Дорога в декабре - Захар Прилепин

Только из этой программы в последние пару лет можно было узнать о том, что в природе существуют «союзники», а Костенко сидит в тюрьме. Теперь он показывал то, что показывать в принципе нельзя.

«Яне Шароновой прямо в здании театра, на глазах у десятков представителей культурной общественности, были нанесены тяжелые физические травмы. Нашему корреспонденту удалось снять кафель, по которому буквально провезли лицом девушку, совершившую хулиганские действия в отношении главы государства. Кафель, мы видим, в крови и, как уверяют свидетели, в крошеве зубов девушки. Кроме того, судя по всему, ей сломали руку — стоявшие рядом явственно слышали характерный хруст. Заметим, что девушка сопротивления не оказывала и успела выкрикнуть одну фразу: “Это была политическая акция!”»

Саша содрогнулся.

Ведущему явно нравилось и всё происходящее, и произносимое им — он был уверен, что проводит последние минуты на экране, в прямом эфире, зато именно его репортаж пройдет сегодня по всем мировым каналам.

«Сотрудники охраны президента немедленно изъяли все пленки у фото- и телекорреспондентов, но нам чудом удалось сохранить отснятый материал, — докладывал ведущий. — Наши источники в “Союзе созидающих” утверждают, что последнее время Яна Шаронова занимала одно из руководящих мест в партии. Именно ей приписывают организацию захвата смотровой башни в центре Риги с требованием отпустить из латышских тюрем ветеранов Великой Отечественной войны. Однако за недостатком улик Шаронова по-прежнему оставалась на свободе».

Следом пошел репортаж о самых громких акциях «союзников» за последние годы: разгром в центре Москвы, министры в майонезе и с кремовыми тортами, одетыми на тяжелые головы, чучело губернатора на шпиле…

«А вот последняя новость из провинции», — сообщил довольно ведущий.

И тут пацаны увидели вчерашний «Макдоналдс», будто переживший жестокий ураган. Не в силах сдержаться, Веня и Олег захохотали, и даже Позик улыбнулся.

Следом за «Макдоналдсом» мелькнули дверь с надписью «лохи», фасад со словом «мрази», увенчанным восклицательным знаком, и вид офиса изнутри — выгоревшие стены, черные батареи и груды оплавленного хлама — еще вчера это была оргтехника.

Ведущий с удовольствием комментировал видеоряд.

— Пришел капец, — сказал Саша негромко, он один не улыбался все это время. — Президента нам не простят.

— Да ладно, ничего не будет, — махнул рукой Веня.

В ту же секунду задребезжал, подрагивая белыми боками, старый телефон. Все переглянулись.

Олег взял трубку.

— Тебя, Саш, — сказал.

Звонил местный «союзник» — Шаман.

— Сань, твоя мать тебя разыскивает.

— Шаман, ты откуда звонишь? — прервал его Саша.

— Да нормально всё, не из дома. Мать тебя разыскивает, плачет.

— Чего случилось?

— Говорит, приходили опера, искали тебя. Всю квартиру перетрясли твою. Толкнули ее, говорит.

— Что значит «толкнули»?

— Не знаю, что значит. Она говорит — «толкнули». Она не пускала их. Дверь вроде выбили. Она плачет.

— Ладно, всё понял, плачет.

Только положил трубку, снова звонок. Олег взял трубку. Молча выслушал и положил.

— У меня менты были, — сказал.

— Тебе из дома звонили? — спросил Саша. Если звонили из дома — значит, скоро придут сюда, понимал он.

— Да там нормально всё. Я бабку свою научил. Если придут милиционеры, сказал ей, позвони и скажи: «Оля, я приготовила рагу! Приходи в гости!» Она так и сказала. Не могла никак запомнить, я ей на бумажке написал, приклеил над кроватью.

Олег сипло посмеялся. Саша смотрел на него внимательно, раздумывая. Ладно, решил, здесь пока останемся. Только надо бы к матери сходить. Толкнули ее. Я вам, бляди, толкну.

Рожи умыли, позавтракали кое-как, чайку выпили. Видя глаза Вени, бегающие по вчерашней, опустошенной безвозвратно посуде из-под портвейна, Саша велел:

— На улицу не ходить никому.

— Так сигарет нет, — сказал Веня весело.

— Вон Верочка сходит, — девочка его как раз на кухню зашла, улыбаясь как-то по-новому.

«Теперь все знают, что Саша — мой парень», — так сам Саша расшифровал ее настроение.

«Хотя, черт ее знает…» — осекся спустя минуту.

— Ты куда? — спросила Верочка.

— Приду скоро.

— Сань, так и денег нет, — улыбался Веня.

Саша дал Вере красивую хрусткую купюру. Веня издал радостный клик.

