Форма воды - Андреа Камиллери

– Видите ли, мой муж потворствовал своим слабостям, но у него никогда не было тяги к уничтожению, восторга перед низменным, как говорил один французский писатель. Свои амуры он прятал от людских глаз за стенами домика, который был построен на самом мысе Капо-Массария и записан, разумеется, не на его имя. Мне открыла на это глаза, как обычно бывает, одна сердобольная приятельница.

Она поднялась, подошла к письменному столу и, покопавшись в выдвижном ящике, вернулась и села, держа в руках большой желтый конверт, металлическое кольцо с двумя ключами и увеличительное стекло.

– Да, между прочим. Что до ключей, он был на них зациклен. У него имелись дубликаты всех ключей – один комплект всегда лежал вот в этом ящике, второй он всегда носил с собой. Так вот, те, что были у него, пропали.

– В карманах у инженера их не оказалось?

– Нет. Их не оказалось и в его офисе. А также и в его кабинете, в его, как это лучше сказать, политическом кабинете. Исчезли, испарились.

– Он мог потерять их по дороге. Это не значит, что их украли.

– Это исключено. Видите ли, у моего мужа было шесть связок ключей. Одна – от этого дома, другая – от дома в деревне, третья – от виллы на море, еще одна от офиса, затем от кабинета, и опять же – от упомянутого домика. Он держал все связки в машине. Каждый раз брал ту, которая была ему нужна.

– И в машине их не нашли?

– Нет. Я распорядилась врезать новые замки везде, кроме домика, о существовании которого якобы не подозреваю. Если у вас есть желание, зайдите туда – там вы наверняка обнаружите какие-нибудь следы, которые прольют свет на его амуры.

Слово «амуры» она повторила уже второй раз, и Монтальбано захотелось как-нибудь ее утешить.

– Помимо того, что амуры инженера не входят в компетенцию следствия, я собрал кое-какую информацию и скажу вам со всей откровенностью, что ничего из ряда вон выходящего мне не сообщили, все это более или менее водится за каждым.

Синьора взглянула на него с чуть заметной улыбкой.

– Знаете, я никогда его за это не винила. Фактически через два года после рождения нашего сына мой муж и я перестали быть супругами. И таким образом я могла наблюдать за ним спокойно, невозмутимо, беспристрастно целых тридцать лет. Вы меня не поняли, простите: я говорила об амурах, чтобы не подчеркивать, какого пола были его возлюбленные.

Монтальбано вжался глубже в кресло, и его плечи оказались в тисках спинки. У него было ощущение, будто его треснули ломом по голове.

– Я же, – продолжала синьора, – возвращаюсь к теме, которая интересует меня больше всего. Я, в отличие от вас, убеждена, что дело идет о преступном деянии, позвольте мне закончить, не об убийстве, не о физическом устранении, но о преступлении политическом. На самом деле здесь было применено насилие, которое и привело к смерти.

– Синьора, объясните мне лучше ваши слова.

– Я убеждена, что моего мужа вынудили силой или посредством шантажа отправиться туда, где потом его обнаружили, в это гнусное место. У них был план, но им не удалось довести его до конца – не хватило времени, потому что сердце у него не выдержало перенапряжения или – почему бы и нет? – страха. Знаете, он был очень болен. Перенес сложную операцию.

– Но каким образом его смогли принудить?

– Не знаю. Может быть, вы в силах помочь мне. Вероятно, его заманили в ловушку. Он не мог сопротивляться. Достаточно было бы, скажем, сфотографировать его в этом гнусном месте и выставить на всеобщее обозрение, и мой муж оказался бы у них в руках, стал бы их марионеткой.

– У кого – у них?

– Думаю, его политических противников или у какого-нибудь делового партнера.

– Видите ли, синьора, ваше рассуждение, нет, лучше, ваше предположение имеет один большой недостаток: оно бездоказуемо.

Женщина открыла желтый конверт, который все время держала в руке, и вытащила фотографии. Это были снимки, сделанные криминалистами на выпасе.

– Господи Иисусе, – пробормотал Монтальбано, и мороз пошел у него по коже. Женщина, напротив, разглядывала их спокойно.

– Как они у вас оказались?

– У меня есть добрые друзья. Вы их видели?

– Нет.

– И совершенно напрасно. – Она выбрала фотографию, протянула ее Монтальбано вместе с увеличительным стеклом. – Вот она, посмотрите внимательно. Штаны приспущены, и видно, как белеются трусы.

Пот с Монтальбано лил градом, неловкость, которую он испытывал, его злила, но делать было нечего.

– Не вижу здесь ничего необычного.

– Не видите? А ярлык трусов?

– Да. Его я вижу. И что же?

