Московит - Борис Давыдов

– Вот тут и пяди уступать нельзя было! Насмерть нужно защищать святую веру! – с убежденностью фанатика восклицал Иеремия, и его лицо в эти мгновения озарялось каким-то безумным блеском. Я только мысленно стонал: ох, нелегко с ним будет, нелегко! Ну ничего, как-нибудь справлюсь.

– Поэтому кампания тысяча шестьсот пятьдесят первого года была неизбежна. Как я уже говорил, летом состоялась грандиозная битва под Берестечком…

Мне пришлось чуть не наизнанку вывернуться, ублажая любознательность князя. Естественно, он ведь полководец, его сразу заинтересовали все подробности этого сражения… Пришлось поднапрячься. Когда же я дошел до того, что решающую роль в победе сыграл удар его гусарских хоругвей в самый центр казачьих отрядов, лицо Иеремии расплылось от нескрываемого удовольствия, глаза потеплели.

– О да, мои гусары – настоящие львы! Проше пана, атака гусарских хоругвей – это просто что-то грандиозное, невообразимое! Кажется, что летит стальная стена! Земля стонет и содрогается от топота тысяч копыт! Кирасы и шлемы горят на солнце так, что больно глазам! И крылья, крылья… Трепещут, шелестят по ветру, наводя на своих бодрость, а на врага – панический страх! Он уже обуян ужасом, он все еще пытается держать строй, его первая шеренга выставляет навстречу копья, а вторая встречает моих храбрецов яростным огнем… Но на место каждого павшего тут же приходит собрат по хоругви, а потом – беспощадный удар! Пан ведь знает, что у гусар очень длинные копья, чуть ли не в четыре человеческих роста? Это как раз для того, чтобы наверняка проломить первую линию! С полного разгону, на галопе – во вражеский строй! Э-эх, слова тут бедны, это надо видеть! А еще лучше – самому участвовать… Проше пана, я, кажется, немного увлекся… Так что же было дальше?

Я рассказывал про мужество Ивана Богуна, сумевшего в отчаянно тяжелой ситуации сделать, казалось бы, невозможное: спасти остаток войска, проложив гати через непроходимую топь. У Вишневецкого сразу загорелись глаза, а с губ срывались одобрительные восклицания: князь мог оценить чужую доблесть, даже если речь шла о враге. Потом вкратце (насколько помнил) рассказал о союзе Хмельницкого с молдавским господарем, о женитьбе его старшего сына (Тимофея, которого я называл по-украински Тимошем) на дочери господаря и о скорой гибели Тимоша в сражении. Ну а вслед за этим пришла пора поведать о Переяславской Раде…

– Меня там не было! – стонал князь. – Не вовремя призвал Господь, ох, не вовремя… Я бы ни за что не допустил, чтобы Московия мешалась в наши домашние дела!

– Итак, ясновельможный княже, восьмого января тысяча шестьсот пятьдесят четвертого года Хмельницкий в Переяславле присягнул на верность московскому царю…

Иеремия рвал и метал. На его висках пульсировали вздувшиеся вены, губы тряслись.

– Зрадник! Иуда! Разрушил отчизну, разорвал по-живому! Ушел под протекцию Московии! Вечные адовы муки ему!

– Проше князя… – попробовал вступиться я, – но что же ему оставалось делать? Ясновельможный князь сам знает, что с Хмельницким поступили жестоко и несправедливо: отобрали хутор, пожалованный его отцу за заслуги, мало того – одного из сыновей засекли плетьми…

– Это не оправдание! – решительно отрезал Вишневецкий. – Если каждый из-за своих обид, пусть даже и тяжких, станет на путь измены, к чему мы придем?!

«А ведь в самом деле! – вдруг подумал я. – Уж как бессовестно обошлось с нами родное государство… Но неужели я простил бы кого-то из своих ребят, перейди они к тому же Мансуру?! Да ни за что на свете! Возненавидел бы. А доведись встретиться – рука бы не дрогнула…»

…Разговор тянулся уже больше двух часов. Честное слово, язык начал уставать! К тому же настоятельно ощущалась потребность навестить комнатку, на дверях которой в наше время красовался мужчина в строгом черном костюме… Ну или хотя бы получить доступ к чьему-нибудь ночному горшку, если окажется, что такие комнатки в княжеском замке не предусмотрены! Кстати, как выкрутится Анжела в подобной ситуации? Одним мычанием не очень-то объяснишь, чего тебе надо… Интересно, встретилась она с княгиней Гризельдой или не встретилась?

А князь будто позабыл и про отдых, и даже про то, что гостю (тем более из будущего!) надо бы как минимум предложить умыться с дороги или спросить, не голоден ли он… Иеремия буквально впитывал информацию, как сухой мох – воду. Глаза его возбужденно сияли, он нервно покусывал губы, время от времени быстро облизывая их: видно, пересохли от волнения.

