Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II - Виктор Холенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступил август того памятного лета, и к берегам Камчатки подошли огромнейшие косяки жирной тихоокеанской сельди. Рыбы было столько много, что некоторые сейнеры черпали её кошельковыми неводами чуть ли не в самой Авачинской губе. В том году в Лагерной директор базы, наш незабвенный Пантелей, не пожелал устанавливать ставной невод, как, например, прошлым летом. А то бы местные рыбаки тоже смогли бы потрудиться по-ударному. Ну а вот сейнерный флот колхозных рыбаков и Тралового флота, работая круглосуточно, буквально завалил рыбокомбинаты побережья крупной деликатесной сельдью. На помощь им пришли плавучие рыбозаводы, поскольку береговые базы уже не справлялись с переработкой добытой рыбы. Одна из них встала на рейде недалеко от нас – прямо в Авачинском заливе, на траверсах полуострова Завойко и Саловарки. Это был обыкновенный утюг-сухогруз под именем «Томск», переоборудованный под рыбную плавбазу.
Сначала мы его видели только издалека, занятые на погрузке бочкотары для него. За зиму наши бондари наделали несколько высоченных штабелей 100-120-литровых новеньких бочек, среди которых была и моя небольшая доля. Трёхосный трудяга грузовик «ЗИС-150» беспрерывно подвозил на берег эти жёлтобокие бочки, а мы также непрерывной цепочкой заносили их на палубу плашкоута – каждый по две штуки за раз, на специальных коромыслах с зацепами из полос обручного железа по концам, захватывающих каждую из двух бочек за кромки торцов. Бочки сухие, лёгкие, так что носили их почти бегом – по песку и ползающему на волне трапу. А уже на плашкоуте сбросишь их на гулкую железную палубу и бегом обратно на берег. Ну а четверо наших ребят ловко и быстро укладывают на палубе плашкоута принесённые бочки в новый высокий штабель. Только успеем загрузить одну баржу, как тут же два курибана швартуют очередную и устанавливают на неё шаткий трап. Лишь в этот короткий перерыв и перекурить успеваем. И так несколько дней кряду и без передыху – в такую путину выходных не бывает.
Но вот наступил долгожданный момент, когда штабеля бочек у бондарного цеха исчезли, а последний загруженный нами плашкоут-буксир взял к борту на швартовы и повёл в такой плотной связке к плавбазе. Мы уже и вздохнули с облегчением – всё, мол, долгожданный длинный перекур. Но не тут-то было. Случилось это перед самым обедом, и мы, расслабившись, присели на что придётся и блаженно задымили в чистое бездонное небо над головой, ожидая, когда, наконец, вернётся из конторки бригадир и разрешит нам отправиться кому в столовую, а кому по домам. А он вернулся и нас «обрадовал»:
– Быстро перекусить, и через полчаса буксир вернётся и нас всех заберёт на плавбазу. Народу там не хватает. А вечером доставят обратно…
Но вышло совсем не так: мы вернулись домой только к вечеру следующего дня, голодные и злые как черти.
Однако вначале ещё ничто не предвещало такого непредвиденного расклада. В работу мы включились сразу, с неостывшим ещё азартом.
Первый и последний раз в жизни я лично участвовал в производственном процессе на рыбной базе. Конвейер работал чётко, слаженно, без какой-либо ненужной суеты. С одного высокого борта базы один за другим подходили и становились под разгрузку улова сейнеры. Стрела одной из лебёдок базы беспрерывно поднимала на стропах из трюмов сейнеров сельдь, и живое серебро непрерывным потоком тут же расплывалось по огромному лотку, установленному на палубе парохода. Здесь рыба смешивалась в крошеве льда, вырабатываемого в одном из трюмов парохода, и крупнозернистой соли и ссыпалась в бочки с вкладышами из пластиковых мешков. Всё это делали, практически вручную, шустрые и ловкие девчата из команды плавбазы, облепившие лоток со всех сторон. Бондари, в основном наши иманские ребята, сразу же запечатывали бочки, а матросы палубной команды незамедлительно отправляли их с помощью стрелы второй лебёдки, казалось, в совершенно бездонный пароходный трюм. А с другого борта базы и тоже непрерывным потоком на палубу парохода подавались порожние бочки и тяжёлые китайские мешки с крупной солью. Это была уже наша забота. Бочкотара и соль бесперебойно доставлялись на плашкоутах с других береговых баз и складов. И мы тоже работали в размеренном быстром ритме, увлечённые заданным общим темпом.
От этой практически беспрерывной суточной работы остались в памяти только отдельные фрагменты. Вот, например, один из РС, трижды за сутки подходивший к борту плавбазы на разгрузку улова, видно, забрасывал свой кошельковый невод где-то совсем рядом с нами. Но вряд ли именно из-за этого он запечатлелся в памяти. И, наверное, не только потому, что когда у нас в бригаде кончилось курево, то ребята из его команды щедро поделились с нами папиросами-сигаретами из своих запасов. А вот благодаря имени на его борту всё это вместе взятое и запомнилось мне, пожалуй, навсегда. «Память Азова» – так был назван этот сейнер. А ведь это имя, знал я уже тогда, не раз было начертано на бортах прославленных боевых кораблей русского флота ещё с петровских времён. Вот как бывает, однако…
И всё же самое довлеющее над всеми другими воспоминаниями об этой суточной безостановочной работе осталось в памяти чувство обиды и какой-то тупой злобы на нашего директора базы Лагерной – Пантелея, такого особо «заботливого» по отношению к своим работникам. Ведь это он нас отправил на плавбазу, якобы всего на несколько послеобеденных часов, а работать пришлось целые сутки, без сна и почти без пищи. Спать, правда, и не хотелось почему-то. Видно, общий ритм работы гнал дремоту. А вот без пищи к утру уже в голове гудело. Ведь то, что некоторые из нас прихватили из дома, мы «оприходовали» сообща ещё вечером. И только утром следующего дня нам организовали на плавбазе завтрак с горячим чаем, да и то лишь по инициативе девчат-засольщиц, узнавших от кого-то из наших ребят, что мы остались без ужина. А вот к полудню мы уже сами организовали себе обед: вытрясли из карманов всё, у кого какие деньги были, и отправили своего гонца в магазин с попутным буксирным катером, уходящим к одной из береговых баз с пустой баржей за очередным грузом соли или бочкотары. «Гонец», естественно, проявил инициативу и вернулся не только с едой. «На сдачу», как он объявил весело, ему дали «взбадривающего». А на побережье в ту пору (сейчас, правда, не
