Люди искусства - Светлана Бестужева-Лада

Лето и осень 1831 года Жуковский провел в Царском селе. В это же время там проводил лето Пушкин, только что женившийся на Наталье Гончаровой. В Царском селе Жуковский, возможно, соревнуясь с Пушкиным, написал сказки: «Сказку о царе Берендее», «Сказку о спящей царевне», «Войну мышей и лягушек».

«Жуковский, – сообщал А. С. Пушкин Вяземскому, – завел 6 тетрадей и разом начал 6 стихотворений; так его и несет. Редкий день не прочтет мне чего нового; нынешний год он верно написал целый том».

Но – что характерно – Жуковский всячески избегал разговоров о юной и прекрасной супруге своего молодого друга. Ни тогда, ни впоследствии Василий Андреевич не проронил нигде ни слова о Наталье Николаевне, не осуждал ее и не оправдывал. Хотя всегда принимал самое горячее (иногда даже неуместное) участие в улаживании отношений между Пушкиным и императорским двором.

В период, предшествовавший гибели Пушкина, Жуковский вместе с драматургом Розеном работал над либретто оперы М. И. Глинки «Жизнь за Царя» (У нас она долгое время была известна, как «Иван Сусанин»).

«Когда я изъявил свое желание приняться за русскую оперу, – вспоминал М. И. Глинка, – Жуковский искренне одобрил мое намерение и предложил мне сюжет „Жизни за Царя“. Сцена в лесу глубоко врезалась в мое воображение; я находил в ней много оригинального, характерного, русского».

Жуковский написал эпилог оперы и трио «Ах, не мне бедному, ветру буйному…» М. И. Глинка написал несколько романсов на стихи Жуковского: «Дубрава шумит», «Сто красавиц светлоликих», «Ночной смотр». В обсуждении замысла оперы принимал участие Пушкин, но лишь постольку, поскольку находил время, будучи уже сильно занят историей вокруг его супруги и Дантеса.

О роли Жуковского в трагической истории последних дней жизни Пушкина известно практически все. По просьбе семьи Гончаровых Василий Андреевич пытался не допустить дуэли. Барон Геккерен тоже был уверен, что только Жуковский сможет убедить Пушкина мирно встретиться с Дантесом.

«Свидание представляется мне необходимым, – писал он Жуковскому 9 ноября, – обязательным – свидание между двумя противниками, в присутствии лица, подобного вам, которое сумело бы вести свое посредничество со всем авторитетом полного беспристрастия и сумело бы оценить реальное основание положений, послуживших поводом к этому делу».

Пушкин от свидания отказался, тем не менее Жуковский вновь прислал ему записку:

«Я не могу еще решиться почитать наше дело конченным. Еще я не дал никакого ответа Геккерену… Ради Бога, одумайся. Дай мне счастье избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления».

Жуковский был убежден, что Пушкин, слывший дуэлянтом и отличным стрелком, убьет Дантеса и совершит тем самым безумное злодейство – убийство. Да в этом, собственно говоря, были уверены абсолютно все – потому так и хлопотали: враги, чтобы дуэль обязательно состоялась и Пушкин был ошельмован и опозорен на всю жизнь, друзья, чтобы любым способом избежать дуэли и спасти Пушкина от него самого. Никто и представить себе не мог, чем закончится очередная авантюра поэта.

Вечером 27 января Жуковский получил роковое известие. Пушкин призвал его к себе. Все последующие 2 дня и 3 ночи Жуковский почти неотлучно находится в квартире Пушкина, он выпускает бюллетень о его состоянии.

Тогда же Жуковский получил записку от Великой княгини Елены Павловны:

«Добрейший г. Жуковский! Узнаю сейчас о несчастии с Пушкиным – известите меня, прошу вас, о нем и скажите мне, есть ли надежда спасти его. Я подавлена этим ужасным событием, отнимающим у России такое прекрасное дарование, а у его друзей – такого выдающегося человека».

После выноса тела Жуковский запечатал кабинет Пушкина своей печатью, а затем получил разрешение перенести рукописи поэта к себе на квартиру. Все последующие месяцы Жуковский занимался разбором рукописей Пушкина, подготовкой к изданию посмертного собрания сочинений и всеми имущественными делами, став одним из трех опекунов детей поэта (по выражению Вяземского, ангелом-хранителем семьи).

Впоследствии все это получило несколько иное название: «все бумаги поэта были срочно отобраны во дворец». Комментарии, по-моему, излишни.

После гибели Пушкина, в 1837—1839 годах Жуковский объездил с наследником цесаревичем Россию и часть Сибири, а также предпринял путешествие по Западной Европе, где, в частности, познакомился с Николаем Гоголем и очень сблизился с ним.

