Птицы - Торин Владимир

– Я… н-не… ничего ей не скажу…

– Ты же хочешь сохранить свою жизнь, Конрад, верно? Мы заключим сделку: держи рот на замке и не высовывай нос за дверь, и я тебя не трону. В память о нашей… дружбе…

Сказав это, Птицелов вытащил из середины колоды карту и швырнул ее на стол. Конрад Франки опустил взгляд, и во рту у него пересохло.

Перед ним лежала худшая карта из возможных. Та, что отменяла все ходы и блефы, та, что рушила любую комбинацию. Карта, которая мгновенно останавливала партию.

Перед ним лежала «смерть приходит в полночь»…

…Пластинка на радиофоре медленно вращалась, ручка завода поворачивалась, и рог чуть подрагивал.

Корнелиус Фергин сидел в кресле и, склонившись над записывающим раструбом, наговаривал послание:

«Здравствуй, Финч! Это дедушка. Конечно же, ты догадался, что ручка для радиофора в пустом ящике лежит там не просто так…»

Корнелиус пытался говорить как можно спокойнее, пытался сделать вид, что ничего не произошло, что все по-прежнему. И все же то и дело ловил себя на том, что сам не верит своим словам. Было очень тяжело лгать после десятилетия в теле честного человека, было тяжело отыскивать в себе интонации доброго дедушки, прекрасно понимая, что ни дедушки, ни того, к кому он обращался, не существует.

Напрашивался вопрос: зачем он вообще это записывает, если теперь точно знает, что Финч не его внук. Для чего все это нужно, если после окончания бури все уже перестанет быть важным?

«Нужно выиграть немного времени… Да и мальчишка слишком хорошо играл свою роль – он заслужил хоть какое-то послание… напоследок…»

«…Еще раз прошу: за меня не переживай – я вернусь сразу же, как разберусь с делами. И ни в коем случае не думай, что я сбежал, бросив тебя одного. Знай, что я тебя люблю и не ушел бы, если бы у меня был выбор. Особенно перед бурей…

И последнее: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не ищи меня, потому что…»

Из прихожей донесся перезвон колокольчиков – кто-то позвонил в дверь.

Корнелиус поднял голову.

«Проклятье! – подумал он. – Кого там еще принесло? Не вовремя!»

Приблизив губы к раструбу, Корнелиус быстро проговорил в него:

«Мне нужно идти. До скорой встречи…»

После чего остановил запись, вытащил рукоятку из бока радиофора и поставил на него стопку газет.

Подойдя к двери, он грубо осведомился:

– Кто там?!

– Это я, – ответили с той стороны двери.

Корнелиус нахмурился.

– Я ведь сказал тебе не высовывать нос из квартиры, Конрад. Убирайся!

– Нет, я не уйду! Я должен сказать тебе кое-что важное…

Корнелиус открыл дверь и, не задерживаясь в прихожей, направился в свою комнату. Конрад Франки суетливо потопал следом.

– У меня нет времени слушать твои бредни, Конрад, – бросил Корнелиус на ходу.

– Ты уходишь?

– Моя жизнь здесь подошла к концу. Меня ждет работа.

Он вошел в комнату, и Конрад последовал за ним. Старый шпион застыл у двери, расширенными от страха глазами глядя на то, что лежало на кровати. Уже собранный и готовый к вылету винтокрыл, трость с рукоятью в виде головы ворона, бесшумный пружинный револьвер, костюмный чехол и раскрытый чемоданчик: внутри, под ремешками, разместились ножи, иглы, склянки с медленно действующими ядами и прочие инструменты, назначение которых Конраду Франки прекрасно было знакомо, учитывая, что точно таким же «набором интересующегося джентльмена» он пользовался во время войны и сам.

– Для кого это? – спросил старый шпион дрогнувшим голосом.

– О, мой компаньон не довел дело до конца, и теперь я должен узнать все сам, – ответил Корнелиус.

Выдвинув один из ящиков гардероба, он положил туда ручку от радиофора, после чего захлопнул чемоданчик – щелкнули замки. Повесив на пояс револьвер, хозяин двенадцатой квартиры взялся за чехол.

– Ты пришел, чтобы что-то сказать, – напомнил он.

