Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс - Александр Сладков

Границу проходим быстро. Туда – никого. Оттуда толпа. Много мужчин. Вопрос: они что, не под ружьем, что ли? А где же «югоосетинская гвардия»? Ладно, на месте разберемся. Прямо возле «дырки» подбираем женщину. Плачет: сын остался в Цхинвале. На звонки не отвечает. Настроение портится – я такой плач уже слышал. По убитым, пропавшим без вести. Сухум, Душанбе, Тирасполь, Сараево, Грозный, Приштина, Буденновск, Кизляр, снова Грозный… Кожей ощущаю: шутки кончились. А что, кто-то палкой тебя сюда гнал? Сидел бы дома. Ты вообще в отпуске. Ладно, ладно – внимание, впереди медалеопасное[8] направление.

Петляем по серпантину. Джава – первый крупный поселок. Площадь. Много мужчин. Молодых и не очень. В камуфляже, в спортивных костюмах. Все с оружием, перемотанные пулеметными лентами. Лица угрюмые, мужественные. Вот молодцы ребята, готовы к бою. Если здесь, в тылу, такой резерв, представляю, сколько их в городе.

Знакомимся с одним из местных. У него на груди РПД, ротный пулемет Дегтярева времен Второй мировой войны. Договариваемся снять у него дом на пару дней. Едем смотреть. Калитка, двор. В здание проходим через подвал. Там женщины, дети – приготовились к долгой осаде. Настроение у них боевое, даже шутят. А нас расселяют наверху. Паркет. Кухня, комната с несколькими заправленными кроватями. Бросаем рюкзаки, бронежилеты, и обратно на площадь. А там жизнь кипит! Милиционеры какие-то, беженцы, старушки с палочками, дети плачут. Мимо мчится «девятка». Багажник открыт. В нем двое мужиков, все в пыли, как в грязной муке. Из салона кричат:

– Где санчасть?!

– Там!

Разворачиваемся, мчимся вслед. Справа памятник Сталину. Вождь смотрит прямо, поверх голов – как будто обиделся и не хочет ни с кем общаться. А мы с визгом горячих покрышек сворачиваем с дороги вниз. Вагончики. Из «девятки» уже вытягивают бородатого парня. Он стонет в голос. В животе маленькая такая дырочка. И тоненькая струйка крови. На вид – ничего страшного.

– Я один выжил. Остальные там, на Дзарской дороге. В машине… Ааа…

Вы не видели, как умирают раненные в живот? Сначала человек общается, отвечает на все вопросы. Никакой обреченности. Час проходит, два… Человек тает на глазах. Пять часов, агония – и все. Так мой дружок умер, Витя Нечепко. В 2001‑м. Незадолго до того встретились мы с ним в чеченских горах, в Хатуни. Их 119‑й парашютно-десантный полк прикрывал ущелье. Только я спрыгнул в пыль с БМД, подходит ко мне офицер. Немолодой уже. Майор.

– Ребят, говорят, тут у вас кто-то из Монино.

Смотрел я на него, смотрел…

– Витя, ты?!

Мы выросли в одном гарнизоне. Занимались в одной спортшколе. Я легкой атлетикой, Витя лыжами. Он вечно их с собой таскал – то в автобус, то из автобуса. Бредил десантом. Два раза поступал в рязанское училище ВДВ. На третий поступил. Встретились мы тогда, неделю наговориться не могли. Все детство свое вспоминали.

Я уехал домой на побывку. Позвонили: «Витя погиб…» Все обыденно. Обстрел колонны. Бой. В животе пуля. Носилки, Веденская комендатура. Час, два… Командующий никак не давал вертолет. А потом было поздно.

Так-так-так! Возвращаемся в реальность: Джава, медпункт, врач. Рядом мужчина какой-то в трениках и в рубашке навыпуск. Две медсестры в ослепительно белых халатах. Рядом молодой осетин в «горке»[9]. С автоматом. Раньше, помню, «горку» носили только разведчики и спецназ. Это был атрибут избранных. Тыловик в «горке»? Тоже бывало, но незаслуженно. Теперь носи все, что купишь. Один поход в «Спецодежду» – и ты уже рэкс[10]! Помню, как-то в одном московском военторге ментовский полковник скандалил перед кассой с «нештатным» бушлатом в руках:

– Что вы мне даете? Он же шуршит. Его ведь слышно.

Ну да… Пузо, как дирижабль, а сам, видно, в засаду собрался. «Шуршит!» Понтуется перед штатскими, дешевка. Ладно, что-то я разошелся. Итак, Осетия, Джава. Раненые и рядом парень в «горке». Говорит, по-кавказски растягивая слова.

– Никак не могу попасть в город. Дорога перерезана. Гляжу – люди лежат. Взял раненого и сразу обратно.

Так. Вот вам первая информация: дорога перерезана. Беженцев щелкают, как зайчиков в тире. Значит нам туда. Страх прошел. Где вы там – ОРТ, НТВ? Где CNN, BBC, NHK? Где вы, хваленые парни с пухлыми от евро карманами? Мы вас всех обязательно сделаем! Ищу глазами нашего камикадзе на белой «семерке».

