки». Косой сбросил скорость, машина точно и мягко въехала под вывеску. Он выключил мотор, и мы вошли в бани.

В манерах Лутки, с улыбкой пожимающего нам руки, странным образом сочетались страх, уважение и радость. Он лично проводил нас в лучшие комнаты. Мы разделись и отправились в парную. Пока мы, возглавляемые Максом, двигались по направлению к парной, звук босых ног, ступающих по каменному полу, и вид обнаженных волосатых тел вызвали во мне забавную мысль: Дарвин был прав. Я мог поспорить, что в нас скрывалось животное куда более дикое, чем гомо сапиенс. Я невольно представил нас свирепыми зверями, пробирающимися через жаркие, дышащие испарениями джунгли. Мускулы Большого Макса плавно двигались в такт движениям его смуглого тела, его кошачьи шаги вымеряли длинный коридор со скоростью тигра-людоеда. Простак следовал на шаг позади. Его ноги и руки двигались в хорошо отлаженном ритме. Мышцы легкой рябью пробегали по могучему телу, густо заросшему черными волосами, мягкая поступь делала его похожим на вышедшую на охоту беспощадную пантеру. Косой чем-то походил на леопарда. Я тихонько хихикнул, подумав, на какую зверюгу похожу сам.

Через качающуюся дверь мы протиснулись в парную с сухим паром. Жар ударил по нашим холодным телам, словно волна раскаленного воздуха, вырвавшаяся из доменной печи. Пол был обжигающе-горячим, и Косой запрыгал с ноги на ногу. Все еще пребывая в состоянии легкого кайфа после опиума, я весело спросил:

— В чем дело, мальчик? Тебе слишком горячо? Давай привыкай. Ты ведь не хочешь, чтобы наш друг Мефистофель смеялся над тобой, когда мы окажемся там, внизу?

— Какой, к черту, Мефистофель? Судя по имени, какой-то грек. Контрабандист, что ли? — спросил Косой. Я засмеялся:

— Черта с два грек. У этого парня рога и вилы, и он ожидает нас там, внизу.

Косой наклонился и, шлепнув себя пониже спины, сказал:

— Если мы с ним когда-нибудь встретимся, я разрешу ему поцеловать меня сюда.

Приглядев себе лежак, Косой доскакал до него на одной ноге, сел и сразу же взвился в роздух, изрыгая проклятия. Макс рассмеялся:

— Давай-давай, привыкай. Помнишь, что говорила Старая Заколка Монс? Что мы все кончим свои дни на очень горячем стуле.

— А чтоб она сдохла, — ответил Косой, прыгая на одной ноге и потирая обожженную задницу.

Появился служитель с прохладными белыми простынями. Он расстелил их на лежаках, и мы с комфортом разлеглись и расслабились. Вскоре пот потек с нас непрерывными струйками. Косой похлопал себя цо ляжке.

— Ребята, вам как больше нравится: остаться чуточку сырыми или хорошенько прожариться?

Простак окинул его изучающим взглядом.

— Ты слишком худой и жесткий, друг Косой.

Макс подошел к висящему на стене термометру и воскликнул:

— Ого! Больше восьмидесяти градусов!

Другие посетители перешептывались и постреливали взглядами в нашу сторону. Видимо, они знали, кто мы такие. За последнее время мы привыкли к подобному проявлению внимания и дружелюбно кивали в ответ. Макс вызвал служителя и заказал холодного пива для всех присутствующих. С разных сторон послышались слова благодарности. Два симпатичных молодых парня, улыбающихся, словно смущенные школьницы, подошли, чтобы сказать спасибо. Один из них прошепелявил:

— Мы много шлышали о ваш, ребята, и о ваш, миштер Макш. Мы решили лишно поблагодарить ваш жа пиво.

Второй стоял рядом, одной рукой придерживая обмотанную вокруг бедер простыню, а другой по-женски приглаживая свои длинные обесцвеченные волосы.

— Мы хотели убедиться, что без одежды вы так же красивы, как и в ней, — сказал он.

— Ну и? — забавляясь, спросил Макс.

— Вы просто образцы мужской красоты. Честное слово!

— Достаточно, девочки, — процедил я, оттопырив губу. — Проваливайте. И по-быстрому!

Молодые люди суетливо поправили на себе простыни.

— Пойдем отшуда, эти ребята шлишком грубы для наш, — позвал шепелявый своего приятеля. Тот помахал нам рукой.

— Пока, милашки! — И они бросились наутек.

Косой с отвращением сплюнул:

— Черт бы побрал этих подонков. Надо было бы хорошенько им задать. Может, это бы их вылечило.

— Ну и глупо, — сказал я, — так их не вылечишь.

— Да, Башка прав. Их можно только пожалеть, — произнес Макс. Я кивнул и добавил:

— Конечно. Я думаю, что они не властны над своим сексуальным поведением.

— А что делает гомика гомиком? — поинтересовался Простак.

— В основном среда обитания, — ответил я.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Косой.

— Ну… — я на секунду задумался, как бы получше объяснить это Косому. — Возьми, к примеру, нас. Наша среда обитания — это то, как нас воспитали, или то, как мы сами себя воспитали. Мы все неплохо провели время с Пегги, с Фанни и кое с кем еще…