Последние Каролинги – 2 - Наталья Навина

Если только…

Стоял яркий, полный жизненных сил день. Компьень еще не снял праздничного убранства. Лето задалось, и, если не случится войны, это будет щедрый и урожайный год.

Но война непременно случится.

Черный Гвидо… сухощавый, смуглый, черные волосы и глаза. Очень сходное описание, с поправкой на мужской род.

«Она сказала, что мои родители были крестьянами, и их повесили. А Одвин подобрал меня из милости в канаве.»

О, эта проклятая привычка преподносить правду под видом лжи и ложь под видом правды!

И все-таки какой-то смысл в этом брезжил. Хотя и смутно.

Находясь хоть и на окраине, но все же в пределах нынешней столицы Нейстрии, обитель святого Медарда была не так уж замкнута от мира, как большинство монастырей, и посетители здесь случались почитай что ежедневно. Торговцы, предлагающие редкие ткани и драгоценности ради украшения монастырской церкви, крестьяне, поставляющие все потребное для пропитания братии, странники – монахи и миряне из разных пределов населенного мира – большей частью приплывавшие из Ирландии и Англии, прибредавшие порой из германских краев, а изредка из самого Рима. Но паломника, возвращавшегося от Иерусалима, от Гроба Господня, на нынешней памяти не бывало никогда, и поглазеть на него, а заодно и послушать собрались едва ли не все насельники аббатства.

Паломник был крепким человеком средних лет, со светлыми волосами, обожженным солнцем лицом, изборожденным ранними морщинами, кустистыми бровями и жизнерадостной улыбкой. Одет он был в выцветшую и пропыленную хламиду, а из имущества у него, как и подобает паломнику, имелись только посох и котомка. Побывавши в столь святом и столь удаленном от привычных стран месте, он, однако, ничуть не зазнался. А говорил он, что имя его – Визигард, что он хорошего франкского рода и что на путешествие у него ушло ровным счетом пять лет, но он об затраченных годах не жалеет, ибо чудес и диковин навидался таких, что кому другому и за сотню жизней не повидать. Братия трепетно внимала. Визигард повествовал, как, перевалив Альпийские горы, он пересек италийские королевства и, отплыв из Неаполиса, посетив по пути острова Самос и Кипр, очутился в Святой Земле. Но до этого побывал он и в Карфагене, и в Египте, и прошел берегом Чермного моря. Неисчислимы были опасности, встречавшиеся на его пути, и диковинны населявшие orbis terrarum племена. О сарацинах, к примеру, слышали все. Но что вы скажете об эфиопах, чья кожа темнее самой черной сажи? А если углубиться в пустыню, то можно столкнуться с антропофагами – человекоядцами, у которых ноги подобны лошадиным, или кинокефалами с собачьими головами. Есть и племена не столь опасные, но настолько уродливые, что один их вид повергает в страх и трепет. У одних нет носа, они имеют лицо ровное и плоское. У других же лицо располагается на животе, и это поистине чудовищно. У иных же срослись уста в наказание за богохульство, но по неизреченному милосердию Господнему, дабы не умереть совсем, на лице оставлена маленькая дырка, сквозь которую они сосут еду через полый стебель колоса. А есть племя, где у людей всего лишь одна ступня, но зато такая большая, что в жаркие дни они отдыхают в ее тени…

Привлеченные скоплением народа вокруг паломника, подходили новые слушатели, среди них – сам приор Габунд. При виде столь почтенного лица Визигард не прервал рассказа, но переменил тему. Сняв с шеи серебряный плоский флакон-ампулу, он поведал, что получил его от отшельника, живущего близ Вифлеема. Ампула полна освященного масла и имеет чудесное свойство охранять того, кто ее носит, на суше и на море. Именно благодаря ей Визигард сумел безопасно преодолеть столько чужих стран. Теперь же, по возвращении в родную землю, его заветное желание – преподнести реликвию законному властителю Нейстрии – самому, или через посредство достойного мужа, предстоящего сей обителью, это уж как Бог позволит…

Тут ничего не оставалось приору как взять слово и пообещать паломнику приют, стол и покровительство аббатства. В своем гостеприимстве он зашел так далеко, что предложил паломнику свои личные покои, но тот скромно отказался, сказав, что предпочтет странноприимный дом. Тогда Габунд заверил паломника, что при первой же возможности постарается представить его королю. А пока – близится вечерня, и всем нам надлежит вознести хвалу Господу за его чудеса и милость к нам, грешным. С этими словами приор последовал в церковь, сопровождаемый паломником, а за ними, словно стадо за пастырем, вся братия, послушники и большинство мирян, обитавших в монастыре.