Жуковский, вернувшись в Петербург, и вновь поселился «на чердаке» – в Шепелевском дворце. Здесь его ожидало письмо от Гоголя из Рима.

«Я получил вспоможение, – сообщает Гоголь о 5000 рублей от государя. – Все вы, все вы! Ваш исполненный любви взор бодрствует надо мною!»

Отныне, оказавшись не в силах уберечь Пушкина, Жуковский станет ангелом-хранителем Гоголя (в письмах он называл его ласково Гоголёнком). Знали вы об этом? Я лично узнала только тогда, когда стала собирать документы о жизни Василия Андреевича Жуковского. Так же, как и о том, что приобрести картину почти безвестного тогда художника Иванова «Явление Христа народу» для России наследнику-цесаревичу посоветовал тоже Жуковский во время пребывания в Риме.

В начале 1842 года Жуковский приступает к переводу «Одиссеи». В печати первый том «Одиссеи» вышел в 1848 году, второй – в 1849 году.

Только в 1841, в возрасте 57 лет, поэт все же обрел семью, женившись на дочери своего друга, Елизавете Рейтерн. Жена была младше Жуковского на 38 лет. Родились дети, но болезнь жены заставила семейство выехать в Германию. Семья жила в уютном особняке в Дюссельдорфе. Казалось, что уже ничто не сможет помешать столь долгожданному семейному счастью Жуковского. Он записал в дневнике:

«Постараюсь, чтобы мое пребывание за границей не осталось бесплодным для русской литературы».

Но там-то и его настиг недуг, по причине которого он вскоре уже не мог брать перо в руки. В письмах к друзьям Жуковский признавался:

«Глаза слабеют и слух тупеет. Я уже выдумал себе машину для писания в случае слепоты. Надобно придумать отвод и от глухоты… Не покоем семейной жизни дано мне под старость наслаждаться, беспрестанными же, всякую душевную жизнь разрушающими страданиями бедной жены моей уничтожается всякое семейное счастье».

Супруга поэта страдала нервными расстройствами, часто впадала в мрачное состояние. Фактически Жуковский не мог вернуться в Россию из-за болезни жены, где она оказалась бы лишенной необходимой ей медицинской помощи.

И тем не менее, поэт жил мечтой о возвращении на родину. 1 февраля 1851 года он писал Гоголю:

«Я надеюсь, верно, возвратиться нынешнею весною или в начале лета в Россию. Прежде всего поеду в Дерпт и там на первый случай оставлю жену и детей; сам же в августе месяце отправлюсь в Москву и там отпраздную коронацию и царские юбилеи; туда, надеюсь, на это время съедутся все мои родные; туда, равно надеюсь, приедешь и ты».

В дневнике записал:

«Каждый день утром и вечером между прочими молитвами говорю перед Богом: возврати меня в Отечество!»

Однако работа мысли не прекращалась – диктуя, Жуковский заканчивает поэму «Странствующий жид» – итог своей жизни и творчества, своеобразную «лебединую песню». И наконец в 1851 он пишет элегию «Царскосельский лебедь», заканчивающуюся картиной гибели лебедя, некогда жившего в Царском Селе.

В начале марта 1852 года из Москвы пришло печальное известие о смерти Гоголя. Это был последний удар. Силы – духовные и физические – покинули Жуковского.

12 апреля 1852 года – в Светлое Христово Воскресение – Жуковский скончался в Баден-Бадене.

Сначала был похоронен в Германии, но в августе этого же года прах поэта был перевезен в Петербург и погребен на кладбище Александро-Невской лавры. Жена пережила его всего на четыре года.

Дочь стала фрейлиной императрицы и вышла замуж за четвертого сына императора Александра Второго, Великого князя Алексея Александровича. Сын стал автором памятника Александру Второму в Московском Кремле.

Царская семья не отпустила сына пленной турчанки, великого русского поэта даже после смерти.

Мечта о пуле в сердце

«Гениальная личность прежде всего совмещает в себе не только положительные, доблестные элементы современности, но и ее недостатки и пороки. Обладая громадными запасами сил, гениальные люди спешат взять от современной им жизни все, что в ней заключается, всем, что в ней есть, насладиться и всем перестрадать.

Но этим не ограничивается еще их гениальность: будучи вполне детьми своего века, разделяя с современниками своими все их положительные и отрицательные качества, они выделяются среди них, возвышаются над ними, уходя от всего относительного, преходящего, принадлежащего данному веку и составляющего злобу дня в область необъятного, безотносительного, общенародного или общественного, делающего их творения достоянием многих веков или многих народов, смотря по степени их гениальности и общечеловечности».