Форма воды - Андреа Камиллери

И затем с внезапным подозрением:

– А сегодня ночью он разве не был у вас?

– Конечно, был, синьора, но один важный вопрос возник у меня только сегодня утром.

– Погодите, может, я еще успею захватить его по домофону.

Немного спустя он услышал сначала одышку, потом голос приятеля:

– Ну что такое? Ночи тебе мало?

– Мне нужна кое-какая информация.

– Если только это недолго.

– Хочу знать все, ну все абсолютно, даже самые неправдоподобные слухи, о Джакомо Кардамоне и его жене, которая, кажется, шведка.

– Как это – кажется? Жердь высотой метр восемьдесят, блондинка, таки-ие ноги и тако-ой бюст! Если ты хочешь знать все абсолютно, тут нужно время, а у меня его нет. Слушай, давай так: я еду, по дороге над этим думаю и как только добираюсь до места, клянусь, пришлю тебе факс.

– Куда ты его пришлешь? В комиссариат? Да мы здесь еще живем во времена тамтамов и дымовых сигналов.

– Значит, пошлю факс на адрес моей редакции в Монтелузе. Заезжай сегодня же к обеду.

Ему необходимо было так или иначе двигаться, и потому он вышел из своего кабинета и заглянул в комнату бригадиров:

– Как дела у Тортореллы?

Фацио перевел взгляд на пустовавший стол коллеги.

– Намедни ходил его проведать. Похоже, решили, что в понедельник выписывают.

– Ты знаешь, как пройти на старый завод?

– Когда его обнесли оградой, после закрытия, в нее вделали дверцу, такую крохотулечку, что хоть ползком ползи, железную.

– А ключ от нее у кого?

– Этого не знаю, могу выяснить.

– Ты не только выясни, а добудь мне его сегодня же утром.

Комиссар вернулся в кабинет и позвонил Якомуцци. Тот, заставив себя ждать, наконец ответил.

– У тебя что, понос?

– Кончай, Монтальбано, чего надо?

– Что обнаружили на цепочке?

– А что там можно обнаружить? Ничего. Вернее, отпечатки пальцев, это да, но столько и такие смазанные, что невозможно идентифицировать. Что мне с ней теперь делать?

– Пришли мне ее обратно в течение дня. В течение дня, договорились?

Из соседней комнаты до него донесся повышенный голос Фацио:

– Да в конце-то концов, кто-нибудь знает, кому принадлежал этот Сицилхим? Должен же у него быть какой-никакой ответственный за ликвидацию, какой ни на есть сторож!

И как только завидел входящего Монтальбано:

– Похоже, легче получить ключи у святого Петра.

Завидев его на пороге, жена Монтаперто побелела и схватилась за сердце:

– О господи! Что? Никак что приключилось?

– Ничего для вас плохого, синьора. Наоборот, у меня хорошие новости, правда. Ваш муж дома?

– Да, сегодня пришел рано с работы.

Женщина усадила его в кухне и отправилась звать Capo, который прилег в спальне рядом с маленьким и пытался укачать его хотя бы ненадолго.

– Садитесь, – сказал комиссар, – и слушайте меня внимательно. Куда вы думали везти вашего сына на деньги от заклада цепочки?

– В Бельгию, – тотчас же ответил Capo, – там мой брательник, он говорил, что возьмет нас к себе малость пожить.

– Деньги на поездку у вас есть?

– Каждую копеечку считали, и вот кое-что удалось отложить, – ответила женщина, не скрывая гордости.

– Но хватит только на поездку, – уточнил Capo.

– Прекрасно. Тогда ты прямо сегодня иди на вокзал и покупай билет. Нет, лучше садись в автобус и поезжай в Раккадали, там есть агентство.

– Так точно. Но зачем ехать до самого Раккадали?

– Не хочу, чтобы здесь, в Вигате, знали, что у вас на уме. Тем временем синьора соберет чемоданы. Никому ни слова, даже родным, о том, куда едете. Понятно?

– Что до этого, так понятней и быть не может. Только, комиссар, я извиняюсь, что тут плохого, коли мы едем в Бельгию нашего сына лечить? Вы мне велите делать все тихой сапой, как будто я что противозаконное совершаю.

– Capo, ты не совершаешь ничего противозаконного, это ясно. Но я хочу действовать наверняка, потому полагайся на меня и делай только то, что я тебе скажу.

– Договорились. Только вы, может, я извиняюсь, немножко запамятовали. Зачем мы поедем в Бельгию, если денег у нас хорошо если наскребется на обратный билет? На экскурсию?

– Деньги на расходы у вас будут. Завтра спозаранку мой подчиненный принесет вам чек на десять миллионов.

– Десять миллионов? А за что?

– Тебе они полагаются по закону. Процент от стоимости цепочки, что ты нашел и принес мне. Эти деньги вы можете тратить не скрываясь, безо всяких проблем. Как только получишь чек, беги со всех ног его обналичивать, и отправляйтесь.

– А выписывал чек кто?

– Адвокат Риццо.

– А-а, – выдохнул Capo и помертвел.

