История Любви. Предварительно-опережающие исследования - StEll Ir

Добираться в обрат по потьмам уж пришлось. Тропою Пелашка всё дёргала вервь, да пыталась повыяснить у Поташка: «Дак ты в жопу ей што ли то прямо дул?» «Дул, да не вдул. Узка!», ей Поташок. «Дура какая, а?», Пелашка вся в возмущении, «Штоли сраку пошире раздуть не могла? Ужось я-тко тибе погоди!» Хоть быть может сама то впервое такое слыхом слыхивала, штобы в сраку-то етсть… Вот пришли, ноги свежие, хмель поунялся, страсть – нет. Ружжа в угол, буханки на стол. Да пока Осип лампы хозяйничал и всем снесть собирал, поотбилась Пелашка от рук: увела Аришку на лежбище, да дозвала до ней двух охотников, Охрима из Поташком.

«Всё, уж вечер и не собанька ты мне боле, а хлопка сенная как прежняя!», вновь Пелашка барынею взвелась, «А то гости ко мне понаехали, знать одна! Вишь усталые все, притомились с дороги-то? Давай вновь карусель им устраивай, пусть нехай отдохнут! Да булки готовь, я сконфузу-то лесного тово не допущу тебе более. Вмиг жопа поширеет, как охвостку-то намастрю на неё!» Аришка спугалась чуть, да уж вся поняла – не миновать дырке веретена. Заголилась, «Вы, дядя Охрим», говорит, «так уж ляжьте, как Осип лежал. Я налезу сама». Лёг Охрим на лежаки, села Аришка к иму на живот и ну соваться пиздою на хуй. Еле влезла попала пока, так затож как налезла, так уж радость тому стояку от Охримову – ох, и крепка сидит, девка, ох, хороша! А Пелашка с Поташком на зады подались – тот свободный ещё тёмный глаз у Арины рассматривать. Как ни есть – туг предел. Поташок хуя мнёт в кулаке, башка красная, на жопу зарится, а всё ж сомненья берут. «Да погоди, я уж сама её продеру дырку узку! Намаслю щас», Пелашка палец весь в масло с стола, да в две булки Аришке суёт. Разобрала её волосню, всю умаслила, да в дырень палец – «Ох!» – у Аришки вздох взял, да и вырвался. Поддевает Пелашка, ярит, горит жаром дыра у Аришки заходится. «Вот теперь молодец!», Пелашка вытащила пальца, любуется на сквозняк в тёмной дыре, «Еби дуру энту мою, Поташок! Терпи, да пердеть забудь, хлопка стыдная!» Поташок понаставил свой снур. Стал толкать. Туга ещё, да и сам по молодым летам горяч, да не дюж сноровист. «Дуй ей, дуй! Дуй у камору!», Пелашка подначивает. Охрим хрипом хрипит под Аришкою – как сжимается девка в очко, так ему хуй доит, што вот-вот опростается с радости весь. А Аришка рыдает в глаза, да мотает башкой в потолок: второй хуй дело трудное, а уж жопа горит, сама просится! Рассердилась Пелашка вконец, да как хлопнет по заднице волосяной Поташка: «Ну!» Тот присунулся, да в резкую так, што хуй скрылся, как в омут нырнул – сразу весь. У Аришки глаза на лоб: «Ай-Их-хонюшки!!!» «Хороша девке глупой зашло! Терпишь, дрянька, ишшо? Так терпи давай!», Пелашка за сиськи было её ухватить, да куда уж там – поприжали уж мужики меж собой девку белую. Так елозят теперь – дым стоит! Аришка в пол рёва ревёт, больше нету сил, Охрим с Поташком лишь сопят. Охрим в первую отсопел. Аришка и откричала с им. Позатихли враз оба. Уж Поташок так, на молча, ей в жопу допихивал. Помахал ишшо чуть гобыльцом, весь стал мокр, да до скользкой спины до Арины прилип без сил – стало литься с него семя в тёмную. Так троих было и не расцепить, спать уж быдто настроились – Охрима б не удавить в такой сон!

Очнулась Аришка, как вынулось уж из неё Поташково то скромно могущество. Жопа ломит-болит – разъебли. Встала, липко кругом в волосне – в два насоса качали, так что уж там, всё бегит до колен, не понять из откуда-куда. А Пелашка смеётся: «Скорячься уж! Иль так будешь ходить колесом на всю жизнь, дура ибливая? Иди до мине, чё хочу…» Развелась, да подставила, видно больно во вкус уж вошла, штоб Аришка своим языком ублажала транду иё баловала.

«Есть идите!», Осип – командир лесной, «Будя в голод гонять мыхи потные!» «Ох-ха!», согласилась с им видно Пелашка вся. Жопой уж потому што тряслась над Аришкой-невольницей, да сбирала глаза с потолка, што поотлетали на чуть…

Аришка же баловалась уже с иё пиздой: прикусив, мотыляла губу, да помыкивала под волоснёй. Только выбравшись уж, распрямилась, да почуяла: и как же впрямь хошется исть! Оставалось ещё хлопотать аж два дни…

Полеся

Что смешно, онравилось ведь Семеникинской самой уверенной скромнице Полесе парней на озорных посиделках за муде тягть.

