Птицы небесные - Вера Витковская

— Такие лакомые, — ответил Виктор. Он сгреб ее в охапку и прошептал: — Ты конфетка. Таешь во мне, как конфетка. Теперь ты моя жена…

— Жена, — радостно подтвердила Наташа.

— Остались формальности, правда. Давай подадим заявление после Нового года?

— Почему только после Нового года? — рассеянно спросила Наташа.

Потому что я хочу, чтобы свадьба была весной. Представляешь, все цветет, ты в белом платье, как вишневое деревце… А впереди нас ждет лето, медовый месяц…

— А сейчас у нас что? Медовый день? — улыбаясь, спросила Наташа.

Виктор тихонько тронул губами ее губы, веки, мочки ушей.

— У нас вся жизнь будет медовая, ладно? — сказал он.

— Ладно, — согласилась Наташа, свиваясь на его груди, точно внутри у нее не было никаких костей.

Так началась еще одна в жизни Наташи счастливая, умопомрачительная осень.

Теперь все ей удавалось. Про ее Марью Антоновну Москалев как-то заметил:

— Будь я на месте Хлестакова, я бы на тебе женился, Наташка!

Череда счастливых, ничем не замутненных дней пролетели над нею, как стая птиц, и конца этой стае, застлавшей все небо разноцветными крыльями, не было.

Ликование переполняло Наташу. Ей только для полноты счастья не хватало одного — провести с Виктором целую ночь. Но всякий раз ближе к ночи он выдергивал ее из теплого гнездышка, и они возвращались в Москву. Виктор говорил, что ему рано на работу и надо выспаться.

— А ведь ты мне ни за что не дашь выспаться! — сжимая ее лицо в ладонях, ласковомногозначительно усмехался он.

Наташа дала бы, честное слово, дала бы, она так и говорила ему:

— Я бы просто лежала всю ночь напролет и слушала твое дыхание.

— Но я бы не смог просто лежать с тобой, — сокрушенно отвечал Виктор, и они, счастливые, снова и снова целовались в электричке, несущей их обратно в Москву.

Катя сразу уловила этот счастливый блеск в глазах подруги:

— Ну, ты, кажется, безнадежна. Скажи мне честно, как подруга подруге, ты уже вовсю почиваешь с ним?

Наташа только сияла глазами в ответ.

— Почиваешь, — задумчиво и даже немного завистливо констатировала Катя, — гляди, как бы зубками этого Ромео Москва не перемолола тебя… И все у вас на той же точке замерзания относительно свадьбы?

— Она не за горами, — заверила Наташа.

— А за чем же? За чем дело-то стало? Чего тянуть? Где твое белоснежное, как морская пена, подвенечное платье? — заозиралась Катя. — Где венок, или тебе уже полагается не венок, а шляпа с вуалью? И где его таинственные родители, наконец? Где она, эта квартира на Кутузовском? Кстати, сколько в ней комнат?

— Не знаю, — рассмеялась Наташа.

А что ты знаешь? — безжалостно спросила Катя. — Что от этого детишки бывают, тебе хотя бы известно?.. Ой, боюсь я, что этот аист принесет тебе в клюве и улетит себе обратно в теплые края.

Наташе было смешно и неловко слушать такие речи. Бедную Катю еще никто не любил так, как ее саму любит Виктор. Что она может в этом понимать? Она, Катя, еще ни разу не теряла сознание от прикосновений любимого человека, не переходила в него всей душой и всей плотью, как река в реку.

— От Веригина больше не было никаких известий? — вдруг осведомилась Катя.

Наташа и забыла об этом.

Однажды Москалев принес ей странный, длинный белый цветок, похожий на лилию, и, отведя в сторонку, сказал:

— Это тебе от Веригина.

— Спасибо, — растерянно пролепетала Наташа.

— Он просил передать, чтобы ты присмотрелась к этому цветку. Якобы тебе предстоит его сыграть… Если Госкино даст ему денег и если я, — тут Москалев задумчиво покрутил головой, — отпущу тебя на съемки…

— Правда? — выслушав все это, вцепилась в подругу Катя. — А что за цветок?

— Ну, не знаю, белый такой, хрупкий… — Наташа, заломив руки и уронив голову на грудь, изобразила цветок.

— Слушай, знающие люди говорят, что Веригин — надежда отечественного кино…

Ты смотри, не дури тут. Если он предложит тебе роль, на все соглашайся, хоть на цветок, хоть на ночной горшок, не вздумай отказаться. А Москалев тебя отпустит. Он сам у Веригина снимался. Я постараюсь попасть на какой-нибудь закрытый просмотр его фильма, потом тебе расскажу. Вот тут для тебя откроется перспектива, если… — Катя смерила ее критическим взглядом, — твой Ромео не закроет тебе ее… Господи, скорее бы он тебя бросил!

— Он никогда меня не бросит, — гордо отозвалась Наташа.

— Бедная девочка. — Катя ласково погладила Наташину косу. — Помяни мое слово: бросит, как последнюю собаку. Вернее, как собака бросает обглоданную до матовой белизны кость. Обглодает и бросит. Тогда приходи ко мне. Эта жилетка, — Катя стукнула себя в грудь, — всегда в твоем распоряжении.

Наташа уже с полчаса сидела в длинной шеренге так же терпеливо ожидавших приема женщин в разных стадиях беременности.

На руках у нее имелась заполненная карточка с двусмысленным прочерком в том месте, где должно было значиться «замужем», но это ее ничуть не смущало.

У нее не было сомнения, что она беременна. Небывалая задержка, тошнота по утрам и усталость по вечерам — все это свидетельствовало о том, что она «готовится стать матерью», как сказала бы бабушка, или «залетела», как бы выразилась ее подруга Катя, всячески предостерегавшая ее. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не беременело», — прищурившись, говорила Катя и даже пыталась всучить своей подруге какой-то швейцарский препарат, который надо было принимать по схеме, чтобы не сделаться прежде времени «вертолетчицей». «Вертолетом» она называла гинекологическое кресло.

Но Наташа швейцарский препарат подарила своей однокурснице Галине, которая, чтобы не залететь, пользовалась старыми, изуверскими способами, а «вертолета» не боялась.

Наташа считала себя замужней женщиной и была уверена, что готова стать матерью.

Она, чуть перегнувшись, с доброжелательным интересом разглядывала будущих мам.

Из общего разговора она узнала, что вон та юная девушка, которая уже готовится войти в кабинет, — мать троих детей и ждет четвертого, а печальная сорокалетняя женщина, следующая за нею, первородящая и что она считает: ей будут делать кесарево сечение.

Некрасивая женщина с огромным животом, услышав слово «кесарево», активно включилась в разговор: три года назад ее саму оперировали, потому что не было схваток.

Наташа с упоением внимала этим речам: ее слух ласкали слова «ребенок», «кормление грудью», «биение сердца плода», ей и самой хотелось на равных вступить в беседу, чтобы показать, что дитя, которое она ожидала, — желанное, хотя к ней старалась приблизиться симпатичная брюнетка из середины очереди, которая явно тяготилась своей беременностью. У нее и у Наташи на пальцах не было обручального кольца, вот отчего брюнетка чувствовала в Наташе товарища по несчастью.