Набоб - Ирэн Фрэн

Первое время маршал пользовался исключительной популярностью и старательно поддерживал ее: когда кто-то из членов Совета Пондишери заявил, что готов пролить всю свою кровь на службе королю, Лалли спросил, хватит ли ее у него, чтобы изготовить кровяную колбасу для солдат. Такие прямолинейность и рвение импонировали солдатам, и Мадек не был исключением. Но однажды дю Пуэ заставил юношу спуститься с облаков.

— Маршал шагает быстро, слишком быстро… А Восток не торопится.

Вот увидишь, скоро он потребует с раджей налоги, не произнеся должного приветствия, забыв о розовой воде, поклонах и изысканной вежливости. И тогда Индия его возненавидит.

— Индия возненавидит?

— Вот увидишь, увидишь… Подожди немного.

Дю Пуэ не стал больше распространяться на эту тему; однако, как он и предвидел, ветер переменился. Взяв Мадрас, Лалли был вынужден его оставить: какой-то местный царь отказался платить дань. Раджа уперся, несмотря на пушки маршала. Лалли тоже заупрямился: громил храмы, разбивал идолов, заставлял брахманов таскать пушки. Тогда Мадек понял. Он как бы очнулся от сна: простые истины Лалли означали карательные методы. То, что Клайву удалось благодаря численному превосходству английских войск, французским отрядам было не под силу. Теперь Мадек понял, почему до приезда Лалли солдат предостерегали от жестокого обращения с местным населением и пресекали любые попытки мародерства, обычного в европейских армиях. Сокрушая идолов, французы восстанавливали против себя всех индийцев, и те переходили на сторону англичан, считая их меньшим злом. Англичане же воспользовались тем, что Лалли позволил себе передышку, и опять овладели Мадрасом. Получив новые стены и укрепления, город стал неприступным. Французы оказались втянуты в бесперспективную осаду. Пришлось повернуть назад. Обезумев от ярости, Лалли сжег первый попавшийся на пути индийский город, и этот подвиг тоже не остался незамеченным. Охваченный бешенством, он отдавал самые нелепые приказы, вызвал из Декана легендарного генерала де Бюсси, который все еще держал в подчинении богатейших набобов от Голконды до северных болот. Каждый промах Лалли возбуждал к нему ненависть; поползли слухи о том, что он-де раздавал солдатам кокосовое молоко вместо арака, что велел привязать к жерлам пушек батальон сипаев, показавшихся ему нерадивыми. Его обзывали Нероном, Домицианом. В дни праздников ему приходилось платить жителям Пондишери, чтобы услышать от них «Виват!». Он же, в свою очередь, считал их шутами гороховыми, обзывал добропорядочных дам колонии шлюхами, а их мужей содомитами, что, впрочем, было не далеко от правды.

В это время какие-то брахманы-фанатики стали распространять в Черном городе странные слухи, и среди населения поднялся ропот.

Таково было положение дел, когда новый приказ Лалли положил конец колебаниям. Армия находилась тогда в пустынной местности под названием Махабалипурам. Малек запомнил его на всю жизнь, ибо именно там начался его долгий путь вглубь Индии. Вот уже пятнадцать дней французские войска стояли лагерем среди дюн на берегу Бенгальского залива. Это был необычный берег. Много веков назад неведомые правители, память о которых уже стерлась, пожелали построить здесь порт. Отсюда они посылали корабли к пределам Азии. Но однажды их династия угасла, а вскоре умер и их город. От него остались только старый маяк да десяток храмов, вырезанных из древнего гранита, полузасыпанных наступающими песками. Это место казалось символом бегущего времени, лагуной, отягощенной полузабытым прошлым, но еще не созревшей для грядущего. На рассвете ее вид действовал на Мадека завораживающе.

Он проснулся от голода. Небо начало светлеть, и Мадек наблюдал, как с первыми лучами солнца просыпается Индия. Она вновь позвала его туда, в неведомый мир, который он, босоногий солдат нищей армии, искал уже четыре года. Белый свет отражался в воде, один за другим выступали из тьмы храмы, обнажая детали своих фасадов: процессии апсар и божественных музыкантов, вереницы священных слонов, буйволов, высеченных из гранита. Индия древних богов восставала из мертвых дюн, вновь гордо гляделась в море, хотя века и морская соль подточили стены ее храмов. Местные жители совершали в них жертвоприношения. Останавливаясь перед изваяниями богинь, изображенных с обнаженной грудью, тонкой талией и широкими бедрами, они с нежностью и почтением обводили их детородные органы каким-то красным порошком.

Язычники, идолопоклонники… Мадек вспомнил, что говорил ему дю Пуэ обо всех этих богах. Вишну, Брахма, Шива, Парвати, Лакшми, Ганеша, Кришна, Кали… Магические, пугающие, звучащие подобно заклинаниям слова заполняли собой его ночи. Чувственные образы обнаженных богинь мучили его, приводили в растерянность, заставляли мечтать о женском теле, которого, увы, не было рядом. «Идолопоклонники! — говорил дю Пуэ. — Берегись, все они колдуны. На их алтарях, помимо цветов и фимиамов, иногда бывает и кровь. Человеческая кровь. Тут не обходится без дьявола». Мадек мало что знал о религии: страсти, грехи, крестные ходы, придорожные распятия, псалмы. В Бретани он видел в часовнях изображения полураздетых девственниц, иные из них являли миру три, а то и шесть грудей; со свода какой-нибудь церкви извивающиеся сирены бросали на него похотливые взгляды. Однако ему никогда не приходилось наблюдать в священном месте столь откровенной разнузданности; и все-таки это бесстыдство не отталкивало, а со временем стало казаться очень значительным.

Над Бенгальским заливом взошло солнце. Лагерь проснулся, и возобновилась монотонная жизнь, завязшая в песках, как древние храмы. Мадек ходил от святилища к святилищу, пытаясь разглядеть, что там происходит. Иностранцам запрещалось входить в храмы. В глубине ниши ему удалось рассмотреть изваяние бога с короной на голове. Разведя руки в стороны, бог танцевал перед черным каменным фаллосом. Потом внимание Мадека привлекли тамильские девушки, пришедшие поклониться божеству. Судя по всему, они совершали обряд, связанный с деторождением. Подняв сари и раздвинув ноги, девушки садились на каменный фаллос так, как будто могли совокупляться с ним, как со своим возлюбленным. Это зрелище так взволновало Мадека, что он ринулся обратно, в лагерь. И снова нищета, убожество, усталость; линялые палатки, драные униформы, сушившиеся на ветру, десять пушек, перевернутые котлы…

Языческая Индия. Вот где красота!.. Там, в джунглях, где исчез Угрюм, наверняка есть женщины, похожие на тех, что изображены в храмах, сладострастные и великолепные. Подле них жизнь кажется вдвойне прекрасной; об этом Мадек мечтал еще в детстве. Жить в полную силу, идти напролом, по примеру великих, и на войне, и в любви.