– Его не должно быть видно. В этих трусах, – и если вы зайдете в комнату моего мужа, я покажу вам другие такие же, – ярлык находится сзади с внутренней стороны. Если он виден, как на фотографии, это означает, что трусы надеты наизнанку и задом наперед. И не говорите мне, что Сильвио надел их так с самого утра и не обратил на это внимания. Он принимал мочегонное, был вынужден ходить в туалет несколько раз в день и мог переодеть трусы в любой момент. И все это означает только одно.

– Что? – спросил комиссар, потрясенный проницательным и безжалостным анализом, без единой слезинки, словно речь шла о едва знакомом человеке.

– Что он был голым, когда его застали врасплох и заставили одеваться в спешке. А голым его могли застать не иначе как в домике на Капо-Массария. Вот почему я дала вам ключи. Возвращаюсь к тому, что я вам уже сказала: это не совсем удачное покушение на репутацию моего мужа. Из него хотели сделать скотину, которую можно в любой момент смешать с грязью. Если бы он не умер, им была бы лафа; заручившись его покровительством, они делали бы все, что им заблагорассудится. Частью их план, правда, удался: все сторонники моего мужа оказались за бортом. Только Риццо спасся, нет, даже получил повышение.

– Как же так?

– Это-то вы и должны будете выяснить, если у вас есть охота. Или же можете приглядеться к форме, которую они придали воде.

– Извините, я не понял.

– Я не с Сицилии, я родилась в Гроссето[18], оказалась в Монтелузе, когда мой отец стал здесь префектом. У нас был небольшой кусок земли и дом у подножия Амиаты, мы проводили там каникулы. У меня был друг, сын крестьянина, помладше меня. Мне было лет около десяти. Как-то раз вижу, мой приятель расставил по краю колодца миску, чашку, чайник, квадратную жестянку, налил в них воды и внимательно смотрит. Я спросила: «Что ты делаешь?» А он, в свою очередь, спросил меня: «Какая форма у воды?» – «Но у воды нет формы! – Я засмеялась. – Принимает форму, которую ей придашь».

В этот момент дверь кабинета открылась и появился ангел.

Глава одиннадцатая

Ангел – в тот момент Монтальбано не нашел другого определения – был юношей лет двадцати, высоким, светловолосым, удивительно загорелым, прекрасного телосложения – в общем, эталонным эфебом[19]. Солнечный луч-сводник позаботился о том, чтобы на пороге облить его светом и подчеркнуть Аполлоновы черты его лица.

– Можно, тетя?

– Входи, Джорджо, входи.

Пока юноша приближался к дивану, легко, словно скользя в каком-то причудливом танце и прикасаясь к предметам, которые находились в пределах его досягаемости, даже не столько прикасаясь, сколько слегка поглаживая их, Монтальбано поймал взгляд хозяйки: тот приказывал сунуть в карман фотографию, которая была у него в руках. Он повиновался, вдова тоже поспешно спрятала остальные снимки обратно в желтый конверт и положила его подле себя на диван. Когда юноша поравнялся с ним, комиссар отметил, что глаза у него голубые с покрасневшими веками, опухшие от слез, под глазами – синяки.

– Как ты, тетя? – спросил он голосом, напоминавшим пение, и грациозно присел на пол рядом с женщиной, положив голову ей на колени. В памяти Монтальбано вспыхнуло ярко, будто в свете прожектора, полотно, которое он когда-то где-то видел, – портрет некоей английской дамы с борзой, борзая была изображена точно в такой же позе, которую принял юноша.

– Это Джорджо, – сказала синьора. – Джорджо Дзикари, сын моей сестры Элизы, которая замужем за Эрнесто Дзикари, специалистом по уголовному праву, может быть, вы знакомы.

Говоря это, синьора гладила его по волосам. Джорджо никак не реагировал на ее слова, совершенно явно поглощенный своим беспредельным страданием, даже не повернулся в сторону комиссара. К тому же и хозяйка постаралась скрыть от племянника, кем был Монтальбано и что он делал в их доме.

– Тебе удалось заснуть сегодня ночью?

Джорджо покачал головой вместо ответа.

– Тогда сделай вот как. Ты видел, что там у нас доктор Капуано? Поди к нему, попроси прописать тебе сильное снотворное и ложись в постель.

Не произнося ни звука, Джорджо плавно поднялся, пронесся над полом в своем особенном причудливом танце и исчез за дверью.

– Вы должны его извинить, – сказала синьора. – Джорджо, несомненно, больше всех страдал и страдает по поводу утраты моего мужа. Видите ли, я хотела, чтобы мой сын учился и достиг положения в обществе независимо от отца, подальше от Сицилии. И причину вы можете, наверное, угадать. Поэтому мой муж свою любовь к Стефано перенес на племянника, и тот отвечал ему привязанностью, доходившей до обожания, он даже перебрался к нам, к большому огорчению моей сестры и ее мужа, которые чувствуют себя оставленными.