Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил

Мама кивает, натягивая хорошенькую зеленую шапочку поглубже.

— Она наконец взяла трубку. Иногда мне кажется, что она не отвечает потому, что не сделала ничего из того, что обещала. Но эта женщина живет в другом часовом поясе. — Мама улыбается, открывая дверь в булочную на углу.

Мы забегаем внутрь, спасаясь от ледяного ветра. Нас окутывает теплый аромат свежего хлеба.

Я почти ничего не знаю о Нашей Подруге. Она живет где-то в Бразилии, и именно она делает нам фальшивые паспорта. Я не знаю даже ее имени. Фрэнк с Кьярой тоже. Но вообще-то, мы даже не знаем собственной фамилии.

Родители решили, что пора получить совершенно новые документы на случай, если мамин отец раскрыл нас, пока мы были в Ванкувере.

— Почему твой отец нас преследует? — Я обхватываю стеклянную кружку с мятным чаем, и пальцы постепенно начинают отогреваться.

Мама опускает глаза:

— Он привык, что все всегда бывает так, как хочет он. Это общая проблема людей, которые обладают властью в маленьких городках.

— Он какой-то важный человек во Франции?

— Мм… — Она делает глоток. — Он не хотел, чтобы я уезжала с твоим отцом, и до сих пор злится… Наверное, даже больше, потому что всех его возможностей не хватает, чтобы нас найти.

— Он не любит папу? — Мне это кажется невозможным.

Папа такой замечательный! Ну когда он в хорошем настроении и не бьет сестру.

— Нет. — Она сухо улыбается. — Не любит. Именно из-за него за нами гоняется Интерпол. Мой отец настоял на этом.

— Но как он это сделал?

Долгая пауза.

— В той стране он… высокопоставленный оперативник в тайной полиции.

Господи! Я ничего не понимаю. Отец моей матери — мой дед! — охотится за нами все эти годы. Мама говорит, что он хочет посадить папу в тюрьму и отнять у нее нас.

— Но почему?!

Она снова молчит, и плечи ее опускаются:

— Бхаджан, все, что мы делаем, мы делаем только для того, чтобы защитить вас. Я хочу, чтобы ты это понимала. — Она говорит очень быстро. — Иногда, если кто-то считает тебя преступником, тебе приходится стать им, чтобы сбежать. Твоему отцу нужны были деньги, чтобы мы могли уехать, и нам пришлось… — Она замолкает.

Я вижу, что ее лицо мгновенно меняется: она вспоминает, что рисковать нельзя.

Первый раз в жизни я не уверена, что хочу знать подробности. Что-то в этой истории нечисто, а мне просто хочется, чтобы все было нормально.

— Но у вас трое детей, — робко замечаю я. — Может, он перестанет за нами гоняться?

— Нет. — Она смотрит на меня. — Он не перестанет.

Глава 10

Гейдельберг, 9 лет

Трава у реки мягкая, зеленая и по-весеннему свежая, усыпанная цветами. Идеальное место, чтобы поваляться после заезда вдоль Неккара на роликах. В одной руке у меня булочка, в другой банан. С маленькой тележки, где продают свежее молоко, доносится классическая музыка. Местные, разной степени раздетости, загорают рядом, подставляя лица солнцу.

Я пристраиваю голову на вытянутую руку Фрэнка. Ветерок путает наши длинные волосы и приносит запах сирени и свежескошенной травы. Сквозь слипающиеся веки я наблюдаю за толстым шмелем. Он летит куда-то без всякой цели и басовито гудит. Сладость лета опьяняет его так же, как меня. Но, как и всегда, стоит мне по-настоящему расслабиться, как тут же возвращается тревога.

Южный город Гейдельберг невероятно отличается от морозного зимнего Гамбурга, но все-таки вся эта красота больше не способна скрыть ужасную реальность: наша семья разваливается. У нас нет ни шанса отдохнуть, перевести дыхание, нам все время приходится куда-то бежать. Угроза, исходящая от Стефана и спиннеров, пришла снаружи, с ней можно было справиться. Но теперь беда подкралась из куда более страшного места: изнутри.

Я переваливаюсь на бок и кладу руку на грудь Фрэнка:

— Как думаешь, он скоро снова начнет с тобой разговаривать?

