Партизан: от долины смерти до горы Сион, 1939–1948 - Ицхак Арад

Немецкий охранник не сводил с меня глаз. Я решил сесть и продолжить работу, ибо, если охранник в чем-то меня заподозрит, я потеряю всё. Сидел рядом с двумя моими товарищами, и мы занимались чисткой винтовок. Вошел в склад немецкий офицер и некоторое время следил за нами. Очевидно, наша работа ему понравилась, он подошел к нам и приказал следовать за ним. Привел нас во второй склад, похожий на первый. Уже у входа я увидел ящики с патронами для русских, польских, чешских и литовских винтовок. Многие из них вообще вышли из употребления. Мы нашли автоматы разных систем и несколько пистолетов, которыми невозможно было пользоваться. Я обратил внимание на оружие, которым не пользовалась ни одна армия в мире. Крестьяне называли их "обрезами". Это были ружья, которым обрезали приклады и укоротили стволы. Обычное ружье не использовалось крестьянами из-за его длины. Крестьянину нужно было оружие, которое можно было прятать под полами тулупа, брать на танцы и другие сельские праздники, где напиваются в стельку, и можно стрелять в воздух и даже пользоваться оружием в потасовках. У ружей, найденных после отступления польской армии в сентябре 1939 и Красной армии в июне-июле 1941, крестьяне отрезали приклады и укорачивали стволы, превращая их в "обрезы". Немцы приказали всему населению сдать хранящееся у него оружие, включая "обрезы", которые мы обнаружили в общей груде.

Немецкий охранник следил за нами во все глаза. Я незаметно указал Моше и Гершке на "обрезы. Мы продолжали раскладывать оружие по сортам, нашли еще "обрезы" и сложили их отдельно. Мы сделали это так, что немец, стоящий в нескольких метрах от нас, не мог сосчитать число разложенного по сортам оружия, и особенно число "обрезов". Мы успели разложить значительную часть груды. Неожиданно вошел офицер. Постоял около нас, следя за нашей работой, что-то негромко сказал охраннику и вышел из барака. Солдат вышел за ним. Я слышал их голоса за дверью, оглянулся. Кроме моих товарищей, в помещении склада никого не было. Следовало использовать столь редкую возможность. Я схватил "обрез", выглядящий более новым, сунул под рубашку за пояс, и быстро надел куртку. Это длилось менее минуты, и когда немец вернулся, я уже сидел между товарищами и продолжал спокойно работать. Солдат бросил на нас бдительный взгляд, но ничего не сказал. Не заметил, что раньше я сидел без куртки, а теперь она была на мне. Проблема была в том, что надо было работать по-прежнему, двигаться, не вызывая подозрения. Я боялся, что после работы нас буду обыскивать. В таком случае вся наша группа может распрощаться с жизнью. Но я знал, что мы обязаны использовать любую возможность, чтобы добыть оружие, и кто знает, подвернется ли еще такая возможность. Оружие, заткнутое мною за пояс, мешало мне сгибаться, и надо было проявлять особую осторожность, чтобы оно не выпало. Товарищи мои старались поднимать вещи вместо меня, чтобы мне не надо было нагибаться. Но иногда и я нагибался, чтобы не вызвать подозрение охранника, который педантично нес службу. Так прошло еще несколько часов. Настал вечер, вошел офицер и приказал нам выйти во двор. Там уже стояли остальные работники, капрал скомандовал построиться в две шеренги и оглядел нас. Я сумел сохранить хладнокровие. Теперь капрал стоял перед нами, собираясь произнести речь. Он сказал, что доволен нашей работой и хочет, чтобы мы продолжили работу и завтра. Тут работы достаточно на целый месяц. Сегодня же он посетит "юденрат" и попросит определить нас на постоянную работу в течение месяца. Капрал добавил, что он с несколькими солдатами будет каждое утро приходить в гетто за нами, а вечером возвращать. Я стоял как на горячих углях, ожидая приказа двигаться. Наконец, мы услышали команду, вышли на шоссе, в сторону городка, по направлению к гетто. Два солдата и капрал сопровождали нас. Дорога длилась бесконечно. Всегда, приходя снаружи в гетто, я чувствовал, как человек, который входит в тюрьму. Но сейчас жаждал очутиться в гетто, как ждут спасения. Всю дорогу я боялся, что "обрез" выпадает из-за пояса, время от времени поправляя его, но мне надо было остерегаться, чтобы этого не заметили евреи и немцы. У входа в гетто стоял литовский полицай, обязанностью которого был обыскивать нас на предмет съестного. Но увидев, что нас сопровождают немцы, дал нам пройти без обыска.

Когда мы миновали ворота, я почувствовал себя победителем, вернувшегося с поля боя. Я был первым и единственным в гетто, у которого есть оружие. Мои товарищи хотели, чтобы я им тут же показал то, что утащил из склада. Мы вошли в общественный туалет, и я им показал "обрез". Глаза их сверкали. Мы смотрели на это оружие, как на освободителя. Мы видели в нем всю нашу надежду и орудие мщения. В нашем воображении мелькали всяческие возможности. Мы поклялись — никому ни слова. Договорились встретиться после ужина и решить, что нам делать дальше. Товарищи ушли по домам, а я стоял и размышлял над тем, как внести оружие в дом так, чтобы члены семьи этого не заметили. И где его спрятать.

