Серая слизь - Гаррос-Евдокимов

В общем, вышло так, что в колледже я связался с компанией (включавшей, кстати, Джефа), помешанной на кино, компания дружила со студийными мужиками, по-свойски разживаясь у них контрафактом; к тому же мужики, дабы школьное начальство позволяло им и дальше невозбранно пользовать казенную аппаратуру (весьма недурную по тем временам), тратили некий – не слишком для себя существенный – процент рабочего времени на обучение работе с означенным “железом” учеников журналистского отделения, то бишь нас. Короче, именно из той студии начался мой путь к Берлинале. И в этом смысле родители мои должны были быть довольны реализацией собственной инициативы.

Правда, главной своей цели они все равно не добились. Я не только не перестал общаться с Федей, но, наоборот, к тому времени сошелся с ним вплотную. Времени, когда Дейч – ставший как раз ФЭДом, так звучало его “сценическое” погоняло – увлекся панк-роком, приучил нашу компанию к “Секс Пистолз”, “Зэ Эксплоитед” и “Гражданской обороне”, разрезал джинсы на коленях, отрастил хайр, выбрив при этом виски, и возглавил боевую имантскую панк-команду “Каловые массы”. То есть названия, как и состав, она меняла примерно раз в квартал, успев побывать и “Негуманными эксгуматорами”, и “Нуклеарными бомбовозами” (вклад, между прочим, эрудированного к тому времени меня, вычитавшего то ли у Вайля, то ли у Гениса, что так называл ядерные бомбардировщики какой-то зажившийся эмигрант первой волны), и не помню уже, чем еще – а “Каловыми массами” звалась, когда я пришел в нее “служить” на басу.

Разумеется, все это был неописуемый “самопал”, причем изначально не подразумевавший никакой перспективы, все это было предельно несерьезно – но очень весело. Так, как тогда, в наши “пункерские” времена, мне больше никогда не было весело. Правда, веселье носило характер несколько специфический, достаточно вредный для физического и психического здоровья (один ФОВ, обильно раскраденный из армейских аптечек и страшно популярный некогда у всех категорий маргиналов в силу сочетания дешевизны с несомненным галлюциногенным эффектом, чего стоил), местами криминальный и почти всегда обременительный для окружающих (представьте хотя бы окно на последнем этаже пятиэтажки, из которого в людный двор беспрестанно вылетают пустые бутылки и уринируют районные сиды вишезы)… – да и не для всех участников процесса было только весельем: но поняли мы это лишь после смерти Крэша. Собственно, с его смертью закончилось и веселье, и наша имантская компания (“система”) – теперь уже навсегда.

Лера говорит, что это естественный процесс, что в возрасте между двадцатью и двадцатью пятью (у меня, выходит, началось даже с некоторым опережением графика) как раз и меняется круг общения: отмирают старые, детские и юношеские, “случайные”, возникшие в одной школе, одном дворе и т. п., связи, вытесняются другими – основанными на социальной, профессиональной ориентации. То есть окончательно определяется эта ориентация – и определяет в целом твой модус вивенди. Если определяется…

Я ей на это отвечаю, что меняется, к сожалению, не только специфика, но и КАЧЕСТВО связей – теряются ведь друзья, а приобретаются коллеги, приятели, единомышленники. Feel the difference.

И вообще… Лере, конечно, видней – но я происходившее в последние пять лет не мог воспринимать иначе, как сокращение пространства. Пространства общения. Пространства действий. Сокращение количеcтва выборов. Сокращение свободы.

Если это называется взрослением, то мне не нравится определение – его положительная оценочность. Я не согласен, что происходящее – правильно. Оно естественно, я отдаю себе отчет, а значит, видимо, безальтернативно. Но не может быть правильной деградация.

Дело не в ностальгии по ФОВу, или одеколону “Лесной”, который Лоб купил протирать головки магнитофона и который мы выпили исключительно из позерства, или по исполнению чумовых композиций вроде “Танки агрессора – на дно!”, или по утреннему лейтмотиву: “Где эт’ я?” – хотя теперь я понимаю, что никогда уже больше мне не испытать (хорошо звучит для двадцати четырех лет, да?) тогдашнего постоянного, фонового ФИЗИЧЕСКОГО ощущения свободы… Но не только в том дело. Главное – в совершенно предметном и остром чувстве потери.

Ведь и правда: еще года три назад друзей у меня было как минимум десятка полтора человек. Сейчас, если по совести, – один Джеф, да и то, наверное, в силу близости родов деятельности. Где Гарик, где Лоб, Вал-дер, Гера и прочая “система”? Где, в конце концов, тот же ФЭД?

