Дракон из Перкалаба - Марианна Гончарова

В интервью, опубликованном в одном глянце, прочла, что родители в детстве у него были строги и приучали его к труду. И что он не боится никакой работы. И жена его сказала, что ее всегда привлекало его умение глубоко и безоглядно любить.

Как бы Владка смеялась — безоглядно любить. Безоглядно.

А детей у него нет. Нет детей у него. Не-а. Ну, этих деток, с сертификатом качества, то есть легитимных. А других, ну кто ж его знает, он же такой милый, человечный, такой обаятельный был, просто обнимал по-дружески и уезжал. Мальчик-мотылек. Нет, конечно, можно было попросить у него оставить адресочек, чтобы если кто родится, так сообщить ему… А он бы оставил? Адрес или телефон? А вот наверняка оставил бы. Да, оставил. Но одну цифирку мог и поменять. Или букву. Или улицу не ту… Ну вроде ошибся, с кем не бывает… никаких ведь договоренностей не было.

Нету породженя.

Я пишу эту книжку и все время боюсь что-то забыть. Какие-нибудь мелочи, но такие важные. Например, как Павлинская закалывала волосы — заворачивала на затылке и вкалывала на манер китайских палочек кисточку или карандаш. А лоб открывала с помощью гребня. Однажды наша собака, пес наш любимый Чак Гордон Барнс, стянул у Владки ее гребень и погрыз его. Оказалось, что таких гребней в магазинах вообще нет. Таких широких, от виска до виска. Мы искали и заказывали в разных городах. Дарили ей разные ободки. Но она продолжала носить тот, подпорченный Чаком последний свой гребень.

Потом я этот гребень положила ей. Ну, положила ей с собой. Этот гребень…

Стоп.

Я же веретку плету, а там не было этого — никуда я гребень не клала, он так и остался у Владки на затылке, все было не так — по-другому.

А пока что, когда Влада приезжала из своего Хмельницкого, куда уехала, как она говорила, за Славой, то есть не за той славой, за которой многие уезжают в другие города, не за тем Славой, который из отдела пуговиц, а за другим — за мужем, так вот, когда она приезжала из Хмельницкого, мы по-прежнему все бросали — с работы удирали, дети в школу не хотели идти, потому что ощущался праздник.

Так, надо остановиться, потому что со Славы как раз все и началось. Все — с самого начала. Как будто не было ничего и никого до того дня, когда она встретила его у своих друзей, свою любовь по имени Слава, Славочка, Славко́, как его назвали. Славко, который жил от Владки не очень далеко, в городе Хмельницком, за два больших моста, за две большие воды.

Глава восьмая

Вербовая дощечка

Вербовая дощечка, дощечка,Біля мого мостечка, мостечка,Біля мого мостечка, містечкаТам стояла Настечка, Настечка.

Вмивалась не росами, росами,А дрібними сльозами, сльозами:«Коли милий приїде, приїде,Що Настонці привезе, привезе?Сап’янові чоботи, чоботиКосівської роботи, роботи.В Станіславі куплені, куплені,В Криворівні згублені, згублені!»

Такое здесь поют, когда девушка заручена… То есть замуж идет. Ее так поют, эту песню — верите, сердце разрывается. Мы как-то ездили компанией в горы. И сидели с Владкой вдвоем на порожке старой хаты. Нет, к Василине Владка меня не водила — никого она не водила ни к Василине, ни к деду Алайбе. Вот мы сидели. Звезды висели низко-низко. И я спросила: слушай, Павлинская, а тебе пели «Вербовую дощечку» — она ведь первый раз замуж в Вижнице выходила… Не помню, что она мне ответила, потому что мы с ней начали ее петь. И плакать отчего-то, хотя мы обе не были такими уж сентиментальными, нет.

Вмивалась не росами, росами,А дрібними сльозами, сльозами.

Это ведь не просто песня. Это будто загово́р, будто колдовство, шаманство, словом, тайна из тех, за которыми люди, преодолевая расстояния, едут иногда за моря-океаны, в экзотические страны, в Египет, Непал, в Мексику или в Африку. А все это окружало нас с Павлинской тогда плотным кольцом совсем недалеко от нашего дома. Это была восхитительная, божественная, вещая музыка, и мы сами оказались в тот миг ее частью, когда тихонько пели:

«Звідки милий приїде, приїде,Що Настонці привезе, привезе?»

И тогда Владка вдруг призналась, что ворожка — тогда я еще не знала, какая эта была ворожка, — что она ей воск лила в воду и на фасулях (на фасоли) гадала, что она ей сказала, что «чоловик», то есть ее муж, будет з-за тры велыки воды. И еще Владка скорей себе, чтобы понять, сказала, что ворожка эта покачала головой:

– Нашо тоби… Нашо… Йой, вода ж каламутна…

И сейчас я думаю, если эта ворожка, ее звали Василина (да какая ворожка, мольфарка она была), если она знала и так Владку любила, что ж она ее не остановила?

