Дервас Читти Град Пустыня - Дервас Читти

Как мы уже сказали, Феофил искал расположения монашества. Однако налицо и определенные признаки того, что монахи вели себя достаточно сдержанно. Существует история о посещении Феофилом Скита, один из старцев которого (текст называет его именем Памво, однако великий Памво к этому времени уже почил, к тому же и жил он не в Скитской пустыни) отказался разговаривать с ним: «Если ему не приносит пользы мое молчание, ему не помогут и мои слова».[372] Арсений пережил Феофила; когда именно последний посещал Скит (а он побывал там дважды) и встречался с Арсением остается неизвестным. При первой встрече Феофил хотел услышать от него слово. После продолжительного молчания Арсений спросил: «А сдержишь ли ты его?» Услышав утвердительный ответ, он сказал: «Услышишь об Арсении, не приближайся к нему».[373]При втором посещении Феофил отправил вперед своего человека, желая узнать, откроет ли ему Арсений, и получил следующий ответ: «Придешь открою; если открою тебе открою и другим; да вот только жить я здесь [после этого] не стану».[374]

Оставшихся двоих Длинных Братьев Феофил перевел в Александрию с тем, чтобы они помогали ему в делах управления церковью, однако по прошествии какогото времени они предпочли отойти отдел и вернуться в пустыню.[375]

Тем временем в Иерусалиме молодой монах Иоанн сменил (произошло это в 386 году) на епископском посту Кирилла. В Вифлееме и на Елеонской горе образованные монахи с согласия епископа руководствовались при изучении Писания трудами Оригена. Однако Епифанию, ревниво относившемуся ко всему происходящему в Палестине, это сразу же не понравилось. Все, что казалось ему непонятным, он почитал за ересь. Он осуждал антропоморфизм некоторых еретиков, однако до некоторой степени склонялся к нему и сам.[376] Как мы увидим в дальнейшем, необразованное монашество оказывало ему поддержку. Приписываемый Господу аграфон: «Ты видел брата своего, ты видел своего Бога» (Thou hast seen thy brother, thou hast seen thy God) лежал в основе их духовности;[377] перейти от этой великой христианской истины к грубому очеловечиванию Божества было совсем несложно.

Когда в 393 году Епифаний посетил Иерусалим,[378] он, вероятно, уже знал о том, что в начале года там появлялся некто Атарбий (Атервий), призывавший анафематствовать Оригена.[379] Руфин указал ему на дверь. Иероним же, ко всеобщему удивлению, присоединился к анафематствующим. Атарбию в скором времени пришлось покинуть Палестину, Епифаний же, подозрения которого только усилились, попытался добиться анафемы Оригена со стороны епископа Иоанна, однако нисколько не преуспел в этом. В проповеди [Иоанна], с которой Епифаний не мог не согласиться, учение Оригена получило положительную оценку. Во время следующего своего визита Епифаний повел себя куда более решительно и сам произнес проповедь, обличающую Оригена, на которую епископ Иоанн ответил словом с обличением антропоморфизма.[380] Открытого разрыва церковного общения не произошло. Однако, появившись в Иерусалиме на следующий год, Епифаний взял брата Иеронима Павлиниана в свой старый монастырь, находившийся в диоцезе Элеутерополя, то есть вне пределов юрисдикции Иоанна, и рукоположил его в пресвитера, намереваясь отправить в вифлеемскую общину, в которой пресвитер же Иероним в свое время служить отказался. Это не единственное проявление своеволия Епифания в этот период. Тем не менее, он изобразил искреннее удивление, узнав, что Иоанн счел его действия оскорбительными.[381] Все кончилось тем, что он призвал монахов прервать церковное общение с оригенистом Иоанном. Что касается Иеронима, то тот повел себя достаточно осмотрительно и на всякий случай отослал брата на Кипр, надеясь, что скандал в скором времени уляжется. Другие же члены его общины вели себя столь безрассудно, что Иоанн объявил об отлучении от церкви всех тех, кто признает рукоположение Павлиниана законным, их запрещено было даже отпевать в церкви Рождества, катехуменов же своих они должны были вести для крещения к епископу Диосполя (Лидды). Именно в это время Иоанн попросил вмешаться в происходящее Феофила Александрийского, который и прислал в качестве посредника Исидора, хотя ситуация нисколько не улучшилась после обнаружения послания Феофила Руфину, свидетельствовавшего о пристрастности епископа (следует заметить, что в этот период Феофил явно находился на стороне оригенистов). Тем не менее, в конце концов, в начале 397 года ему удалось достигнуть примирения. Вскоре после этого Руфин окончательно покинул Палестину, а его старый друг даже проводил его в путь.[382] Считается, что один из эпизодов «Лавсаика» свидетельствует о том, что одну из главных ролей в уврачевании раскола сыграла Мелания.[383] Через три года в 400 году она также оставила Палестину, однако после разграбления Рима вернулась умирать в Иерусалим.[384] Самая ожесточенная и продолжительная размолвка Иеронима с нею и с Руфином началась уже после того, как они вернулись в Италию, но нас, в данном случае, она уже не интересует.

