Я вас жду - Михаил Шмушкевич

Со стороны центральной усадьбы бежит, окутанный бурым облаком пыли, грузовик и неожиданно останавливается. Кто это? А, Василь Сытник! Заметил издали директора, затормозил. Павел Власович снимает шляпу, помахивает ею.

— Интересно, отец Василя продолжает прикладываться к «жидкому топливу»?

— Перестал, — смеётся Марья Демьяновна. — Варвара Никифоровна припугнула, что уйдёт. Да и Павел Власович пристыдил. Деваться некуда — бросил.

Василь Сытник — тоже бывший ученик сулумиевской школы. Как комбайнёр Захар Дмитриевич Любченко, как Марья Довгаль и многие. Они остались в родном селе после окончания школы, вступили в колхоз и продолжают учиться заочно. Умным машинам нужны технически грамотные специалисты. А готовить их к этому начинаем мы, школа.

Сейчас у нас «школьное солнцестояние». Канун нового учебного года. Кроме того, уточняются данные, сколько десятиклассников принято и вузы, сколько не принято.

Шесть из восемнадцати, сдавших вступительные экзамены, не прошли по конкурсу. Два парня, четыре девушки. Хлопцы уйдут на действительную, а девчата? Осядут в городе, где «все удобства», или вернутся домой, чтобы стать свекловодами, доярками, трактористками?

Саша Довгаль, дочь Марьи Демьяновны, была в нашей, школе одной из самых успевающих учениц, но не прошла по конкурсу в медицинский институт. Удручённая печальной вестью мать перед тем, как ответить на письмо Саши, пришла посоветоваться со мной, как быть: девушка решила устроиться на завод и поступить на заочный.

Марья Демьяновна понимает: и городу нужны рабочие руки, да и жить Саше есть где — у дяди Сергея, старшего брата отца, директора научно-исследовательского института. Одно поражает прославленную трактористку: разве, работая в колхозе, нельзя учиться заочно, как учатся многие другие сулумиевцы? К примеру, взять хотя бы её, Марью Демьяновну… Она, уже будучи матерью двух детей, а, кроме того, на плечах — тракторная бригада, общественная работа, могла закончить сельскохозяйственную академию, а Саша выдумывает всякие причины…

Трактористка, глубоко вздохнув, сокрушённо произносит:

— Чего ей только не хватает! Саша, сидя дома, видит, как стартует космический корабль, перед ней выступают знаменитости — артисты, академики…

Слушаю Марью Демьяновну и слежу за Павлом Власовичем. К председателю нашему направляется. Невольно вспоминается совещание при директоре, на котором были председатель нашего колхоза Семён Андронович Довбыш и все члены правления.

Сначала разговор шёл спокойно, сошлись на том, что планы колхоза, его будущие успехи связаны с тем, к какому делу устремятся молодые силы, выпускники нашей школы. Потом скрестились шпаги.

Одна сторона, педагоги, доказывали, что только передовой техникой и высоким доверием, то есть сложными ответственными заданиями, можно заинтересовать молодёжь. Человек теперь стоит выше сытости, на жизнь смотрит по-иному. Вина колхоза, если девушка или юноша, решив остаться в селе, всё же уезжает, не найдя себе дела по душе. Другая сторона — председатель, некоторые члены правления обвиняли школу, дескать, мы не умеем привить детям любовь к земле.

— Семён Андронович, — обращается Суходол к Довбышу. — Поглядите, с каким рвением трудятся ребята в ученической бригаде, как они сияют, когда в бункере кипит зерно, ими выращенное!

Эти слова — истинная правда. За нашей школьной производственной закреплено учебно-опытное поле площадью в пятьдесят гектаров, с которого ежегодно снимают самый высокий урожай в районе, а иногда и в области. В опытническую работу вовлечены практически все школьники с первого класса по десятый.

— Оно-то верно, — соглашается Довбыш и с озабоченным видом задаёт вопрос: — Только вот все ли из производственной становятся колхозниками? Большая часть разлетается кто куда.

— Совсем не так, Семён Андронович, — вступаю в разговор.

Председатель откидывается назад, рассматривает меня с улыбкой.

— Даже «совсем»? — переспрашивает он.

— Да, совсем не так, — повторяю. — С каждым годом всё меньше и меньше уезжают из Сулумиевки. В нынешнем осталось двадцать девять выпускников.

Наш председатель так быстро не сдаётся:

— Да что там говорить! Всё же интересы колхоза для вас, Троян, как и для других педагогов, надо прямо сказать, на втором месте, а может, и на третьем.

