Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

Он совершенно не по-монашески осклабился. Неужели Абиньи растрезвонил об интересе Бартоломью к его сестре?

— Не могу, брат. Мне надо поговорить с Элфритом.

Майкл как-то странно на него посмотрел.

— О чем?

— Полагаю, это как-то связано с Августом, — ответил Бартоломью. — Ты мне веришь, Майкл? Как ты считаешь, вчера ночью старик был мертв?

— Ну конечно, — горячо подтвердил бенедиктинец. — Август был мертв. Я видел, как ты все проверил, и его я видел собственными глазами. Послушай, Мэтт, — произнес он внезапно, сжав запястье Бартоломью холодными липкими пальцами, — ты должен быть осторожен. — Он украдкой огляделся по сторонам, точно так же как до него Элфрит. — Я не понимаю, что происходит, но мне страшно. Страшно за себя и за тебя.

— Чего ты боишься? — спросил Бартоломью вполголоса.

— Не знаю, — сказал Майкл раздраженно и еще сильнее сжал руку Бартоломью. — Может, это происки дьявола. Август так считал, и теперь его тело исчезло.

— Полно, святой брат, — попытался урезонить его Бартоломью. — Не можешь же ты верить в это. Не ты ли сам всегда говорил мне, что единственный дьявол — сам человек? И что ты хочешь сказать про Августа и дьявола?

Майкл покачал головой.

— Не знаю. Он говорил об этом перед самой смертью.

— Когда именно?

Майкл снова покачал головой и выпустил руку Бартоломью.

— Не помню. Но ты должен быть осторожен. Отправляйся на встречу с Элфритом, но помни мои слова.

Он поспешил прочь и скрылся в темноте за своей дверью. Бартоломью задумчиво смотрел ему вслед. Что тревожит Майкла? Что происходит в колледже?

IV

Когда Бартоломью вернулся в комнату, его "ожидала записка от одного из богатых торговцев сукном с Милн-стрит с просьбой зайти. Он взглянул на солнце, пытаясь определить, хватит ли у него времени до встречи с Элфритом. После секундного колебания он все же отправился в путь, перекинув через плечо тяжелую сумку со снадобьями и инструментами и напомнив себе, что должен идти медленно, иначе разболится колено. Этот купец никогда не обращался к нему прежде; должно быть, муж сестры Бартоломью рекомендовал зятя.

Он отыскал дом — бестолковое строение, сверкающее свежей побелкой, — и постучал в дверь. Слуга провел его по лестнице в роскошную комнату, обитую голубой с золотом тканью. Окна даже были застеклены, и солнечный свет, сочившийся сквозь стекла, причудливым узором ложился на дощатый пол. Бартоломью представился и присел на постель, чтобы выслушать жалобы нового пациента. Очень скоро ему стало понятно, что прояви Натаниэл Фламандец побольше умеренности и не переусердствуй с вином на вчерашнем обеде в Майкл-хаузе, не лежал бы он сейчас в постели и не страдал от головной боли и желудочных колик. Бартоломью с серьезным видом выслушал весь перечень жалоб больного и прописал большое количество разбавленного эля и холодный компресс на голову. Натаниэл был явно ошеломлен.

— Но вы же не посоветовались со звездами. И пиявки вы разве не будете ставить?

Бартоломью покачал головой.

— В пиявках нет никакой нужды, и мне не нужно спрашивать звезды, чтобы уяснить себе характер вашего… недуга.

Он поднялся, чтобы уйти.

— Погодите! — С живостью, заставившей его поморщиться, Натаниэл ухватил Бартоломью за руку. — Освальд Стэнмор уверил меня, что вы лучший врач в Кембридже. Разбавленный эль и мокрая тряпка — это все, что вы предписываете? Как вы узнали о состоянии моих жизненных соков?

Бартоломью подавил вспышку раздражения.

— Разумеется, я могу убить весь день на то, чтобы советоваться со звездами и изучать ваши «жизненные соки». Но в итоге мой совет вам будет тем же самым: побольше пить и прикладывать холодную тряпку, чтобы унять боль в голове. Остальное довершит время.

Натаниэл приподнялся на постели.

— Но этого недостаточно! Какой же вы врач, если не желаете прибегать к средствам вашего ремесла?

— Я честный врач, мастер Натаниэл, — парировал Бартоломью. — Я не пытаюсь содрать с вас деньги за услуги, в которых вы не нуждаетесь.

— Но откуда вы знаете? — уперся Натаниэл. — И я чувствую необходимость в кровопускании.

— Тут я вам ничем помочь не могу, — отрезал Бартоломью и двинулся к выходу.

— Тогда я пошлю за мастером Колетом, — заявил Натаниэл. — Уж он-то знает толк в пиявках. Можете больше обо мне не беспокоиться.