Дело с малого началось и с привычного – пускали полем «во цвет» девок парубки накануне того майским днём…

На изукрашенных самой жизнью Семениках так отродясь повелось: как спускались последни ручьи талых вод, да нагоняли те вешние воды бродяги-ветра, да подымал красно-солнышком голову света свого Ярко Ярил, так и нагнетался в посконы штаны парням жар и дым – было принято юны ватагами в поле отлавливать замешавшихся дев и обряд учинять, первоцвет… Всем над очи вздевался подол, да крепко завязывался повыше косы – ходи теперь так! А поскольку пониже пупа кучерявилось уж у тех дев, то и звалось – «пустить полем как цвет»…

Вот и надни визгу было того, страмоты, опозору, да баловства иного-разного, когда удалось выследить сторожкую стаю девиц ватаге бездельников и рукоприкладов известных под началом залихватского баловня Соловейки Стержня. На Прогонном лужку, как выкосились уж девки до пообсохшей росы, да возвращались, тикая от настающего знойного солнышка. Тут встречу им и организовал соучастник всех собственных дел смехотвор Соловейка: «Шасть их! Шасть!», кричал, да сзывал с трёх сразу сторон свою засаду, в нечаянные кусты по лужку понасаженную. Появилась засада, забрала всех девок на круг, сразу крепко облапила…

– Вот мандень, так мандень! – ни в одну из сторон так поветил нагромкую – лишь бы девкам трепеталось, да билось опозором сильней; ну да отбрыкалось всем постепенно уж, долго коротко ли, все с невиденья за по запрокинутыми подолами стали стройны, да покорны, а красивы-то…

– Смотрины, смотрины йим! – затребовали «атаману» свому пиздоразбойники, как удача была налицо – явный был перевес и не приходилось особо зорко стеречь поутихшую жалкую стайку девах.

Поставили в круг, всё по чину, сжали девок в кольцо, только лохматки торчат. Да учинили обход – досмотр со вниманием. Девки хоть и зажаты в себе на испуг, но ведь всё на виду – есть на что посмотреть! Опять же, если огладить коленку ей голую, да нечайно понравиться, да потянуть за бархатки-губы в укромно-поджатой щели, то, смотри, и разойдутся на стороны ляжки чуть – суй смело ладонь, бери теперь всей пятернёй хоть под зад… Кто ухитрялся и хуй в тот прощелок у ног завести, потереться с минуту, но с тем осторожничали…

– У Полеськи егорист до чего стал холмок! – не выдержал, удивился во весь ощеренный рот Сага Степник малой. – С тово года не бачив – окустилась как!

И впрямь, семнадцатилетие своё Полеся Очакова встречала такими кущами в трусах, что впервой примерявшая белья те на неё с месяц назад для поездки на ярмарку матушка не вынесла вида роскошного дочери и вгромкую высказалась: «Лохматень у тебя, хоть стригись! Вона, с жопы аж прёт, ох и будут любить мужики!..» Чем привела в стыдобу неимоверную свою «донечку» перед братами младшими и старшей сестрой, проминавшимися в ярмарочном ожидании в соседней же горенке…

– Ого! – поддержал Сагу Мел-Зимовец. – Дай-к ей поерошу его!

Полеся и охнула, как почуяла широку крепку ладонь, к ней в трусы пробирающуся. Ножки сжала, что сил, задрожала в пупке.

– Да сыми ты их вовсе! Вишь – невидаль! Ни одна не в портянках таких, а тут на тебе, надумали – рушником подпоясать пизду! – смехом исходил озорник Соловейка, приблизившись.

Тут и стреножили Полесю те батистовы трусики, надарённые маменькой к ярмарке – высвободился во все стороны длинный, чёрный, да жёсткий чуть мех, сразу с двух-трёх сторон облапили мужски лапы за жопу, живот, за пизду… Полеся было забрыкалась, но…

– Княжною, княжною иё! – всвистнулось над лужком.

Благодарные девки с неделю потом Полесю любили-одаривали особенно: за всех разом пошла! Поотпустили хлопцы девах на стороны, развязываться, а Полеську поставили в «бурелом», опрокинув через свежий снопок. И доколе там девки хихикали, высвобождаясь от пут, да уставившись на «голый страм», хлопцы понавострились в кружок – зорко дрочить на заголённо-расставленную пред их взор девку красную. Рассказчиком Сага пошёл. Подсел под пизду, хуй прёт из мотни, и давай повещать – как и что – всю ватагу…

– Ого-го! Хороша! Пиздёнка скромна, да поджимиста! Вишь, стесняется – коленки сучит… Жопы булочки розовые, дёргаитца… гуськой дрожит… Зря стеснёна, Полесюшка, ведь не сегодня ебать!.. Волоса, правда, уж охо-го – и прощелок-то еле видать!.. Пахнут нежно, но с новизной…

– А ты раздвинь ей булки на весь опор, да нюхни – како там? – посоветовал, сгоряча мельтеша кулаком по струку, Кормчий Круг, и был поддержан всеобщим «хмы-гы…».

– Хороша Полеська, ох хороша! – совету последовал Сага Степник и развернул Полесю вовсю голытьбу: раздались на стороны торчком волоса, ало раззявилась главная мокра прощелина, а над ней окошко заморщила в лучики и жопына створка коричнева. – Хороша, да на запах вкусна!.. Хлопцы, да гляньте ж только суда! У ниё ж пизда мокрая вся, как ей, видно, невмочь боле терпеть! Вон чиво она жопой подёргиват!.. Ебаться хочет! Только гляди!