Сиротка. Дыхание ветра - Мари-Бернадетт Дюпюи

Продавцы в магазинах обслуживали ее со слегка недоверчивым выражением лица. В кондитерской ее даже осмелились спросить, действительно ли она Эрмин Дельбо, певица с золотым голосом, их землячка. В глубине души было лестно, что ее узнают, уважительно приветствуют.

«Если я представлю Талу и Киону всем, кто радуется моему возвращению сюда, к ним будут лучше относиться. По крайней мере, пока никто еще пристально не разглядывал мою маленькую спутницу. А мясник даже сказал, что моя дочка — ну просто вылитая я».

Углубившись в свои мысли, молодая женщина чуть не налетела на высокого человека довольно привлекательной внешности. Она пробормотала какие-то извинения, а тот радостно воскликнул:

— Эрмин! Могла хотя бы позвонить маме. Я уже два дня тебя ожидаю.

Это был Жослин Шарден, высокий, худощавый, но крепкого сложения. Он по-прежнему носил бороду и аккуратно подстриженные усы, а его темные глаза блестели от радости. Он звучно расцеловал дочь в обе щеки, что выдавало наплыв его чувств.

— Папа! Как я счастлива! Я не знала, что ты будешь в Робервале сегодня вечером, — воскликнула она.

— Лоре так не терпелось увидеть тебя, что она заставила меня остановиться в гостинице, чтобы не пропустить твой приезд. Мне вменялось в обязанность не спускать глаз с озера и близлежащих дорог.

Молодая женщина едва сдерживала слезы, настолько была взволнована встречей с отцом, его торжественным и полным любви голосом. Он не отрываясь смотрел на нее, охваченный счастьем, смягчившим резкие складки на его лице, оставленные долгими годами скитаний. Это был мужчина пятидесяти семи лет, еще весьма привлекательный. Он редко, но заразительно смеялся.

— Ты прекрасно выглядишь, — заметила она.

— Твоя мать очень заботится обо мне, а Мирей откармливает прямо как на убой, — весело ответил он.

Засмущавшись, Киона спряталась за спину Эрмин. Жослин наклонился к ней.

— Ну-ка, — произнес он нарочито строгим голосом, — кто это у нас испугался своего дедушки? Это Лоранс или Мари? Держу пари, что Лоранс! Мари вела бы себя смелее.

Сердце Эрмин бешено колотилось. Она не ждала этой встречи и теперь была застигнута врасплох.

— Ни та и ни другая, папа! Мои дочки остались с кормилицей. Это Киона!

— Киона! — повторил растерянный Жослин. — Она уже такая большая?

Не слишком удачная реплика выдавала его смятение. Он видел девочку совсем крошечной, когда ей было всего девять месяцев. Эрмин подтолкнула ее вперед.

— Киона, это мой отец, — просто сказала она.

— Добрый вечер, месье! — произнесла девочка звонким голоском.

Свет фонаря подчеркивал золотистый оттенок ее кожи и выбившуюся прядку медовых волос. Она внимательно оглядела Жослина и улыбнулась ему радостно и доверчиво, но в ее глазах блестел странный огонек.

— Боже мой! — воскликнул он, не в состоянии ответить на приветствие ребенка. Несколько долгих минут он оставался полностью завороженным Кионой, потом выпрямился, повернул голову, словно искал поддержки оттуда, с этой пустынной вечерней улицы. Эрмин прекрасно представляла себе волнение, которое должен был испытывать ее отец, столкнувшись со своей незаконной дочерью, зачатой в одну из тех теплых июньских ночей, когда он разделял ложе с Талой.

— Что она здесь делает? — спросил он наконец очень тихо, взволнованным голосом. — Эрмин, я полагаю, что ты действовала обдуманно?

— Я все тебе объясню, — сказала она вполголоса. — У моей свекрови были неприятности, и она проведет зиму в Робервале. Мы сняли комнаты в пансионе, но в понедельник я приеду, чтобы подыскать им более подходящее жилье.

— Только этого не хватало! — вспылил Жослин. — Полная катастрофа! Как будто мало того, что война перевернула все вверх дном… Давай пройдемся немного.

Киона взяла Эрмин за руку и старалась не отставать от взрослых. Она с любопытством поглядывала на этого человека, казавшегося ей огромным, но при этом ощущала его смятение.

— Папа, мы поговорим об этом завтра, в Валь-Жальбере, — прервала его молодая женщина. — Сегодня вечером я ужинаю с Талой, Мадлен и малышами.

— Я бы с удовольствием пригласил тебя в ресторан «Château Roberval», где я остановился. Лора настояла на этом, несмотря на расходы. Она непременно хотела, чтобы я жил в этом отеле. Знаешь почему? Она слышала, как ты пела там в обеденном зале в самом начале твоей карьеры.