Виделись мне два места — чердак или маленький старый домик, частью разрушенный. В нем проживали мой дед и моя бабка. Их расстреляли в Полигоне. Вход был общий для двух домов. В домике мы хранили дрова для топки. Туда надо было войти так, чтобы члены семьи этого не заметили. Я осторожно открыл дверь, но она заскрипела. Я застыл на месте, моя тетя распахнула дверь и спросила: "Кто там?" Коридорчик был темен, и тетя не могла меня видеть, несмотря на то, что я стоял близко от нее. Из дома раздался голос дяди Песаха: "Ой, Ханя, закрой дверь, тебе показалось, что кто-то открывает подсобку". Тетя что-то пробормотала в ответ и закрыла дверь. Я постоял недвижно еще минуту, и затем вошел в маленькую комнату, полный мешков, разбитой мебели, досок. Часть комнаты занимала большая сельская печь, на которой дед и бабка спали в зимнее время. Я искал взглядом, куда можно упрятать оружие. Долго не двигался дальше. Я помнил эту комнатку чисто прибранной. Перед моими глазами стояла жившая в ней чудная пара стариков. Теперь они в яме на Полигоне, а в комнатке полная разруха, темень, нет окон. Только ветер гулял между стен. В потолке видны были дыры, которые проделали крестьяне, рыскавшие в поисках золота, спрятанного, по их разумению, евреями перед их депортацией в Полигон. Я решил пока спрятать "обрез" между печью и стеной, где всегда было темно, обернул его мешком, поднял одну из досок оставшегося пола, спрятал под ней мешок и вернул доску в прежнее положение. Положил сверху обломки мебели, вышел и осторожно прикрыл дверь. Постоял в коридоре. Из дома доносились голоса. Мелькнула мысль: если обнаружат оружие, я подвергну опасности всех членов семьи. Имею ли я право на это? Я отбросил эти мысли. Беззвучно покинул коридор, вышел наружу, обогнул дом со стороны, где не было окон, и затем пошел так, чтобы шаги мои громко звучали, и вошел в дом. Почти вся семья была в сборе. Обрадовались моему приходу, ибо утром были напуганы, когда нас увели из гетто. Я рассказал им о работе, которой мы занимались весь день, и завтра продолжим.

После ужина встретился с Гершке и Моше, который знал, что Ишика вынес патроны для русской винтовки, и предложил рассказать ему об "обрезе", и таким образом включить его в нашу группу. Мы согласились без колебаний и решили немедленно пойти к нему. Ишику нашли у его родных, где он проживал. Его отец и семеро братьев и сестер были расстреляны в Полигоне. Мы вышли с ним наружу и поведали ему нашу тайну. Ишика от радости чуть ли не подскочил до неба, и тут же хотел бежать в "юденрат" — просить, чтобы и его послали с нами на ту же работу, а пока отдаст мне патроны. Но они были упрятаны в другом месте. Многие еще не вернулись в гетто с работы в эти часы. Патроны были упрятаны на чердаке дома. Решили, что я и Ишика позднее выйдем из гетто в прореху забора из колючей проволоки, чтобы извлечь патроны из тайника.

Мы пошли в "юденрат". Председатель "юденрата" сообщил нам, что завтра мы выходим на ту же работу. Некоторые из работавших на оружейных складах попросились на другую работу, ибо эта для них тяжела, и дорога туда слишком далека. Ишика предложил себя вместо других, и, таким образом, присоединился к нашей группе. Вернувшись, мы нашли другой проход в заборе, и пробрались из гетто так, что нас не заметили охранники. Это была западная сторона гетто, граничащая с полем. Надо было пересечь улицу, которая выглядела пустынной. Комендантский час начинался в десять вечера и длился до пяти часов утра. Того, кто покидал гетто в эти часы, расстреливали без предупреждения. Один за другим пересекли улицу, несколько садов и оград, и добрались до бывшего дома Ишики. Дом был пуст. Крестьяне выкорчевали окна, двери, доски пола. Остались лишь стены и крыша. Мы взобрались на чердак и оттуда видели все гетто, единственные ворота в него, охранников. Гетто было окутано безмолвием. Жители гетто уже спали. Ишика сосчитал несколько шагов от края крыши, остановился у одной из досок и сказал: "Здесь должны быть патроны". Попытался доску сдвинуть, но не смог. Вдвоем потянули. Ишика всунул под нее руку и вытащил мешочек, полный патронов. Мы спустились с крыши, пересекли улицу, вернулись в гетто. Наши товарищи Моше и Гершка ожидали нас. Второй раз в этот день я ощутил вкус победы. Решили, что Ишика спрячет патроны у себя в доме до утра. Я взял четыре патрона, ибо представить не мог мой "обрез" даже одну ночь без патронов. Мы договорились встретиться утром у офиса "юденрата", чтобы оттуда вместе пойти на работу.