От трагической истории того же храброго полковника Богуна (категорически не принял Переяславские соглашения, ушел к полякам и был вскоре ими же расстрелян по обвинению в измене) я перешел к кульминации – избранию королем Речи Посполитой сына Вишневецкого, Михаила. Князь был потрясен до глубины души. Но не от гордости за своего отпрыска, удостоенного столь высокой чести, нет!

– Негодяи… – шипел он, сжимая кулаки. – Всего мог от них ожидать, но это уж чересчур! Выбрали слабого, неспособного! Мой Михал – добрейшей души человек, но безволен, мягок… Не знаю, как мог у такого отца вырасти такой сын! Конечно, под его рукой они совсем распояшутся! А представили-то небось как будто уважение к моей памяти…

– Святая правда, ясновельможный княже! – кивнул я. – Именно как знак признания великих заслуг его отца-героя… И в результате…

Я плавно перевел рассказ на шведское вторжение, вошедшее в польскую историю под названием «потоп». Измена великого гетмана литовского князя Радзивилла, против ожидания, не оказала на Иеремию слишком сильного воздействия. «Как волка ни корми, все в лес смотрит!» – ехидно прокомментировал Вишневецкий. Зато личность Яна Собеского привела в восторг:

– Настоящий рыцарь! И королем был отменным, молодец!

Про Августа II Сильного, современника и союзника Петра Великого, я помнил совсем немного. Главным образом, что был он необыкновенно силен и неутомим, в том числе по амурной части. Точнее, главным образом именно по ней… Князь сначала снисходительно отмахивался: «Ну, грех, конечно… Но ведь человек слаб, подвержен искусам… Отмолит!» Зато, узнав, сколько любвеобильный Август тратил на тех же дам, Иеремия пришел в негодование:

– Четырехэтажный дворец в Дрездене?! Одной-единственной любовнице?! Да ведь так все государство можно по ветру пустить! Неудивительно, что шведский король его бил и гонял, как мальчишку! Как, проше пана, звали того шведа?

– Карл XII, – ответил я. – И он бил отнюдь не только беднягу Августа… Русского царя Петра Алексеевича он тоже сначала жестоко взгрел под Нарвой, это было в ноябре тысяча семисотого года.

– Судя по отчеству, московит был сыном того самого царя Алексея, предерзостно оторвавшего от нашей отчизны часть земель? – ехидно скривился Иеремия. – Ну, что же, сынок расплатился за грех родителя… Я же говорил: жернова божьи мелют хоть и нескоро, но верно!

– Но, проше князя, этот… московит, – не удержался я от толики яда – хорошо усвоил полученный урок. Всего через несколько лет, создав заново армию и обучив ее, он наголову разбил Карла под Полтавой.

– Под Полтавой… – как зачарованный, повторил Вишневецкий. – Это же мое владение! Всего два года прошло, как я захватил этот городишко! Представьте, тамошние олухи вздумали мне сопротивляться и перечить: мол, никто над нами не властен, имеем Магдебургское право… Ха! Право князя Яремы – вот это право! Уж я им это объяснил – на их же спинах… Но продолжайте, продолжайте, прошу! Каким это чудом шведов занесло в мои владения?!

…Я (поверьте, не из злорадства, а единственно лишь ради исторической правды) вкратце описал малодостойное поведение Августа, заключившего сепаратный мир со шведами и фактически бросившего союзника на произвол судьбы. Потому-то Карл и рискнул так глубоко вторгнуться на вражескую территорию, не опасаясь за свой тыл! Вслед за этим, естественно, речь зашла о Мазепе…

– Иудино племя! – негодующе цедил сквозь зубы князь. – Зрадники! Верность слову, честь – для них пустой звук. Лишь бы свою выгоду соблюсти, а в походе – грабить да пьянствовать! Сколько раз бунтовали, а потом, валяясь в ногах, покаянно молили о милости… И что же? Их прощали, и все повторялось по новой… Нет, я не хочу обвинять всех огульно, даже среди запорожцев попадались честные люди. Но этот Мазепа явно не из таких! И что же, московитский царь верил ему?

– Верил, пресветлый княже… А жалобы и доносы считал вражескими кознями и поклепом. Например, велел выдать двух жалобщиков – Кочубея и Искру – на расправу тому же Мазепе…

– Глупец! – презрительно фыркнул Иеремия.

Я не стал уличать Вишневецкого в нелогичности и противоречии – ведь сам же минуту назад твердил, что поляки принимали на веру «покаяния» мятежников. Как говорится: «Начальство не ошибается, начальство имеет разные варианты…» Просто рассказал о том, как Мазепа, раздумывая, не слишком ли рискованно переходить на сторону шведов, тянул время, прикинувшись тяжелобольным, обманывая царского любимца Меншикова. Как все-таки решился и прибыл к Карлу. Как Меншиков, узнав об этом, стер с лица земли гетманскую «столицу» – Батурин… Вишневецкий, выслушав, одобрительно кивнул: