Премия - Владимир Юрьевич Коновалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И это было только одним из множества обстоятельств, относящихся к метафизически кричащим знакам, направляющих Сиропина по теме рек, озер, водоемов, прочих скоплений воды, их ревущих потоков, необъятных водохранилищ, бесконечного круговорота течений, песчаного дна с игривыми солнечными змейками, полям водорослей, качающимся как утопленные волосы, и сверкающему вверху голубому небу, ломанному под толстой водой.
Были в его архиве и залежи старых красивых календарей с огромными фотографиями на каждый месяц – гладких озер, цветущих болот, мелких зеленых жиж под плотными древесными тенями, прилива, рассекаемого острыми скалами фиорда.
Везде сходство поразительное. Везде та же вода. И даже встреченная на улице лужа уже не могла не наводить на совершенно определенные образы.
Были в архиве и другие старые снимки. Эти открытки очень трогали, потому что были хоть и старыми и, казалось, незнакомого времени, но своими. На них был скелет много лет назад. Выгляни за дверь, выйди во двор, и всё то же тут же. Скелет вышел на снимке не очень хорошо, как будто был схвачен камерой в тот момент, когда собрался пригубить из огромного стакана горячего киселя и скривился. Но всё та же россыпь бесконечных рядов блестящих на солнце окон, аллейки и большой сквер и те же скамейки, наверно. По линейке выстроились, перед тем, как пойти на экскурсию, белоснежные юные пионеры. А забавным и трогательным было то, что эти ребятишки с накрахмаленными снежными воротничками и огромными алыми галстуками – не каждый день снимаешься на цветную открытку – тоже не чужие. Сиропин со слезным удивлением узнавал почти всех пионеров, даже тех, чьи радостные лица сверкали пятнышками в дальнем конце стройного ряда. Своего среди пятнышек распознать он не мог. Теперь многие из них выдающиеся ученые, инженеры, изобретатели, рабочие, посудомойки, и уж точно все они стали здешними кадрами. Скелет такой же, а они нет.
Поток информации, поступающей в архив, но больше – выкопанной в нем, увлек течением всю эту мешанину красок и журчащих звуков, принадлежащих Сиропину, и собрал ее, цепляющуюся за выступающие камни и мертвые ветки, в огромный ком, который уже в силу одной только своей массы и объема являл собой очевидно небезосновательное неподвижное пятно на поверхности этого половодья.
Сыграло свою каталитическую роль и особое научное излучение скелета в силу скопившейся тут критической биомассы именитых ученых. И облученному Сиропину со своим вышеупомянутым комом, каким-то образом, путь от наемного работника, присутствующего в архиве, до хранителя метафизической памяти, тайны и истины казался очень коротким.
А разве это не так. Только Сиропин не упускал важные текущие детали. Надо отдать должное Сиропину в том, что он единственный – единственный из тех, конечно, кто вообще обратил внимание на это – не поверил в то, что Вольф мог сгинуть в болоте.
А теперь он опасался оставлять Вольфа без призора. Опасался не за Вольфа, а за свое болото, как бы Вольфу и правда не пришла в голову такая мысль. Мысль первым утопиться. Сиропин, конечно, топиться не хотел. Но тот, кто утопится, без всякого сомнения, опередит его.
Именно это, то есть то, что Сиропин не решался следовать пришедшим ему мыслям, и то, что Вольф мгновенно последует мысли, как только она ему придет, сподвигло Сиропина искать помощи Вольфа. Помощи Вольфа Сиропину, нейтрализующей самого Вольфа, поскольку помощь будет оказана Сиропину.
Даже на это решиться было трудно, но облегчало задачу то, что Вольф никогда не отказывался принять участие в чем угодно, что доверительно ему предлагали в тайне ото всех. Если подумать, то это свойство Вольфа скорее могло бы отпугнуть. Но Сиропин сам никогда не признался бы себе, что, на самом деле, на него всегда неотразимо действовали приступы тишайших рукоплесканий Вольфа, когда тот его слушал.
Решившись довериться Вольфу, трудиться уже не пришлось. Вольф с полуслова Сиропина горячо его заверил, что он отложит свою работу, какой бы срочной она ни была, и что это болото сделается у него шелковым.
Запнувшийся, почти не успев открыть рот, Сиропин, пожалуй, вряд ли в это верил, достаточно он уже ловил Вольфа на таких штучках. И Вольф, осознавая это в полной мере, действовал без промедления и тут же выдал очень толковые предложения для немедленных приготовлений.
Прежде всего, ему потребовалась подробная карта местности, где располагалось болото. Сиропин сказал: «Я не знаю, где тут магазин карт». Вольф сказал, что в нашем архиве. Сиропин нашел карту без труда.
Вдохновляло уже то, что Вольф попросил именно карту; обычно он объяснялся посредством нескольких спичек.
Одним махом развернув карту окрестностей болота, как свисающую с краев скатерть поверх крошек на обеденном столе, Вольф поставил локти и карандашом быстро покрыл ее большой диаграммой со множеством пунктирных линий и уверенных стрелок разной жирности. Тут был даже маленький силуэт Сиропина с кругляшком головы. Фигурка живо перемещалась, покадрово двигая трафаретными ножками и ручками.
Замерев на стуле, не зная, какие сейчас говорить слова, Сиропин смотрел на Вольфа, следил за его тонкими длинными руками, одна из которых дробно и тихо постукивала ногтями по столу, другая кропотливо и мелко вырисовывала легкими черточками линии и пунктиры. Вольф при этом шевелил в беззвучном шепоте воспаленными губами, и этот невидимый шепот имел способность касаться внутреннего уха Сиропина. Вольф, может быть, и хотел придумать новое, но со всем наперед справлялась память пальцев.
Все эти подробные звуки и движения мягко, не настойчиво заставили остекленеть глаза Сиропина, которые вдруг на краткий миг приобрели способность видеть в фокусе все вокруг. И в красочном центре всего вокруг были еле заметные, сосредоточенные внутри миллиметров, тихие, еле слышные звуки кончиков пальцев и тоненький карандашик Вольфа из бухгалтерии.
А тот, сидя с опущенными глазами, припоминая наперечет все те несколько раз, когда расстояние с Сиропином настолько сокращалось (как то давнее неловкое рукопожатие в тупике седьмого этажа в самый момент метафизического сияния вечерних теней), с удовольствием отметил, что они с Сиропиным, несмотря на наибольшую плотность совместного времени по сравнению с кем-либо еще в жизни Вольфа, никогда не злоупотребляли этим временем, этими плотными короткими отрезками ускорявшейся на них жизни Вольфа, измерявшейся скорее разлуками, чем свиданиями с кем-либо. За все десятилетия общения они хоть и не перешли на ты, но летевшему без остановок сквозь память Вольфа поезду Сиропин мог помахать на многих станциях.
Застывшим стеклянным