Он шел по городу, чувствуя, что улицы и площади ненавидят его. Как будто Сашу пытаются выдавить из этих скучных и обидчивых пространств. И злой, ощеривающейся энергии, пульсирующей внутри, уже не хватало Саше, чтобы противостоять. Город был слишком велик.

«Суд судом, век веком», — повторял упрямо Саша, до конца не понимая и не пытаясь понять, что значат эти слова.

«Я все смогу», — говорил он, касаясь гильзы в кармане. Она холодила пальцы, ее никогда нельзя было отогреть настолько, чтоб тепла хватило хоть на полминуты.

Саша не стал подходить к своему дому, а зашел в соседнюю пятиэтажку, поднялся к чердачной двери, но на ней висел огромный замок. В соседнем подъезде было то же самое. В третьем — повезло. Замок оказался сломанным — ржавую дужку нужно было только раскрыть. Дверь, с шипением задевая о полы, поддалась. Из черного нутра пахнуло сырым камнем, затхлостью.

Щелкая зажигалкой и все равно ни черта не видя, едва не поломав ноги, нашел ход на крышу. Рукоятка люка была просто перекручена проволокой.

Вылез на белый свет, дошел почти до края крыши. Присев на корточки, разглядывал двор, окна своей квартиры, редких прохожих…

Долго искать не пришлось — в дальнем конце двора стояла черная «Волга», со свежими следами недавней парковки, без снега на крыше. Антенна качалась на ветру. Никогда этой машины не было здесь, помнил Саша.

Спустился вниз, прыгая через ступени, — будто на свидание торопился.

В городе был всего один переговорный пункт, туда Саша и направился.

Дома никто трубку не брал.

Вышел на смурную, темную, несмотря на утро, улицу. Снег был жесткий и настырный, а Саша без шапки.

Мгновение посомневавшись, двинул в центр города — «за шапкой», оправдал себя.

Быстро добрался на маршрутке, прошмыгнул во вчерашний дворик, шапка так и висела на сучке, только в снегу и холодная, нежилая. Забрал ее, надел, проледеневшую, грел головой.

У «Макдоналдса» все прибрали и уже вставляли новые окна. К сгоревшему офису не пошел — издалека приметил, что там суетятся многочисленные люди. И видеокамеры вроде стоят. Местные журналисты собрались, должно быть. Проснулись…

Уселся в вальяжный, но поживший троллейбус, проехал по городу полный круг, наблюдая, как набирается полный, битком салон и как к концу маршрута становится пусто, малолюдно. И кондуктор, шумная и полная баба, целый час неумолимо буровившая мерзлых пассажиров, плотно набивавшихся, как мясо в морозилку, вдруг вздыхает и становится неожиданно одинокой, и бесцветные глаза ее тоскливо блуждают.

— Ты чего? — спросила кондуктор у Саши на конечной.

— Я остановку свою пропустил, можно я обратно проеду?

— Мы стоять будем десять минут, — ответили ему недовольно. — И за билет придется еще раз заплатить.

— Я заплачу, — сказал Саша.

Думал о маме и о Яне. Они сменялись в голове, и обеих их было нестерпимо жалко, и обе казались родными настолько, что умереть за них хотелось немедленно.

«Зубы выбили Яне, а…» — Саша вспоминал ее быстрый рот, и губы, и влажный язык, и так часто меняющие настроение глаза.

И сразу после этого думал о матери, и в этой смене не было ни пошлости, ни подлости.

«Маму мою кто смеет обидеть? Мать мою кто?» — спрашивал, глядя перед собой, в пластмассовую стенку с нелепым календарем — а за стенкой сидел и курил водитель. Саша чувствовал вкус дыма и сам хотел курить.

Замерзший и оголодавший, он дозвонился до матери уже после обеда. Мать мгновенно взяла трубку, будто сидела возле телефона.

— Ты где, сынок? — почти закричала она.

— Да тихо ты, мам, нормально все у меня, — отвечал Саша, оглядываясь зачем-то по сторонам, всматриваясь в лица людей, стоящих возле его кабинки, и оттого путаясь в словах. — Я… на улице… Ну, звоню… из одного места. Что там у тебя?

— Да что у меня. Ничего у меня. Вот мастеров вызвала — дверь вставляют.

— Ее выбили?

— Ну, ты же сам мне говорил: не открывай никому никогда, говори, чтоб повестку оставляли в почтовом ящике. Я и не открывала, — и жалуясь, и сетуя говорила мать.

— Они тебя били?

— Бог с тобой, Саша, никто меня пальцем не тронул, не делай только ничего. Никто меня не бил. Разбросали все вещи по квартире, цветок вон мой зачем-то разбили об пол, обзывали тебя по-всякому и ушли. Что ты натворил, а? Где ты есть-то?

— Нигде, мам! В Караганде! Сиди спокойно там, не бойся. Я ничего не делал плохого, поняла? Всё, деньги кончаются. Мама! Пока! Всё хорошо! Всё будет хорошо!