Бартоломью вышел, с трудом подавив желание сказать Натаниэлу, что он болван. Сбегая по роскошной лестнице купеческого дома, он услышал, как хозяин приказывает слуге позвать Колета. С досадой сжимая кулаки, Бартоломью спросил себя — а может, следовало исполнить просьбу Натаниэла? Приставить пиявки к его руке, чтобы удалить избыток жизненных соков, и посоветоваться со звездами, чтобы узнать, какое лечение они могут предложить. Но у этого человека было обычное похмелье! Зачем тратить время на лечение, в котором нет необходимости? И зачем Натаниэлу за него платить? Пока он возвращался домой, гнев и досада улеглись. В который раз он упустил богатого пациента из-за того, что пытался назначить ему то лечение, которое считал наилучшим, вместо того, что пациент ожидал от него получить. Сэр Джон проявил мудрость, поощряя стремление Бартоломью работать среди бедных — они-то редко ставили под сомнение его искусство, даже если не всегда следовали его советам.

Он заскочил на кухню чего-нибудь попить, и к тому времени, когда он доковылял до сада, Элфрит уже ждал его. В сени деревьев, окутанных густым ароматом спелых яблок, было так славно. Бартоломью направился к стволу векового дерева, лежащему у стены, который бессчетные студенты использовали для того, чтобы позаниматься в одиночестве или вздремнуть на солнышке.

— Я убедился, что мы здесь одни, — сказал Элфрит. — Не хочу, чтобы кто-нибудь нас подслушал.

Бартоломью настороженно смотрел на него; предостережение Майкла звучало у него в ушах. Элфрит глубоко вздохнул.

— В колледже творится зло, — сказал он, — и мы должны попытаться искоренить его.

— Что это за зло и как нам его искоренить? — спросил Бартоломью. — И к чему вся эта таинственность?

Элфрит пристально вгляделся в глаза Бартоломью, будто что-то искал в них.

— Мне не хочется говорить тебе об этом, — начал он. — До вчерашней ночи я бы сказал, что лучше тебе этого и не знать. Но теперь все изменилось, и я получил указания открыть тебе все ради твоего же блага.

Он замолчал и прищурился, глядя куда-то в яблоневую листву, как будто в душе его происходила борьба.

— Затевается зло, которое грозит не только нашему колледжу, но и всему университету, а может быть, и всей Англии, — сказал он. Бартоломью наблюдал за ним. Монах был сильно чем-то взволнован, на лице его выступили бисеринки пота. — Сатана пытается уничтожить нас.

— Бросьте, святой отец, — сказал Бартоломью; терпение его начинало истощаться. — Вы ведь не за этим меня сюда позвали. Вы говорите как Август!

Элфрит резко повернул голову и устремил на него взгляд.

— Вот именно, — прошептал он. — Август видел, но он лишился разума и не мог хранить тайну. Видишь, что с ним случилось?

— И что же с ним случилось, святой отец? — поинтересовался Бартоломью. Он никому не говорил о своем подозрении, что Августа убили. Возможно, сейчас он услышит подтверждение.

— Августа унес дьявол! — прошептал Элфрит. Бартоломью постарался не выказать раздражения. Он лично разделял мнение Майкла, что все дьявольские козни существуют единственно в душе самого человека, и всегда считал Элфрита выше расхожих суеверий про чертей и демонов.

— Это все? — спросил Бартоломью, поднимаясь на ноги.

Элфрит потянул его назад.

— Нет, не все, — ответил он холодно. — Наберись терпения. Мне сейчас крайне нелегко. — Он стиснул руки и пробормотал какую-то молитву, пытаясь собраться с духом. Бартоломью поднял с земли упавшее яблоко и принялся его грызть. Оно оказалось кислое и недозрелое.

— История запутанная, так что наберись терпения. Не забывай, я рассказываю тебе обо всем потому, что это может оказаться необходимым для твоей собственной безопасности, а не потому, что хочу тебя поразвлечь.

Бартоломью кивнул, против воли заинтригованный.

— Чуть более года назад умер мастер Кингз-холла.[16] Ты, верно, помнишь. Говорят, он повесился, хотя официально было объявлено, что он упал с лестницы и сломал себе шею.

Бартоломью хорошо помнил тот случай и слышал толки, что смерть на самом деле была самоубийством. Но будь слухи правдой, мастера Кингз-холла не стали бы хоронить на освященной земле, как это произошло с сэром Джоном. Однако он умер в стенах своего колледжа, и подчиненные сумели скрыть обстоятельства его смерти от посторонних глаз. Поэтому прах его покоился в величественной алебастровой гробнице церкви Всех Святых. Сэр Джон предпочел свести счеты с жизнью в общественном месте, и сколь бы сильно большинство членов коллегии ни желали скрыть подробности его смерти, через несколько часов они стали известны всем и каждому.