Вся правда - Татьяна Веденская

– Привет, ты как? Не желаешь заехать ко мне вечером?

– Да, конечно! – легко и непринужденно сказала я, а у самой отлегло от сердца. Я его увижу, я буду его целовать. Ну уж нет, я не хочу больше прожить две недели без него. Если для этого надо помолчать, то я больше никогда не раскрою рот.

– Здравствуй, малыш. Проходи, – как ни в чем ни бывало, сказал мне он.

– Привет.

– Скучала? – посмотрел он на меня.

– Немножко, – постаралась не выдать себя я. Но не очень-то успешно, – Конечно, скучала. Очень.

– И напрасно. Не стоит скучать по всяким мужикам. Мало ли козлов, – зачем-то понес он. Что он говорит, он же не всякие мужики. Конечно, по нему стоило скучать. Он же лучше всех.

– Не смотри на меня так.

– Как? – не поняла я.

– Как влюбленный подросток. Я не стою того.

– Стоишь, – уверенно сказала я.

– Я не могу ответить тебе тем же. Ты хорошая девочка, и очень мне нравишься. Я не хотел бы сделать тебе больно, – конечно, подумала я. Только за эти две недели мне именно из-за тебя было больно.

– Мне не больно. Мне с тобой хорошо, но не больше, – сказала я. Сказала только потому, что он явно хотел услышать что-то подобное. Я столько сил тратила, чтобы стать для него идеалом. Если ему нужна сильная женщина, способная держать эмоции при себе, то я готова.

– Послушай, я думаю, что ты должна это знать. Нюта – моя бывшая девушка.

– Ты говорил, не повторяй. Мне не интересно.

– Подожди. Понимаешь, мы собирались пожениться. У нас все было очень хорошо. Но у нее родители – евреи.

– И что? Ты расист? – оторопела я.

– Да ты что? – расхохотался он. – Нет, конечно. Просто им пришел вызов от родни в Израиле. Появилась реальная возможность эмигрировать.

– Она уехала?

– Пока нет. Уже год они оформляют документы. Но она уезжает. Это совершенно точно.

– А тебя с собой не берут? – вот странные. Такой зять, да я бы бегом…

– Я что, бандероль? Не берут… Я сам не еду. Не желаю я жить в стране, полной евреев. Особенно если понимать, что я не еврей. Она пыталась меня уговорить, мы даже вместе ходили на курсы иврита. Но не могу я. Я художник. Что я должен там делать?

– Бедный. Как это, наверное, тяжело, – погладила я его по голове. Тяжело, не то слово. Скорее бы она уже отбыла.

– Она живет в соседнем подъезде. Мы продолжаем общаться, хотя и по-дружески. Но вот так просто забыть ее я не могу. Я с ней встречался пять лет, это большой срок, – выдохнул он. Я поцеловала его волосы и подумала, что всенепременно залечу его раны. Вот прямо сейчас и начну.

– Прости, я сам не знаю, зачем тебе все это рассказал.

– Правильно сделал. Я все понимаю. Зато теперь тебе не надо будет переживать это в одиночку, – заявила я. Наверное, это была глупость. Он так как-то странно на меня посмотрел и сказал.

– Я это не к тому, что тебе придется меня утешать в душевном горе. Как-нибудь сам справлюсь. Поехали, я отвезу тебя.

– Почему? Что не так? – чуть не разрыдалась я. Неужели же он опять перестанет появляться?

– У меня встреча через час. Если мы не поедем сейчас, то я не смогу тебя потом отвезти.

– Не надо меня никуда вести. Я потом доеду сама, – заверила я его и мы отправились на наш корабль. Правда, весь этот час я почему-то думала, что эта Нюта, наверное, тоже лежала на этих простынях.

– Было ли ей также хорошо, как и мне? – хотелось мне узнать. Но уж об этом он мне вряд ли бы ответил.

– Ты знаешь, мне кажется, что я отношусь к тебе вполне серьезно, – сказал он мне на прощание. Я уехала абсолютно счастливая, но потом он не звонил целую неделю. Я сходила с ума, а он, вероятно, ходил выгуливать собачку Нюты. Я знала, что они действительно часто видятся. Вместе гуляют по вечерам, иногда пьют чай у него дома. Кто бы мне дал гарантии, что только пьют чай. Иногда мне начинало казаться, что Артем Быстров звонил мне только тогда, когда его еврейская подружка чем-то его задевала. Как только он рассказал мне о ней, то перестал стесняться и рассказывал о ней все больше и больше.