Среди учителей прокатился удивлённый, укоризненный шёпот, члены правления переглянулись, лишь директор школы остался невозмутим. Правда, его выдали брови — вздрогнули, взлетели вверх и застыли.

— Надеюсь, товарищ Довбыш нам объяснит, что он имел в виду? — спросил он.

— Почему бы нет, — быстро откликнулся Семён Андронович. — Строительство школы, Павел Власович, отнимает в самую горячую пору много рук. Не мешало бы учесть и другое: строитель, что в прошлом цыган… Кочует — такова профессия.

— Ах, вот оно что, — внимательно посмотрел директор на своего бывшего ученика. — В какой школе и в каком веке вас учили боярскому местничеству? Молчим? А колхоз, наш колхоз разве не нуждается в строителях, товарищ председатель?

— Ещё как, — отозвался Довбыш. — Однако мне сейчас, сию минуту люди нужны вот как, — провёл он ребром по горлу. — На свёкле, прошу учесть, дорогой Павел Власович, одни старухи.

— Что ж, поможем. А от будущих строителей, пожалуйста, не отворачивайтесь. Чтобы сохранить в каждом сельском школьнике привязанность к родным полям, нужно строить, и много. Одним Домом культуры да новой школой, Семён Андронович, не обойтись!..

Довбыш, устало понурив голову, слушает Суходола, а я тем временем с сочувствием наблюдаю за председателем. Этому человеку всего-навсего тридцать лет, а выглядит он далеко не молодым. Крепко сбитый, со здоровым румянцем на щеках, а под глазами мешки, как у старика. И лоб весь изрезан глубокими складками. Большое хозяйство, работы непочатый край. Недаром о таких людях анекдот ходит: «Сколько часов в сутки трудитесь, товарищ председатель колхоза?» — «Двадцать четыре». — «Позвольте, а когда спите?!» — «После работы, разумеется».

Глядя на Довбыша, утомлённого разъездами по полям, лугам, фермам, планёрками, собраниями и спорами с подрядчиками, срочными вызовами к начальству, задаю себе вопрос: откуда у него берётся время, чтобы прочитать свежую газету, проведать больного колхозника, забежать в школу, в детский сад, проверить, отправлен ли на вокзал автобус за артистами, приезжающими в Сулумиевку на гастроли? Он у своего бывшего наставника Павла Власовича научился делать для человека больше, чем может.

Директор, издали вижу, подходит к зданию правления колхоза. Ему кланяются, руку пожимают. Трудно сегодня быть героем современников. В Сулумиевке теперь людей со средним и высшим образованием немало.

Чтобы служить таким примером, надо обладать особо высокими качествами. Павел Власович знает: за его трудом, за его личной жизнью следят все и судят о нём придирчиво — да, придирчиво! — строго и бескомпромиссно. Все. Взрослые, дети и вон те, которых сегодня торжественно принимали в школьную семью. Они ещё совсем маленькие. Притаившись за жиденькими оградами, они шустро и бесшумно, как белочки, перебегают из одного двора в другой. Завтра эти новобранцы под руководством Суходола начнут пробивать просеку к высотам науки.

Руслан взял удачный старт: в классном журнале — ни одной двойки, в мастерских трудится неплохо и на стройке делает успехи. Радуется мальчик и весточкам из дому, хотя это скрывает от меня. К слову, в Сулумиевке никто не получает столько писем, сколько мы с Русланом.

Мальчик, пробежав глазами письмо отца, откладывает его в сторону, а со мной делается что-то невероятное. Я своё ещё не читала, а воображение уже разыгралось. Волнуюсь, переживаю. Что со мной происходит, что происходит? Неужели я влюблена? В кого?! В профессора Багмута? Смешно! Он мне, конечно, правится, не без того; побеседует с тобой, прочтёшь его статью, письмо — чувствуешь, будто получил какой-то заряд чистоты, веры. Но при чём тут любовь?

Это какая-то особенная привязанность, назовём её душевной. Что касается любви, то я ещё никого не любила, не испытывала такого чувства, которое можно было бы сравнить с поэзией и солнцем…

Каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут назад я торчала у окна, ждала тётю Лину, а когда та, наконец, показалась и стала открывать калитку, сердце моё остановилось. Сейчас, подумала, тётя Лина протянет два письма и непременно с весёлым лукавством скажет: «Сурприс, Галина Платоновна».

Сумка почтальонши, обратила я внимание, имеет три отделения: то, что побольше, — для газет, журналов, бандеролей, среднее, в этом я почему-то уверена, — для писем радостных, третье — для печальных. Два года назад я получила горькую весть о болезни отца именно из третьего…