— Да, когда я называла ее «дама в черном», не зная, что речь идет о моей матери, — вздохнула Эрмин. — Боже мой, мне кажется, что все это было сто лет назад! Я была такой робкой, до смерти боялась выступать. Да и теперь я не избавилась от страха перед сценой. В этом я не изменилась.

Киона никогда еще не слышала этого выражения. Она сильнее сжала руку молодой женщины и спросила:

— Мимин, а что такое «страх перед сценой»?

— Ой, дорогая моя, как бы тебе объяснить… Это похоже на обычный страх, но не такой, когда боишься волков или грозы либо когда боишься, что тебя будут ругать за то, что ты сделала что-то ужасно глупое. Это необычный страх, который я чувствую перед тем, как должна выступать на сцене перед зрителями. Один раз я даже думала, что упаду в обморок, но Шарлотта дала мне стакан ледяной воды и я выдержала. Сосет под ложечкой, и сердце бьется быстро-быстро.

Жослин воспользовался тем, что они были заняты разговором, и внимательно вглядывался в лицо Кионы, в рисунок ее бровей, очертания губ.

«Какая она красивая! — думал он. — Моя дочь, это моя дочь, и только сегодня вечером я услышал звук ее голоса, увидел ее милый взгляд. От кого у нее такие глаза? Они кажутся светлыми, может быть зелеными или серыми. Какое умное лицо!»

Он испытал нечто вроде тайной гордости одновременно с ощущением потери. То ли судьба, то ли дьявол дергали за ниточки, чтобы завлечь его в эту необъяснимо запутанную ситуацию.

«Я обещал Лоре не видеть этого ни в чем не повинного ребенка, а если встречу, не выказывать никаких чувств — ни интереса, ни нежности, — думал он с горечью. — Но уже сейчас мне хочется обнять ее, приласкать! Я не видел, как росла Эрмин; теперь я должен лишить себя второй дочери. Нельзя постоянно жить с закрытыми глазами. Киона — плоть от плоти моей, мне так хочется любить ее».

Он слегка утешился, думая о своем маленьком Луи, почти ровеснике Кионы с разницей в четыре месяца. Мальчуган был очень к нему привязан и наполнял гордостью его отцовское сердце. Но он с радостью воспитывал бы и дочь, врожденному очарованию которой он, сам того не понимая, уже поддался. Очарованию и чему-то другому, неуловимому, какой-то силе, еще робкой, но обещающей проявиться в будущем.

— Я провожу вас, — предложил он наигранно веселым тоном. — Не хочу нарушить ваши планы — ужинайте в чисто женском обществе! А я позвоню Лоре, сообщу, что ты цела и невредима и добралась до Роберваля.

— Поцелуй маму за меня, — сказала Эрмин. — Папа, мне так нужна сейчас поддержка. Меня совершенно подкосил отъезд Тошана, я не говорю уже о потере моего маленького Виктора.

— Я знаю, дорогая моя, — ласково ответил Жослин. — Поверь мне, мы всем сердцем были с тобой. Как мы написали в письме, нам было трудно приехать на похороны; у Луи поднялась высокая температура, и Лора не хотела оставлять его одного. А из дома его нельзя было увозить. Я мог бы добраться до вас, но из телеграммы стало ясно: твой муж не имел ни малейшего желания видеть меня на похоронах.

Эрмин сделала ему знак замолчать, указывая на Киону. Малышка наблюдала за маневрами грузовика на другом конце улицы, его колеса были обмотаны специальными цепями. Когда они оказались перед дверьми пансиона, Эрмин попрощалась с отцом, но он обиженно смотрел на нее.

— Ты так быстро уходишь! Мы даже толком не поговорили, — жалобно произнес он.

— У нас на это будет вся зима, папа. Можешь поцеловать Киону, завтра утром ты ее не увидишь.

Он отпрянул.

— Да нет, к чему это? — недовольно произнес он. — Пусть она идет в дом, а ты задержись на минутку. Прошу тебя, Эрмин! А тебе, малышка, я говорю до свиданья, — добавил он громко, — а главное, будь умницей.

— Странно ты ведешь себя, папа, — сказала молодая женщина еле слышно. — Киона, милая, заходи внутрь и подожди меня в коридоре у печки. Я недолго. Твой крестный очень спешит сегодня.

— Мой крестный? — повторила девочка с удивлением. — А что это такое?

— Когда ты была совсем малышкой, ты тяжело заболела и священник из церкви пришел окрестить тебя. Для этого нужен был крестный, тот, кто хотел бы заботиться о тебе, о твоем христианском образовании, любить тебя, интересоваться твоей жизнью. Мой отец сидел возле твоей кроватки, и он согласился взять на себя эту роль. Это и есть крестный.

— Эрмин, замолчи, — взмолился Жослин.

Киона колебалась, ее смущало напряжение, которое она чувствовала между Мимин и этим большим человеком с бледным лицом.