– Давай, «божественный ветер»[11], рвем в Цхинвал.

Водила жмет газ. Азартный ты, Парамоша! Вот он, настоящий кавказский темперамент. Едем, пока что-нибудь не остановит. Или кто-нибудь. Над нами проходит пара штурмовиков. Ну вот, наша авиация уже работает.

– Давай, давай, вперед!

Выскакиваем на Гуфтинский мост. Шум, гам, вдали пылит хвост российской военной колонны. Внизу, в пропасти, валяется БМП. Гусеницами вверх. Метров пятьдесят до нее. Беспомощная, как божья коровка на спинке. Спускаемся. Никого нет. Шмотье разбросано. Хэбешка, ленты с патронами. Письма. Фотки. Поднимаю одну. На карточке – парень молодой в олимпийке. На груди медали спортивные. Под носом волосики реденькие. Совсем пацан. Господи, как на моего сына Саньку похож. Сердце не к месту екает. Возвращаемся на перекресток, к посту ДПС. Узнаем: полчаса назад на мосту произошла перестрелка. Наши военные наткнулись на грузинскую засаду. Сбили ее огнем. А потом налетели грузинские штурмовики. Атаковали с воздуха. В сутолоке БМП заглохла. И чтоб не мешала движению, пустую машину столкнули вниз. Афганский вариант. Наши там всегда так делали. Идет, например, по горам колонна. Моджахеды – бац! – первую машину из гранатометов. Бац – последнюю! Каюк! Ни туда ни сюда! И начинают щелкать остальных, как на полигоне. Вот и приходилось спихивать в пропасть свою же технику, чтоб маневрировать.

На гуфтинском мосту журналисты из Владика и местные мужики, осетины-южане. Ко мне приближается бородатый кавказец. Трогает за плечо.

– Спасибо вам за вашу программу.

Я вообще-то «трамвайной болезнью»[12] не страдаю. Мне все равно, узнает меня кто-нибудь на улице, или нет. Хотя… В профессиональном плане это иногда бывает полезным. Тут информацию черпнешь, тут помогут, проведут, куда надо, козьими тропами. Да и гаишники, когда узнают, тоже в тему. А мужик этот кавказский опять за свое.

– Спасибо вам, Сергей! За программу!

Так, Сергей… Сергей… Аккуратно прощупываю:

– Какую программу?

– Ну как! «Окопную правду»!

Он перепутал меня с Сергеем Шнуровым. Со Шнуром! Это он Шнур ведет «Окопную правду» на НТВ. Я же вешу в пять раз больше этого выдающегося певца! Фигура у меня помассивнее. И бухаю, надеюсь, поменьше. Ладно, с Аркашей Мамонтовым путают, наши репы похожи, я уже и не отнекиваюсь, а тут Шнур! Надо менять имидж.

Оглядываюсь. Ребята мои не скучают. Леонсио водит камерой вправо-влево, как стволом пулемета «Максим». Уклейн уступом сзади, как бодигард. Взгляд напряженный, губы сомкнуты. Голова в наушниках. Они огромные, эти наушники, как из музыкальной студии. Уровень звука контролирует. Вернее, пытается контролировать. Я-то знаю, что он глухой. Точнее, левое ухо у него еще так себе, а вот правое – полный ноль. Контузия, еще с Афганистана. А еще Уклейн действительно Леню прикрывает. Не толкнул бы кто, не обидел. Заодно поглядывает, чтоб сумки с кассетами и аккумуляторами никто не спер. Бывает, бывает такое.

Со стороны Джавы движется вторая колонна. Лязг, грохот. Гигантская бронегусеница извивается вместе с дорогой в пыли, тянется грязно-зеленым полозом на Гуфтинский на мост. Это вам не парад. Никто на держит «равнение направо», не пожирает начальника взглядом, не вытягивает вверх аккуратно выбритые подбородочки. Это настоящая окопная махра. Усталые, чумазые бойцы. Лежат вповалку на броне, покачиваются на ухабах. Белозубо скалятся глядя на нас, передают чинарики друг другу. «Идущие на смерть приветствуют вас!» К бортам привязаны противотанковые мины, бревна, ящики из-под цинков с песком. Хоть какая-то защита от ПТУРов[13]. Когда у нас была изобретена «активная броня»[14], штатная защита танков от артиллерии и гранатометов? В прошлом веке, в конце пятидесятых. И где она?

С первой «коробочки» на асфальт спрыгивает боец. Называю его про себя Ротный. Строен, высок, широкоплеч.

Автомат с подствольником, выцветшая «горка». Чубчик малюсенький, фасонный. Остальное снято под бритву. Большие серые глаза. Типичный русак. Ротный энергично вертит рукой, как гаишник палочкой, заставляя остальную технику быстрее съезжать с моста. Сейчас я с тобой договорюсь, военный…

– Нам надо в Цхинвал.

– Нет.

Так цыганкам отвечают на вокзале. Коротко и громко. Чтоб отвалили. Но я не сдаюсь.

– Подбросьте. Нас трое. Нам надо.