Как-то так вдруг получается, что тебе не о чем, собственно, говорить с человеком. Как-то получается, что вы уже и не дико-то стремитесь разговаривать… И дай еще бог, чтобы человек остепенился, женился, сбрил “ирокез”, вынул крест из уха и пошел торговать лицензионным софтом. То есть радоваться тут нечему, см. отморозка Геру, – но можно же и как Лобан или Гарик, которые к своим двадцати пяти попросту потихоньку спились, как Валдер или Серега, которые откочевали в какую-то непостижимую, снаружи видимую, но совершенно недоступную, закукленную реальность, вариант прозрачной запаянной колбы, где и пребывают ныне с витальностью заспиртованных организмов…

А можно вообще, как Крэш…

Я знаю, что это не вариант, что в такой смерти по-любому нет ни осмысленности, ни красоты, и не надо мне про Моррисонов и Кобейнов (те успели стать Моррисоном и Кобейном, а кем стал Костя Решетников?). Я знаю, что это в любом случае не моя судьба. Я знаю, что лицензионный софт – тоже не моя судьба. И еженедельная передачка об успехах латвийской полиции – тоже, слава богу…

Но, в конце концов, ведь это мне позвонили из журнала “Счастливые люди” и меня предложили поместить в одну компанию с раскормленным гастрольным рыболовом Фикусовым…

Лера, кстати, когда я с ней поделился этой историей, поощрительно-ядовитым тоном (она местами умеет быть ядовитой, даже – или особенно?.. – в мой адрес) предсказала – почти не шутя! – что максимум через пару лет русский “Космополитен” поместит меня в список мужчин-победителей года. Что она номерок этот обязательно купит и попросит меня надписать – чтобы когда-нибудь толкнуть с аукциона и обеспечить себе спокойную старость…

Видимо, все мы и правда – не то, чем кажемся. В первую очередь, себе самим. Та же Лера в мой опять-таки адрес как-то процитировала – из вечных своих Стругацких: “Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе”. Вот так вот.

При этом для Андрюхи я, наверное, сущий неудачник – понятно, что он мне об этом не скажет, но в компании своих “рексовских” гомункулов меня Андрюша, как и наших родителей, конечно, стыдится. И если родителей – просто по причине бедности, то я для всей их блядской тусни – практически персональный враг. После того как я сделал “Прачечную”, где их смрадная конторка и поминалась-то промежду прочим, президент крупнейшего латвийского банка, владелец первого в Латвии “Майбаха” и прочая и прочая Пургин Валерий Михалыч ПО СОБСТВЕННОЙ ИНИЦИАТИВЕ выступил в прямом эфире Латвийского радио, в “Домской площади” – персонально по моему поводу. В каковом эфире сей пухлый индивидуум, всегда – ВСЕГДА! – ходящий в галстуке-бабочке, бывший комсомольский активист, на людях, впрочем, любящий уточнить, что он “из староверов”, дословно заявил, что фильма моего смог посмотреть только две минуты (тут-то все ему и поверили), что фильм сей снят “для социал-демократов, зарабатывающих на жизнь тяжелым физическим трудом”, и что если на российском тиви такие фильмы показывают, то очень правильно МЫ в свое время от России отделились. Не сказать, что я всегда доволен своей работой и ее результатами – но когда мне давали послушать банкирскую телегу, заботливо записанную кем-то из пацанов, я понял, что не зря живу. Равно как и слушая Андрюхин пересказ крайне раздраженных и уничижительных обсуждений моей персоны в среде молодых – молодых! – сотрудников банка REX… (Банковская молодежь – это, между прочим, песня отдельная. Я-то общаюсь с кем – с журналистами, программистами, организаторами гастролей: молодыми людьми более-менее интеллигентно-творческих профессий. Я лишь приблизительно представляю себе, в какое заскорузлое, упертое, самовлюбленное говно превращает тех, кому вольномыслие вроде бы положено по возрасту и образовательному уровню, близость к БОЛЬШИМ БАБКАМ и работа с ними…)

Но в первую очередь для всей этой публики я – лузер, чмо, пустое место. Потому что единственным, единственным и безальтернативным критерием человеческой ценности для этой публики всегда были деньги и то, что на деньги покупается, а с человеком, у которого даже тачки нет – ВООБЩЕ НИКАКОЙ, никто из них добровольно и разговаривать-то не станет (если только не случилась неприятность иметь эдакое в родных братьях).

Я, между прочим, с ними (еще раз – кровные родственники не в счет) тоже разговаривать не стану – кроме как языком физического насилия. И вообще – я эту падаль ненавижу куда сильнее, чем они меня. Я хотя бы умею ненавидеть – они же на самом деле не умеют ничего, кроме как мастурбировать на свои “бэмки”-родстеры, свои сотовые с MP3-проигрывателями, цифровыми фотиками и встроенным Интернетом, свои распечатки с балансом на их ебаных счетах…