Пока не выпал дождь - Джонатан Коу

Уже лет пятьдесят, как я коротко стригусь. На руках у меня белые хлопчатобумажные перчатки — странная деталь, если учесть, что действие в первых кадрах фильма разворачивается в солнечный летний день. Перчатки становятся заметны, когда я неловким жестом провожу рукой по волосам. (Похоже, я стесняюсь камеры — в отличие от Беатрикс, которая держится совершенно свободно.) За нашими спинами запряженный в двуколку пони пересекает улицу справа налево, а полицейский с густыми бакенбардами регулирует движение. Вслед за пони улицу в том же направлении переходит пара, мужчина и женщина, — он в сером котелке и темно-сером костюме, она в платье до пят каштанового цвета и с нераскрытым кружевным зонтиком. На переднем плане стоят два школьника, они видны лишь по пояс, — на мальчиках соломенные шляпы и воротнички итонской школы. На заднем плане улица кишит костюмированной массовкой — люди выбирают товары на лотках или прогуливаются взад-вперед. Сторонний зритель увидит в этих начальных кадрах шумную уличную жизнь и вряд ли выделит серди прочего двух девочек в углу слева. Но я смотрела и пересматривала этот фрагмент, пока пленка в кассете не помялась. Я пыталась отыскать смысл в наших бездумных жестах, в улыбках, которыми мы обменивались, в том, как я поднимаю руку в перчатке, в повороте головы Беатрикс, когда она отводит глаза и глядит, улыбаясь, вдаль — смело, независимо. Похоже, нельзя искать смысл в таких вещах. Вероятнее всего, то, что мы отыщем, окажется фальшивым и обманным, как ветер, что треплет мои волосы в кадре, — на самом деле ветер не настоящий, его производит огромный агрегат, провода от которого тянутся по улице, извиваясь, точно клубки змей.

Ясно одно: мы обе выглядим безумно счастливыми. Во-первых, нам заплатили за съемочный день по фунту и десять шиллингов каждой — колоссальная сумма по тем временам. На эти деньги я потом целый год покупала книги, руководствуясь исключительно собственными вкусами! И конечно, мы просто наслаждаемся карнавальной атмосферой, которую принесла в город съемочная группа. Софиты, провода, отражатели повсюду. Нормальная жизнь стала невозможной, и почти все от нее отказались, кроме, может быть, пары-тройки торговцев на уличном рынке. Эти, не поддавшись общему ажиотажу, громко возмущались, когда на них наезжали камеры. Киношники, ругаясь в ответ, делали новые дубли. Процесс съемки протекал очень медленно. К примеру, приходилось подолгу ждать солнца, и фрагмент с нашим участием снимали почти целый день. Группу эти проволочки раздражали, я же была готова торчать на площадке вечно. Разумеется, мне не хватило храбрости познакомиться с Дженнифер Джонс; мало того, когда я наконец увидела ее живьем, то едва не грохнулась в обморок. Она стояла в полуметре от меня, одетая для роли, и болтала, совершенно по-свойски, не с коллегой-актером и даже не с членом съемочной группы, но с кем-то из горожан! Мне вдруг стало стыдно, я почувствовала себя… порочной (знаю, звучит выспренно, но это правда), оттого что так долго хранила ее снимки под подушкой, превратив их в своего рода фетиш. И этот стыд как бы лишал меня права на беседу с ней. На Дженнифер было травянисто-зеленое платье с присборенными рукавами и двойными складками по подолу и довольно потрепанная соломенная шляпка, гармонировавшая с синевой неба и украшенная увядшими чайными розами. Полагаю, контраст между модным платьем и видавшей виды шляпкой призван был отражать мятежный характер ее героини. Платье изумительно подчеркивало стройность ее фигуры, но позже я узнала, что тут не обошлось без зверски тугого корсета, в который Дженнифер с трудом втиснулась. Должно быть, на съемках она мучилась от боли. Хотя я и стеснялась заговорить с ней, но в перерывах между дублями старалась держаться поближе к моему кумиру, млея от ее присутствия. В жизни она была так же красива, как и в кино, даже красивее, потому что в минуты отдыха ее взгляд грустнел, словно какая-то неизбывная печаль начинала потихоньку проникать в ее сердце, чтобы впоследствии завладеть им окончательно, и это придавало ее лицу выразительность куда большую, чем на журнальных фотографиях. Я не могла отвести от нее глаза.

Беатрикс тоже нашла чем занять себя в перерывах между съемками. В помещении масляного рынка не прекращалась работа над декорациями и реквизитом. Бригада плотников доводила до ума рыночный лоток, за которым у героини Дженнифер Джонс должна была состояться судьбоносная беседа с родственницей, и Беатрикс умудрилась подружиться с одним из рабочих. Он был не местным, приехал с киногруппой из Лондона, где с некоторых пор подвизался на студии «Шеппертон». Звали его Джек. Беатрикс носила ему пиво из «Георга и дракона»; привалившись к прилавку, они вместе выпивали, глупо и самозабвенно флиртуя друг с другом.