– Она такая красивая, так уверена в себе!

– Ты представляешь, Нюта выучила иврит за полгода. Болтает, как заведенная.

– Нюта сказала, что я неплохо написал твой портрет, – это меня убило. Мой портрет на постели, такой бесстыдный и такой личный.

– Зачем ты ей показал?

– А что тут такого? – удивился он и исчез на месяц. Как я могу так жить? Как я буду все это выносить? На дворе весна, мне скоро исполнится семнадцать лет. Я встречаюсь я этим образцом самобытности уже полгода, но все, что я слышу от него – это Нюта. Нюта то, Нюта се. Гениальная Нюта, распрекрасная Нюта. А когда я злюсь, он удивляется:

– Ты что, ревнуешь? Малыш, но ведь она уезжает! Между нами уже давно ничего нет. – Как будто это могло меня сильно порадовать. Да похоже, что даже если она все-таки уедет в этот пресловутый Израиль, то и тогда он ежедневно будет полоскать мне мозги, рассказывая о громадах ее достоинств. Я молчала, я терпела все. Любовь оказалась довольно болезненной, но когда я могла провести с ним два-три дня подряд, когда могла в его рубашке ставить на плиту чайник и резать салат – я была счастлива. Как новая форма извращения, новый способ садо-мазохистической любви.

– Ты стала совсем взрослой, – сказала мне мама. И не потому, что ее это порадовало.

– Завела себе мужика! Сколько хоть лет-то ему?

– Не ваше дело! – огрызалась я. Что они могли понять про мои отношения с таким непостижимым человеком? Действительно, что? Что, если они сами уже старые, огрубевшие черствые люди. Чем они могут мне помочь?

– Не трахайся без презерватива! Столько сейчас заразы на улице. Зацепишь! – вот и все их советы. Может, они в душе и волновались за меня, но на поверхность из них выходило только презрение и брезгливость. Словно бы вот был котенок, пушистый и игривый. Был-был, да и превратился в тощую облезлую помойную кошку, к тому же брюхатую.

– Невыносимо, я не желаю даже говорить с вами, – отвечала я им взаимностью. Самым ужасным во всем этом было то, что я и сама начала догадываться, что Артем меня не слишком-то любит. Я подумала: как бы я провела эту весну, если бы в моей жизни не было его? Я подумала: не попробовать ли мне? Все равно, вот уже месяц, как Быстров мне не звонит. Что, если оглядеться и постараться прожить весну без него?

Глава 5. Не оставить камня на камне.

Моя большая любовь – большая сказка – закончилась. Сошла на нет, оставив после себя только горечь и разочарование. И одиночество. Такое сильное, что каждый раз я закрывала глаза и до боли ясно передо мной стоял образ Быстрова. Растрепанного Быстрова, усталого Быстрова, хохочущего Быстрова. Его поцелуи, его блестящие в темноте глаза, его картины, его мечты. Его непостоянство и непостижимость. Он, он, везде он. Почему же он не понял, что я его люблю? Почему не стало для него важным черпать силы в моем океане, где каждая капля принадлежала ему? Я корчилась на кровати, тоскуя по несбывшемуся, мои родители молча порицали любое мое действие или бездействие. Театр стал пресным. Не то чтобы он им стал, но для меня, в моем мире ничто не приобретало ни вкуса, ни цвета. Но поскольку он там был, бывал, мог бы быть, я ходила туда по-прежнему, заполняя пустоту внутри себя пустотой вокруг. Каждый новый день проползал в унылом понимании его отсутствия. Нет и не будет. Да и не очень понятно, был ли. Кого я так сильно и щедро полюбила? И насколько я плоха? Вопросы не находили ответов, дни сменяли дни. Я потихоньку забывалась, выползала из паузы бытия, убеждая себя – он ничего не обещал, он никогда ничего не обещал. Что ты ждала, на что надеялась? Как там говорил братец?