Я пишу эти строки сейчас и понимаю, что надо с ней, с Василиной, встретиться, чтобы все понять, во всем разобраться. Поеду к ней. Поеду. Мне это не дает покоя. Она, эта Василина, всесильная, мудрая, такое влияние на Павлинскую имела, она такие надежды на Владку возлагала, и вдруг не остановила. Поеду.

– Ну вот считаем, — предложила Владка, когда они познакомились со Славком из Хмельницкого, — Прут, Днестр — два больших моста, две воды. Не получается. — И вздохнула: — А жаааль…

Подруга ее Таня стала уговаривать: что ты бабок всяких слушаешь, ну кого ты слушаешь, ну?

А Сла́вка, его все звали по-гуцульски Славко́, круглый сирота был, очень хороший настоящий человек, художник, мастеровой, за любую работу легко брался, ничего не боялся и все мог и умел.

Боже, я вспоминаю, какой в то утро, когда Владка ушла от нас от всех навсегда, какой он стоял потерянный, один, опять один… Ужас. Был мороз. Незадолго до этого страшного дня Владка говорила, что ему нужны теплые ботинки, шапка и перчатки. Не успела. Он сам потом так и не купил ничего — ему было все равно. Он уехал назад, в Хмельницкий, впал в депрессию. А Владки уже не было с ним, чтобы его как-нибудь утешить или развеселить. Не было. И знаков никаких она не подавала. Видно, была уже очень далеко. Совсем в ином мире была.

Они познакомились где-то случайно (нет, ну какое случайно, конечно, я уже говорила: все в ее жизни было не случайно). Она поехала к нему, потом он опять позвал Владку в Хмельницкий. И спрашивал: «А чи будэмо мы парою?» А она только смеялась и ничего не отвечала. Потом она приехала домой, поскучала денек и сказала ему по телефону:

– Славко, слышь? Я нажарила драничков тебе, уже тогда ладно — женись. Хоть ты и за две воды.

И он сразу приехал, влетел, запыхавшись, и спросил вместо «Здрасьте»:

– Павлынська, а дэ тут у вас женытыся?

И они пошли в местный провинциальный загс, Владка в пляжном полосатом сарафанчике, Славка в джинсах и кроссовках, уговорили там кого-то — чтоб Владка да и не уговорила, — и их тут же и расписали. Владка прямо из загса позвонила домой и сказала буднично:

– Мам… это… Чево я хотела сказать… Эммм… А! Вот! Будь другом, почисти картошку, я замуж вышла.

Ну, а потом она сделала сама себе чудесный подарок — заказала в Вижнице белую сорочку. Не важно, что это уже потом, просто была у нее уверенность, что сорочка свадебная должна быть у каждой девочки — чтобы осталась в семье, на память. Например, чтобы дочерям показать, чтобы они потихоньку вытаскивали ее из шкафа, когда никого из взрослых нет дома, и примеряли по очереди, а потом опять прятали ее на место. Именно чтоб три дочери — как она, Владка, и ее две сестры — Ира и Лариса. И вот эту вот венчальную ее «весильну» (свадебную) сорочку ей вышивали две юные мастерицы, белым по белому, верней, по тонкой ручной работы бязи, цвета топленого молока. Нет, сорочку вышивали ей не простые мастерицы, а две влюбленные девушки. Счастливые две девушки из того самого училища, где учились в свое время Владка и ее подруга Света. Девочек-мастериц тогда нашла именно она, Светка. Они вышивали и пели. Шедевр, чудо была эта сорочка. А недавно эту сорочку надевала на свое венчание Владкина крестница, ее племянница, по неслучайному стечению событий юная жена моего сына.

И вот Владка поселилась в Хмельницком и стала наводить там, в Славкиной холостяцкой однушке, уют и красоту, как она привыкла и как она умела. И когда она уже на день-два приезжала из своего Хмельницкого и к нам домой приходила — мало что мы от радости чуть не визжали, а иногда и визжали, наш Чак, наш большой, грозный, отважный пес-охранник, ей так радовался, ну как щенок, чуть хвост не отрывался — путался под ногами, не знал, где усадить, чем угостить, что подарить. Он ложился рядом с креслом, куда усаживали Владку, и преданно ловил каждое ее слово, вывалив красный язык, раззявив пасть, а она рассеянно гладила его большую шелковистую голову одной рукой, а второй — морду нашего кота, который тоже взбирался к ней на колени, от нежности сводил глаза к переносице, соловел, отваливал вбок свою непутевую башку и стрекотал так громко, как будто над домом летает вертолет. Да мы все залезли бы к ней на колени под ее ласковую руку, если бы могли. Каждый в нашей семье был уверен, что Владка пришла именно к нему. Дети замирали рядом с ней в восторге. А к тому же, когда она у нас в гостях сидела, начинался вечерний звон, сходил с ума наш телефон — ее сестры, друзья, знакомые требовали, чтобы она шла к ним немедленно, потому что жаркое стынет, или, наоборот, мороженое тает или пирожки черствеют. И все время звонил Слава. Он теплым баритоном ласково бромотал: