Поэзия Серебряного века (Сборник) - Сборник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николаю Гумилеву
На львов в агатной Абиссинии,[86]На немцев в каиновой войнеТы шел, глаза холодно-синие,Всегда вперед, и в зной и в снег.
В Китай стремился, в Полинезию,Тигрицу-жизнь хватал живьем.Но обескровливал поэзиюСтальным рассудка лезвиём.
Любой пленялся авантюрою,Салонный быт едва терпел,Но над избыточной цезурою[87]Математически корпел.
Тесня полет пегаса русого,Был трезвым даже в забытьеИ разрывал в пустынях БрюсоваКамеи древние Готье.[88]
К вершине шел и рай указывал,Где первозданный жил Адам,[89] —Но под обложкой лупоглазоюЖурнала петербургских дам.[90]
Когда же в городе огромнутомВсечеловеческий стал бунт, —Скитался по холодным комнатам,Бурча, что хлеба только фунт.
И ничего под гневным заревомНе уловил, не уследил.Лишь о возмездье поговаривал,Да перевод переводил.
И стал, слепец, врагом восстания.[91]Спокойно смерть к себе позвал.В мозгу синела ОкеанияИ пела белая Москва.
Конец поэмы недочисленнойУзнал ли ты в стенах глухих?Что понял в гибели бессмысленной?Какие вымыслил стихи?
О, как же мог твой чистый пламенникВ песках погаснуть золотых?Ты не узнал живого знамениС Парнасской мертвой высоты.
1921Николай Гумилев
(1886–1921)Николай Степанович Гумилев – поэт, прозаик, драматург, критик. В юности много путешествовал (Италия, Африка). Муж Анны Ахматовой, в 1914 году добровольцем ушел на фронт; награжден двумя Георгиевскими крестами. Революция застала его за границей. Вернувшись в Петроград, был членом редколлегии издательства “Всемирная литература”. В 1921 году арестован по ложному обвинению и расстрелян как участник контрреволюционного заговора. Гумилев – один из основателей акмеизма, руководитель “Цеха поэтов”. Но его творчество вступало в противоречие с акмеистскими постулатами: в его стихах отсутствовала та самая “реальность”, ради которой отвергались “туманности” символизма. Для поэзии Гумилева характерна тяга к экзотике, поэтизация истории, пристрастие к ярким краскам, стремление к композиционной четкости.
СонетКак конквистадор[92] в панцире железном,Я вышел в путь и весело иду,То отдыхая в радостном саду,То наклоняясь к пропастям и безднам.
Порою в небе смутном и беззвездномРастет туман… но я смеюсь и жду,И верю, как всегда, в мою звезду,Я, конквистадор в панцире железном.
И если в этом мире не даноНам расковать последнее звено,Пусть смерть приходит, я зову любую!
Я с нею буду биться до конца,И, может быть, рукою мертвецаЯ лилию добуду голубую.
(1905–1908)ЖирафСегодня, я вижу, особенно грустен твой взглядИ руки особенно тонки, колени обняв.Послушай: далёко, далёко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,И шкуру его украшает волшебный узор,С которым равняться осмелится только луна,Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,И бег его плавен, как радостный птичий полет.Я знаю, что много чудесного видит земля,Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных странПро черную деву, про страсть молодого вождя,Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф.
(1907)Из цикла “Капитаны”IНа полярных морях и на южных,По изгибам зеленых зыбей,Меж базальтовых скал и жемчужныхШелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны —Открыватели новых земель,Для кого не страшны ураганы,Кто изведал мальстремы[93] и мель.
Чья не пылью затерянных хартий —Солью моря пропитана грудь,Кто иглой на разорванной картеОтмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,Вспоминает покинутый порт,Отряхая ударами тростиКлочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,Из-за пояса рвет пистолет,Так что сыпется золото с кружев,С розоватых брабантских манжет.[94]
Пусть безумствует море и хлещет,Гребни волн поднялись в небеса —Ни один пред грозой не трепещет,Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки,Этот острый, уверенный взгляд,Что умеет на вражьи фелуки[95]Неожиданно бросить фрегат,
Меткой пулей, острогой железнойНастигать исполинских китовИ приметить в ночи многозвезднойОхранительный свет маяков?
IVНо в мире есть иные области,Луной мучительной томимы.Для высшей силы, высшей доблестиОни вовек недостижимы.
Там волны с блесками и всплескамиНепрекращаемого танца,И там летит скачками резкимиКорабль Летучего Голландца.[96]
Ни риф, ни мель ему не встретятся,Но, знак печали и несчастий,Огни святого Эльма[97] светятся,Усеяв борт его и снасти.
Сам капитан, скользя над бездною,За шляпу держится рукою.Окровавленной, но железноюВ штурвал вцепляется – другою.
Как смерть, бледны его товарищи,У всех одна и та же дума.Так смотрят трупы на пожарище —Невыразимо и угрюмо.
И если в час прозрачный, утреннийПловцы в морях его встречали,Их вечно мучил голос внутреннийСлепым предвестием печали.
Ватаге буйной и воинственнойТак много сложено историй,Но всех страшней и всех таинственнейДля смелых пенителей моря —
О том, что где-то есть окраина —Туда, за тропик Козерога![98] —Где капитана с ликом КаинаЛегла ужасная дорога.
(1909)В путиКончено время игры,Дважды цветам не цвести.Тень от гигантской горыПала на нашем пути.
Область унынья и слез —Скалы с обеих сторонИ оголенный утес,Где распростерся дракон.
Острый хребет его крут,Вздох его – огненный смерч.Люди его назовутСумрачным именем: «Смерть».
Что ж, обратиться нам вспять,Вспять повернуть корабли,Чтобы опять испытатьДревнюю скудость земли?
Нет, ни за что, ни за что!Значит, настала пора.Лучше слепое Ничто,Чем золотое Вчера!
Вынем же меч-кладенец,Дар благосклонных наяд,Чтоб обрести наконецНеотцветающий сад.
(1909)СонетЯ, верно, болен: на сердце туман,Мне скучно все – и люди, и рассказы,Мне снятся королевские алмазыИ весь в крови широкий ятаган.
Мне чудится (и это не обман),Мой предок был татарин косоглазый,Свирепый гунн… Я веяньем заразы,Через века дошедшей, обуян.
Молчу, томлюсь, и отступают стены:Вот океан, весь в клочьях белой пены,Закатным солнцем залитый гранит
И город с голубыми куполами,С цветущими жасминными садами,Мы дрались там… Ах, да! Я был убит.
(1912)НаступлениеТа страна, что могла быть раем,Стала логовищем огня.Мы четвертый день наступаем,[99]Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земногоВ этот страшный и светлый час,Оттого что Господне словоЛучше хлеба питает нас.
И залитые кровью неделиОслепительны и легки,Надо мною рвутся шрапнели,Птиц быстрей взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий,Это медь ударяет в медь,Я, носитель мысли великой,Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовыеИли воды гневных морей,Золотое сердце РоссииМерно бьется в груди моей.
И так сладко рядить Победу,Словно девушку, в жемчуга,Проходя по дымному следуОтступающего врага.
1914* * *Я не прóжил, я протомилсяПоловину жизни земной,И, Господь, вот Ты мне явилсяНевозможной такой мечтой.
Вижу свет на горе Фаворе[100]И безумно тоскую я,Что взлюбил и сушу и море,Весь дремучий сон бытия;
Что моя молодая силаНе смирилась перед Твоей,Что так больно сердце томилаКрасота Твоих дочерей.
Но любовь разве цветик алый,Чтобы ей лишь мгновенье жить,Но любовь разве пламень малый,Чтоб ее легко погасить?
С этой тихой и грустной думойКак-нибудь я жизнь дотяну,А о будущей Ты подумай,Я и так погубил одну.
(1916)Я и выДа, я знаю, я вам не пара,Я пришел из иной страны,И мне нравится не гитара,А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонамТемным платьям и пиджакам —Я читаю стихи драконам,Водопадам и облакам.
Я люблю – как араб в пустынеПрипадает к воде и пьет,А не рыцарем на картине,Что на звезды смотрит и ждет.
И умру я не на постели,При нотариусе и враче,А в какой-нибудь дикой щели,Утонувшей в густом плюще,
Чтоб войти не во всем открытый,Протестантский, прибранный рай,А туда, где разбойник, мытарьИ блудница[101] крикнут: «Вставай!»
(1918)Заблудившийся трамвайШел я по улице незнакомойИ вдруг услышал вороний грай,И звоны лютни, и дальние громы, —Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,Было загадкою для меня,В воздухе огненную дорожкуОн оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,Он заблудился в бездне времен…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,Мы проскочили сквозь рощу пальм,Через Неву, через Нил и СенуМы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,Бросил нам вслед пытливый взглядНищий старик, – конечно, тот самый,Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожноСердце мое стучит в ответ:«Видишь вокзал, на котором можноВ Индию Духа купить билет?»
Вывеска… кровью налитые буквыГласят: «Зеленная», – знаю, тутВместо капусты и вместо брюквыМертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом как вымя,Голову срезал палач и мне,Она лежала вместе с другимиЗдесь в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,Дом в три окна и серый газон…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон.
Машенька, ты здесь жила и пела,Мне, жениху, ковер ткала,Где же теперь твой голос и тело,Может ли быть, что ты умерла?
Как ты стонала в своей светлице,Я же с напудренною косойШел представляться ИмператрицеИ не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода —Только оттуда бьющий свет,Люди и тени стоят у входаВ зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,И за мостом летит на меняВсадника длань в железной перчаткеИ два копыта его коня.
Верной твердынею православьяВрезан Исакий в вышине,Там отслужу молебен о здравьеМашеньки и панихиду по мне.
И все ж навеки сердце угрюмо,И трудно дышать, и больно жить…Машенька, я никогда не думал,Что можно так любить и грустить.
1919Шестое чувствоПрекрасно в нас влюбленное вино,И добрый хлеб, что в печь для нас садится,И женщина, которою дано,Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарейНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти все мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,Следит порой за девичьим купаньемИ, ничего не зная о любви,Все ж мучится таинственным желаньем;
Как некогда в разросшихся хвощахРевела от сознания бессильяТварь скользкая, почуяв на плечахЕще не появившиеся крылья, —
Так век за веком – скоро ли, Господь? —Под скальпелем природы и искусстваКричит наш дух, изнемогает плоть,Рождая орган для шестого чувства.
(1920)Канцона втораяИ совсем не в мире мы, а где-тоНа задворках мира средь теней.Сонно перелистывает летоСиние страницы ясных дней.
Маятник, старательный и грубый,Времени непризнанный жених,Заговорщицам секундам рубитГоловы хорошенькие их.
Так пыльна здесь каждая дорога,Каждый куст так хочет быть сухим,Что не приведет единорогаПод уздцы к нам белый серафим.
И в твоей лишь сокровенной грусти,Милая, есть огненный дурман,Что в проклятом этом захолустьи —Точно ветер из далеких стран.
Там, где все сверканье, все движенье,Пенье все, – мы там с тобой живем.Здесь же только наше отраженьеПолонил гниющий водоем.
(1921)ЛеопардЕсли убитому леопарду не опалить немедленно усов, дух его будет преследовать охотника.