Пожалуй, я буду краткой, излагая начало истории, растянувшейся на много лет. Не прошло и недели, как съемки переместились из Мач-Венлока в Черч-Стреттон — в подлинно шропширский холмистый пейзаж. Мое пребывание у Беатрикс закончилось, и я села в поезд до Бирмингема. Я была довольна тем, как провела время, — за мое отрочество лучше со мной ничего не случалось, — но я понимала, что киношный мир отличается от моего собственного, и в этом мире я не чувствовала себя своей, мне в нем было неуютно. Я по-прежнему оставалась замкнутой неуклюжей девочкой. Стоять на улице рядом с Дженнифер Джонс — конечно, такое не могло привидеться даже во сне, и я знала, что никогда этого не забуду (так оно и вышло), и тем не менее жизнь, которую вели эти люди, казалась мне хрупкой и ненастоящей. И хотя все и каждый на площадке были приветливы и дружелюбны, я понимала, что нельзя приписывать их улыбчивости нечто большее. Когда съемки закончатся, два мира снова разделятся; жизнь, повседневная рутинная жизнь вернется в этот уголок Шропшира, а боги двинутся дальше, туда, куда влечет их взбалмошная орбита, — ни разу не оглянувшись и не пожалев ни о чем. Таков уж естественный ход вещей.

У Беатрикс все сложилось иначе. Из ряда вон выходящие события совершенно вскружили ей голову, отрезав путь назад. Месяц с лишним она ездила за съемочной группой — сначала в горы, потом в Шрусбери, где они соорудили походную студию на заброшенном аэродроме. Если не получалось оставить Tea с отцом, она подкидывала ребенка соседям или, на худой конец, брала с собой. Она околачивалась на площадке, где к ней все привыкли, изредка снималась в массовках (правда, в дальнейших сценах фильма мне не удалось ее разглядеть). И разговаривала с Джеком, пользуясь каждым удобным случаем.

Вот как, по моим представлениям, все произошло. В один прекрасный день Джек предложил Беатрикс угадать, сколько он зарабатывает. Она назвала какую-нибудь абсурдную сумму, а он в ответ покачал головой, лукаво на нее поглядывая. А потом повел ее на площадку и показал прицеп — тот самый, своеобразный, что изображен на карточке.

Этим прицепом была настоящая цыганская кибитка, старая, но крепкая, с красивой отделкой. Джек ее реставрировал, заново покрасил, и теперь она выглядела празднично, сверкая желтыми и синими полосами. Кибитка предназначалась для использования в качестве реквизита в одной из ключевых сцен фильма, место действия которой — шропширская сельская ярмарка. И она же станет гонораром Джека, такие условия он себе выговорил. Когда съемки закончатся, он возьмет кибитку себе, купит лошадь и отправится путешествовать в неведомые дали. Он — свободный человек, хватит уже горбатиться на чужих людей, пора пожить для себя.

— Куда же ты поедешь? — спросила потрясенная Беатрикс.

И он ответил:

— В Ирландию.

Да, он будет разъезжать по Ирландии в цыганской кибитке. Что может быть романтичнее и несуразнее! В этом лихом замысле существовал только один изъян: Джеку, ясное дело, не хватало спутника — точнее, спутницы, обязательно хорошенькой, чтобы выигрышно смотреться на облучке кибитки, и разделяющей его страсть к приключениям, его неукротимое желание сбросить путы условностей. До сих пор ему не посчастливилось встретить такого человека. Но вот, надо же, привалила удача. Поиски успешно завершились.

Думаю, самое время описать рекламный снимок, что прислал мой приятель. Дженнифер Джонс выглядит здесь отлично. В сцене, изображенной на снимке, ее героиня с трудом противостоит напору гнусного сквайра, задумавшего соблазнить девушку. Дэвид Фаррар в роли сквайра стоит спиной к камере. Единственное, по чему мы можем судить о его характере, — это плечи, широкие, сильные. В его позе угадывается требовательная властность. На нежном лице героини растерянность. Она взглядом умоляет сквайра не ввергать ее в искушение. Ее влечет к нему, но одновременно он ей мерзок. Откуда взялось омерзение? В фильме этого толком не объясняют, зрителю лишь намекают, что сквайр — плохой человек. Джек не был плохим, насколько мне известно. И все же Беатрикс приняла не самое разумное решение в своей жизни, когда связалась с ним и его цыганской кибиткой. Возможно, ей позарез нужна была встряска. На фотографии кибитка хорошо видна, хотя кое-где ее и заслоняют тела двух будущих любовников. Я ошиблась насчет цвета полос: кроме синих и желтых там есть еще и зеленые. Но это дела не меняет. Спереди у кибитки ярко горят два факела, вставленные в массивные держатели. Я стараюсь не упустить ни одной мелочи, описывая снимок, который ты никогда не сможешь увидеть. Но помогут ли тебе, Имоджин, эти описания? По-могут ли понять, почему твоя бабушка осенью 1949-го бросила твоего дедушку, забрала твою маленькую маму, а потом таскала ее по Ирландии в цыганской кибитке три с лишним года?