Через несколько дней после кончины Евагрия, пришедшейся на Богоявление 399 года, было зачитано ежегодное Пасхальное послание Феофила. В нем прозвучало открытое и категоричное осуждение антропоморфизма.[385]Образованные обитатели Нитрии и Келий, разумеется, приветствовали его появление. Однако в Скиту его было дозволено читать только в одном из четырех братств, а именно, в братстве аввы Пафнутия, однако и там оно было воспринято крайне болезненно. Пришедший из Каппадокии диакон Фотий смог убедить старца Серапиона в том, что антропоморфизм отвергается вселенской церковью. Когда же все решили возблагодарить Господа за это чудесное вразумление, старик принялся рыдать: «О, несчастный я! Отняли у меня Бога моего; кого теперь держаться не имею, или кому кланяться или молиться, уже не знаю». Кассиан, у которого мы находим приведенную здесь историю, вероятно, сам присутствовал при этой сцене.

В других обителях Скита и Нитрии послание Феофила было встречено еще более враждебно. Сократ рассказывает нам о том, как толпа монахов спустилась в Александрию, где Феофил пытался успокоить их следующими еловами: «Я вижу вас будто лицо Божие». Не удовлетворившись этим, монахи продолжали наседать на епископа: «Если в самом деле так исповедуешь, то осуди книги Оригена». Феофил сдался. «Я столько же как и вы порицаю тех, которые следуют мнениям Оригена».[386]

Этот volteface совпал с другими событиями, настроившими Феофила против былых его фаворитов. Длинные Братья Евфимий и Евсевий вернулись в пустыню, покинув свои административные посты в Александрии, на которые их в свое время поставил Феофил.[387] Вернувшийся из Рима Исидор представил по делу пресвитера Петра свидетельства противоположные тем, которые хотел услышать епископ.[388] Мало того, в соответствии с условиями завещания он истратил большую часть наследства на нужды бедных, не оповещая об этом Феофила, который пустил бы их на постройку церквей.[389] Феофил выдвинул против него и другие обвинения и низложил его на заседании синода. Исидор вернулся в свою старую келью в Нитрии.[390] Когда же Длинные Братья прибыли в Александрию, чтобы просить за него, Феофил обвинил их в оригенизме. [391] Сначала в Александрии, а затем и в Нитрии стали происходить беспорядки, причиною которых было неприятие монахамиантропоморфистами образованного монашества. Феофилу, вероятно, пришлось прибегнуть к помощи императорских войск; помимо прочего он отстранил Диоскора от управления его диоцезом, в котором находилась и Нитрия. Оригенизм был осужден на состоявшемся в начале 400 года в Александрии синоде.[392]

Именно в это время здесь появляется мирный западный паломник Постумиан. По возвращении в Италию он был преисполнен благодарности щедрому и гостеприимному Феофилу. И сам Постумиан находил в писаниях Оригена много несообразного с истиной и потому полагал, что читать его следует с разбором, однако не видел в них ничего такого, что могло бы приводить к насилию меж христианами.[393]

Длинные Братья а с ними еще три сотни монахов — бежали из Нитрии. Многие из них отправились в Иерусалим,[394] около восьмидесяти монахов пошли в Скифополь (БефСан) в долине Иордана, где росло множество пальм, дававших обильный материал для обычного монашеского ремесла.[395] Еще около пятидесяти монахов отправились в Константинополь (вероятно, ближе к концу 401 года), ища защиты у архиепископа Иоанна Златоуста, который ветретил их гостеприимно, хотя и не принял в церковное общение, а затем вопреки советам Иоанна у императора.[396]