– Да не пугайся ты. Это дело законное, и я сам за всем догляжу. Однако лучше принять предосторожности, не хочется, чтоб Риццо потом передумал и сделал бы вид, что он, мол, забыл. Десять миллионов это все-таки десять миллионов.

Джалломбардо сообщил ему, что бригадир поехал за ключом от старого завода, но что возвратится, по крайней мере, через два часа: сторож, у которого неважно со здоровьем, находился в гостях у сына в Монтелузе. Полицейский известил его также, что судья Ло Бьянко звонил в поисках Монтальбано и просил перезвонить ему до десяти.

– А, комиссар, слава богу, я уже выхожу, иду в собор на панихиду. Знаю, что на меня набросятся, в буквальном смысле набросятся, высокопоставленные персоны и зададут мне один и тот же вопрос. Вы знаете какой?

– Почему еще не закрыто дело Лупарелло?

– Вы угадали, комиссар, и тут не до шуток. Не хочу, чтобы это звучало обидно, поймите меня правильно… но в конце концов, если у вас есть что-нибудь конкретное, продолжайте, в противном случае – хватит. К тому же, простите, я не могу взять в толк – какие открытия вы собираетесь сделать? Инженер умер естественной смертью. И вы упираетесь, по-моему, лишь потому, что инженер поехал умирать на выпас. Позвольте мне полюбопытствовать: если бы Лупарелло обнаружили где-нибудь на обочине, у вас не возникло бы никаких возражений? Отвечайте.

– Нет.

– Тогда что вы думаете из этого высосать? Дело должно быть закрыто не позже завтрашнего дня. Вы поняли?

– Не сердитесь, судья.

– Нет, я буду сердиться, но на самого себя. Вы вынуждаете меня употреблять слово «дело», хотя применять его в данном случае – совсем не дело. Не позже завтрашнего дня, договорились?

– Можно до субботы включительно?

– Да что мы, на базаре, что ли, торгуемся? Ладно, согласен. Но если вы затянете хотя бы на час, я напишу на вас докладную вашему начальству.

Дзито сдержал слово, секретарша в редакции «Свободного канала» вручила ему факс из Палермо, который Монтальбано прочел, пока добирался до выпаса.

«Молодой Кардамоне – это классический образчик папенькиного сынка, всецело определяемый указанной типологией, без единого проблеска фантазии. Отец является, как известно, джентльменом во всех отношениях, кроме одного, о котором я скажу после, и полной противоположностью покойного Лупарелло. Крошка Джакомо обитает со второй женой, Ингрид Шёстрём, чьи качества я тебе уже описал изустно, на втором этаже отцовского особняка. Перечислю тебе его заслуги, по крайней мере те, которые мне помнятся. Глупый как пробка, он никогда не питал склонности ни к ученью, ни к какой бы то ни было деятельности, разве что к исследованию женских гениталий, которому отдался с самого нежного возраста, и тем не менее всегда переходил из класса в класс с похвальными отметками при помощи Отца Небесного (или, проще говоря, отца). Ни разу не появился в университете, хотя числился на медицинском факультете (к счастью для здравоохранения). В шестнадцать лет, не имея прав, на мощной отцовской машине сбил насмерть восьмилетнего ребенка. Однако ему не приходится расплачиваться за свой поступок, – платит семье ребенка отец, и весьма щедро. Став взрослым, он организует фирму, которая работает в сфере услуг. Через два года фирма терпит крах, Кардамоне не теряет ни одной лиры, его компаньон на грани самоубийства, а работник налоговой полиции, который хотел бы углубиться в суть дела, вдруг переводится в Больцано[15]. Ныне Джакомо занимается фармацевтическими препаратами (можно себе вообразить, если у него отец за наводчика!) и швыряет налево и направо суммы, значительно превосходящие его гипотетические прибыли.

Помешанный на гоночных машинах и лошадях, основал (в Монтелузе-то!) клуб конного поло, но состязания в этом аристократическом виде спорта там не проводятся. Зато, к вящему удовольствию членов, не переводится кокаин.

Если уж приходится высказывать свое нелицеприятное суждение о нашем герое, я сказал бы, что речь идет об эталонном идиоте, из разряда тех, которые приживаются там, где есть влиятельный и состоятельный отец. В возрасте двадцати двух лет он заключил брак (так, кажется, говорится?) с Альбамариной (для друзей Баба) Коллантино, из кругов высшей торговой буржуазии Палермо. Спустя два года Баба подает в Верховный суд Ватикана прошение о расторжении брака, указывая в качестве причины явную impotentia generandi (сиречь неспособность к продолжению рода) супруга. Ах да, забыл, в восемнадцать лет, то бишь за четыре года до женитьбы, Джакомо обрюхатил дочку одной из горничных, и неприятный инцидент был, как обычно, замят Всемогущим. Таким образом, вставал вопрос: кто говорил неправду, Баба или дочка горничной? По не подлежавшему обжалованию мнению римских прелатов, неправду говорила горничная (а ты как думал?), – Джакомо был не в состоянии производить потомство (и за это нужно возблагодарить Всевышнего). После аннуляции брака Баба объявляет о помолвке с кузеном, с которым некогда уже состояла в связи, а Джакомо тем временем, чтобы забыться, направляет свой путь в туманные страны севера.