Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

Кроме того, в системах Нового времени, построенных по принципу, казалось бы, «основание – вывод», подчас таится скрытое мошенничество. Теоретик старательно делает вид, что ему неизвестны те выводы, что последуют из его системы. С серьезным видом он начинает с азов, трудолюбиво карабкается с тезиса на тезис, и – о чудо!

– перед ним внезапно раскрывается плодороднейшая долина выводов

– обычно это определенная социально-политическая программа, долженствующая облагодетельствовать человечество, а заодно и самого социального теоретика. Нуднейшая череда подобных благодетелей

– даже скандальный Ф. Ницше опробовал себя в этой роли – прерывается лишь отчасти в начале двадцатого века фигурой О. Шпенглера, чьи откровения о закате Европы с трудом могут быть квалифицированы как положительная социальная программа.

Мошенничество состоит здесь в том, что предлагаемая социальная программа – это идея фикс ее автора, и весь адский труд движения от оснований к выводам есть большая комедия, долженствующая скрыть от всех и от автора, в том числе, подгонку теории под определенные социально-политические выводы, комедия, предназначенная для того, чтобы вернее и лучше зацепить читателя на крючок этих выводов.

Мы не решимся прямо обвинить К. Маркса в подобном мошенничестве, хотя многое у него указывает именно на это. Еще до создания какой-либо социальной теории он уже знал, что буржуазия обречена и грядет светлое будущее. С тем чтобы нас не обвинили в совершенно уж огульном охаивании ученого мыслителя, процитируем фрагмент его работы 1843–1844 г. «К критике гегелевской философии права», где он обозначает как неизбежное будущее именно эту перспективу: «В чем же, следовательно, заключается положительная возможность немецкой эмансипации? Ответ: в образовании класса, скованного радикальными цепями, такого класса гражданского общества, который не есть класс гражданского общества; такого сословия, которое являет собой разложение всех сословий; такой сферы, которая имеет универсальный характер вследствие её универсальных страданий и не притязает ни на какое особое право, ибо над ней тяготеет не особое бесправие, а бесправие вообще, которое уже не может ссылаться на историческое право, а только лишь на человеческое право, которое находится не в одностороннем противоречии с последствиями, вытекающими из немецкого государственного строя, а во всестороннем противоречии с его предпосылками; такой сферы, наконец, которая не может себя эмансипировать, не эмансипируя себя от всех других сфер общества и не эмансипируя, вместе с этим, все другие сферы общества, – одним словом, такой сферы, которая представляет собой полную утрату человека и, следовательно, может возродить себя лишь путем полного возрождения человека. Этот результат разложения общества, как особое сословие, есть пролетариат».48

Здесь мы обнаруживаем Маркса – гуманиста, Маркса – моралиста49, Маркса – революционера, но не обнаруживаем Маркса – материалиста. В лучшем случае, здесь речь может идти лишь об эволюции Маркса в направлении материализма, да и то, скорее, фейербаховс-кого типа, хотя идеализм Гегеля и сказывается во множестве строчек. Достаточно заглянуть на другую страницу той же работы: «Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой; но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами».50 Воспринимать этот фрагмент, по примеру некоторых, как свидетельство материализма молодого Маркса совершенно невозможно. В тот момент он – идеалист, но не дурак: против материального оружия необходимо материальное оружие. Даже такой идеалист как Фихте не стал бы возражать против этого – призывая к восстанию против Наполеона, он не предлагал вооружить немецких солдат томиками «Наукоучения». Но что мы видим четко: Маркс совершенно в духе Гегеля размышляет об активности идеи по отношению к действительности. В другом месте он замечает: «Дело в том, что революции нуждаются в пассивном элементе, в материальной основе»51.

Материальная основа – пассивный элемент! Здесь нет, не только исторического материализма, но и просто материализма. Хотя в целом в работе проглядывается движение именно в этом направлении.

Итак, теории исторического материализма у молодого Маркса ещё нет, а коммунистическая программа уже есть. И когда впоследствии возникает теория исторического материализма, которая в итоге строго научно доказывает истинность коммунистической программы, то можно было бы лишь счастливо изумиться такому чудесному совпадению и поразиться гениальной прозорливости Маркса, если бы подобное же чудесное совпадение мы не наблюдали бы в сотнях примерах систем, которые сам марксизм квалифицирует как совершенно утопические.

Это весьма подозрительное совпадение научной теории и ценностной программы требует весьма детальной подгонки. Поскольку ценностная программа такой подгонке не поддается – она коренится в глубине экзистенции мыслителя и окрашена в мощные положительные эмоциональные тона, – постольку жертвой оказывается в итоге научная теория.

Таким образом, мы убеждены, что теория материалистического понимания истории содержит в себе ряд искажений, вызванных мощным давлением моральной и социально-политической позиции К. Маркса. Моральные компоненты этой позиции мы намерены обсудить в другом разделе, здесь же рассмотрим идею прогресса как одну из ключевых для его социально-политической программы.

Идея прогресса вызывает у многих социальных теоретиков XX века серьезные сомнения. Для других же идея прогресса столь очевидна, что они подчас даже не могут представить себе, как можно в ней усомниться. Это выражается хотя бы в том, что многократно используя понятие прогресс, они не находят места для анализа этого понятия в обширных отделах своих книг, посвященных используемому категориальному аппарату. И в этой очевидности они не одиноки. Поговорите на эту тему с любым среднестатистическим представителем современного общества, и он авторитетно вам подтвердит, что прогресс есть, поскольку раньше люди ходили в шкурах и с дубинами в руках, которыми забивали себе подобных и мамонтов, а сейчас – уже совсем другое дело. Человек же не лишенный образования добавит: «Цивилизация!»

И, тем не менее, идея прогресса – идея достаточно новая. Мысль о том, что развитие человеческого общества есть восхождение от низшего к высшему, возникла лишь на стадии четко обозначившегося индустриального общества и, прежде всего, европейского индустриального общества (что, впрочем, одно и тоже).

Мысль доиндустриальных обществ, в той мере, в какой она была способна возвыситься до идеи истории, неуклонно тяготела к циклизму. Поскольку же эта мысль возникала на стадии уже длительного существования цивилизации, мыслители с грустью констатировали, что они живут в эпоху упадка. При этом подразумевалось, что чем древнее, то есть ближе к началу цикла, тем лучше. 52 На этом фоне несколько особняком стоит христианство со своей линейной концепцией общества. Но если вдуматься, то эта концепция есть всё та же реформированная идея циклизма. Просто речь идет не о серии циклов, а об одном цикле. Причем в начале цикла мы наблюдаем совершенное состояние мира, а в конце – его крах и обретение нового совершенного состояния. По идее это совершенное состояние могло бы выступить новой исходной точкой следующего цикла, но