Кроме монаха, втиснувшегося в нишу у портала главного входа. Почти невидимый в тени, он, будто оцепенев, наблюдал за паломником, пока тот не скрылся в храме. Из этого состояния его не вывел даже скрип костылей за спиной.

– Эй, Авель, что такой кислый? Съел что-нибудь не то?

Монах обернулся, и от его взгляда у Фарисея сразу пропала охота острить. Лицо Авеля больше, чем когда-либо, напоминало уродливую маску.

– Он все врет, – сипло прошептал монах.

– А… ты из-за этого? Ну, я тоже слышал эти байки. От Озрика – он их в книжках вычитал, чего и не скрывал. Но я в таких случаях врать не мешаю.

Авель помотал головой.

– Я его видел… в Париже… тогда…

– Ну, значит, точно врет, и не был он ни в какой Святой Земле… Но знаешь, Авель, каждый добывает пропитание как может…

Потрясение, пережитое Авелем, видимо, было из разряда сильнейших, потому что не слишком красноречивого монаха на сей раз хватило на целую речь.

– Это было в Париже… когда Эда отлучили от церкви… тебя уже не было с нами. Я охранял графа по приказу епископа Гоцеллина. Мы несли стражу по очереди – я и Озрик. Был мой черед, когда на нас напали люди Фулька.

Фарисей, в общем, уже знал от Авеля эту историю, но все равно слушал внимательно.

– Там… была бойня. Их было много… но они долго не могли нас взять… Потом меня достали мечом… и Эд дрался один против всех. А этот… он прятался за колонной, и подобрался сзади… У меня горлом шла кровь, я не мог кричать… Он ударил Эда кистенем и оглушил его. И, когда Эда поволокли прочь, он подошел ко мне, взял у слуги факел и посмотрел… потом сказал: «Этот боров уже истек кровью до смерти», пнул меня ногой и ушел.

– Ты уверен, что это был именно он? Не перепутал?

– Нет. Я его до смерти буду помнить… Он тогда улыбался… как сейчас…

– Значит, Эд его не видел. Если он ударил сзади… А сейчас он прорывается к королю… Храбрая, однако, сволочь… или просто наглая? Погоди… когда Эд был графом, Фульк мог, с попустительства Карла III, заточить его. А теперь Эд сам стал королем… и, если это человек Фулька…

Они посмотрели друг на друга. Потом Авель сказал:

– Это убийца.

– Верно.

– Нужно предупредить короля! Бежать в Компендий!

– Погоди… Он тебя видел?

– Нет. Я спрятался.

– Ладно. А если и видел, думаю, беда невелика. Прости, друг, но ты сейчас таков, что и мать родная не узнала бы… Хорошо, что ты сразу не поднял шума…

– Ты что, не хочешь спасти короля?

– Именно этого я и хочу. Только зачем нам суд, следствие, волокита всяческая… Мы все сделаем быстрее и чище.

– Не понял.

– Правосудием будем мы сами. Не станем мешать других в это дело.

До Авеля, наконец, дошло.

– Но я не могу… – забормотал он. – Я монах… я принес обеты…

– Я не приносил обетов, – резко ответил Фарисей.

Авель вздохнул. Его сознания смутно коснулась мысль, что Фарисей, так рано ставший калекой, был слишком давно лишен обычных мужских радостей – в том числе и радости убивать.

Визигард действительно был превосходным рассказчиком. Слушая его увлекательное повествование о том, как огромное чудище – морской кракен – своими щупальцами, каждое из которых было толще лошадиной ноги и гибче пастушьего хлыста, стащил с палубы галеры, плывшей с Кипра, пятерых матросов, пастор Габунд едва не забыл о монастырском уставе. Второй уже день, внимая Визигарду и глядя в его открытое лицо, иссеченное суровыми морщинами, и с такой ясной улыбкой, приор не переставал дивиться, какой это замечательный человек.

– Ах, добрый брат, какие опасности пришлось тебе преодолеть, дабы сподобиться лицезрения Святых мест! Король непременно должен услышать об этом. Быть может, это способствует… – приор не кончил фразы. Недостойно дурно отзываться о своем благодетеле, пусть даже тот и не самый примерный сын церкви. Но, может быть, он станет не столь часто нарушать церковные установления…

Заметив задумчивость приора, Визигард поднялся на ноги.

– Уже поздний час, святой отец, и я утомил тебя. Позволь пожелать тебе доброй ночи и откланяться.

– Да, час поздний… а лестница, что ведет из моих покоев, узкая и крутая. Сейчас кликну кого-нибудь из братьев, чтобы посветили.

– Не стоит беспокоить братьев. Я хорошо вижу в темноте и в безопасности дойду до странноприимного дома.