Перед самым переездом в Гейдельберг Фрэнк поспорил с папой из-за какой-то мелочи. Кажется, мы все уже забыли, что это было. И папа просто-напросто перестал с ним разговаривать. Сначала я думала, что это пройдет. Очень странно с кем-то жить, встречаться каждый день и при этом не смотреть в глаза и не говорить ни слова. Раньше ничего подобного не случалось. Но прошло уже несколько месяцев, и этот конфликт потихоньку обретает ужасающее постоянство. В квартире ощущается холод, которого не было раньше.

— Пока я не начну перед ним унижаться. И то не факт. — Фрэнк дергает траву.

— Может, мне с ним поговорить…

— Не лезь в это, Бхаджан. Я серьезно. — Он резко садится и затягивает шнурки на роликах.

Мы останавливаемся на уличном рынке, покупаем столько персиков, что рюкзаки приятно оттягивают плечи, и едем дальше, спрыгивая с высоких тротуаров. Наступает ночь, мы катим по тихим дорожкам парка, колеса роликов ритмично гудят в тишине. Я на мгновение закрываю глаза и раскидываю руки. Волосы, отросшие до пояса, треплет ветер. Воздух обволакивает мою кожу, как шелк.

Некоторые ощущения остаются с тобой навсегда. Мы вместе скользим домой в темноте, и кажется, что это будет длиться вечно.

Через два дня Фрэнк опаздывает с тренировки, и, увидев его, я открываю рот. Он совершил радикальный поступок — отрезал длинный хвост, обязательный для сикхов. Брат лениво входит в дом. У него нормальная мужская стрижка в пару дюймов длиной. На лоб падают темные кудряшки. Я думаю, что раз уж папа делает вид, что его не существует, терять уже нечего. Я впечатлена. Короткая стрижка подчеркивает красоту лица Фрэнка: прямой нос, высокие скулы и крепкий подбородок. Но лучше всего глаза, темные и теплые. Он заметен в любой толпе. Я понимаю, что мы с Фрэнком питаем одну и ту же надежду: нарушение законов, которые вбивали в нас годами, заставит папу хоть что-то сказать.

Папа холодно смотрит на него, на мгновение останавливается, но потом, не произнеся ни слова, молча идет в кухню. Фрэнк закидывает на плечо рюкзак с формой, опускает глаза и тихо уходит к себе.

Две только что зажившие мозоли у меня на ладонях рвутся, оставляя на перекладине кровавые полосы. Далеко внизу стоит Анатолий в полиэстеровом спортивном костюме с зеленой полосой. Он приглядывает за мной на случай, если что-то пойдет не так. Папа решил платить ему за полный рабочий день, чтобы Анатолий с семьей переехал в Гейдельберг. Теперь у меня не осталось ни одного шанса бросить гимнастику. Спорт, который я когда-то любила, превратился в ежедневную пытку, она длится четыре с половиной часа и от нее нельзя избавиться.

Я стараюсь выпрямиться в стойке на руках, готовясь к полному обороту вокруг перекладины. Боль оказывается такой резкой и сильной, что мой крик эхом отдается от бетонных стен пустого зала. Я разжимаю руки, и пол несется на меня. Если я упаду с такой высоты головой вниз, ничего хорошего не выйдет.

Но внезапно я чувствую руки на своих плечах: Анатолий кидается под меня. Я с громким шлепком приземляюсь прямо на него, угодив локтем ему в живот. Кажется, он только что спас меня от перелома позвоночника. В благодарность я ору ему прямо в ухо. Осторожно сдвинув меня в сторону, он бежит к холодильнику в углу, где хранятся пакеты со льдом. Сквозь стекло я вижу мамино лицо и сворачиваюсь в клубок.

— Перелом, — говорит Анатолий, осторожно накладывая на стремительно распухающую ступню гелевый пакет.

Я всхлипываю, чего никогда не позволяю себе на публике. Мама уже стоит рядом, вся натянутая, как струна.

— Немедленно к врачу. — Анатолий ощупывает мое плечо.

Врач и морфин кажутся мне великолепной идеей.

— Ты почему отвлеклась? — кричит на меня мама по-английски.

Голос ее необычно тверд. Я так удивлена, что немедленно перестаю плакать.

— Ты вообще понимаешь, сколько от тебя проблем? — Голос ее похож на удар кнута.

Я забываю о травме. Все гораздо хуже. И это моя мама, которая всегда меня успокаивает и сидит со мной всю ночь, когда я болею?