– Не делай этого, Корнелиус, – взмолился Конрад. – Прошу тебя…

– Я должен. У меня есть работа. Мой долг…

– Это больше не твоя работа! Это все в прошлом!

Корнелиус искоса глянул на него и вздохнул.

– Прошлое всегда рядом, Конрад. Оно только и ждет своего часа, чтобы напомнить о себе.

– Я тебя знаю. Ты не хочешь идти.

– Нет, друг мой, ты меня не знаешь. Я жил чужой жизнью, пора и честь знать.

– Одумайся!

Конрад подошел и положил руку Корнелиусу на плечо. Тот дернулся:

– Не смей!

– Ты не должен уходить! Я тебя не пущу!

Корнелиус в ярости повернулся к нему и схватил его за воротник шлафрока.

– Ты, видимо, не до конца понимаешь, что происходит, старый дурак! Ты совершил большую ошибку, явившись сюда!

В его руке появился револьвер, большой палец отвел курок.

– Ну давай! Стреляй!

– Ты сам напрашиваешься!

– Ну же! Чего медлишь?!

Корнелиус сжал зубы.

– А как же Финч?! – спросил Конрад. – Если ты уйдешь, у мальчишки никого не останется…

Лицо Корнелиуса исказилось.

– Я сказал: не смей!

Конрад дернулся. Раздался треск ткани, пуговица на клочке ткани отлетела в сторону.

Старый шпион тяжело дышал, глядя на друга.

– Ты пожалеешь, Корнелиус…

Корнелиус вернул курок на место и повесил револьвер на пояс. Подойдя к кровати, он взял трость, после чего повесил на пояс и ее. А затем достал из чехла пальто. Длинное пальто с воротником из черных перьев… Быстро надев его, натянул на голову цилиндр, взял в руки винтокрыл и чемоданчик.

Подойдя к окну, он распахнул его и одним движением забрался на подоконник.

Обернувшись, Корнелиус встретился взглядом с Конрадом Франки. Старый шпион в отчаянии заламывал руки: он понимал, что ничего не сможет сделать.

– Корнелиуса, которого ты знал, больше нет. А Птицелов никогда ни о чем не жалеет. Советую тебе вернуться к себе, Конрад. Для тебя же будет лучше, если ты выполнишь свою часть сделки и запрешься в своей конуре. Будешь уходить, захлопни дверь. И помни: если ты только подумаешь о том, чтобы начать болтать, я узнаю. Прощай, Конрад.

Сказав это, Птицелов запустил винт и вышел в окно…

…Черный кабинет на вершине маяка нравился Птицелову, хоть тот и предпочел бы что-то… попроще.

Это место было вотчиной Хозяина, его логовом: у затянутого тяжелыми шторами круглого окна стоял черный письменный стол из дерева вранн, перед ним, словно в театре, были расставлены несколько стульев с высокими резными спинками. Вдоль стен темнели шкафы, поднимающиеся под своды и заставленные стеклянными книгами, в которых хранились черные перья приспешников Гелленкопфа – каждого, кто поклялся на крови следовать за ним, убивать и умирать по первому зову. Большинство из обладателей этих перьев сейчас либо томились в Креххен-гроу, либо были убиты, но многие надели личины почтенных джентльменов и дам, обвели вокруг пальца суд не-птиц Риверриронн и жили своими жизнями, пока даже не догадываясь, что скоро их всех снова призовут.

В центре кабинета стояла сложная механическая конструкция: вороненые ободья раз за разом проворачивались вокруг истекающей черной слизью сферы. Качались маятники, и в мерном, мертвенном порядке вращались шестерни.

Буквально во всем здесь ощущалось присутствие Хозяина: в перьевом ковре под ногами, в громадном зеркале, больше похожем на дверь, в висящих под сводами астрономических механизмах, которыми Хозяин управлял по мановению одного лишь пальца и назначения которых никто, кроме него, понять не мог.

Корнелиус Фергин сидел за столом, на котором были разложены планы и схемы, стопки карточек с именами и оружие.

«Такая кроха, – думал он, не сводя взгляда с пилюли, лежавшей у него на ладони, – и способна изменить целую жизнь…»

Нечто назойливое поблизости заставило его дернуться.

– Хватит! – велел Птицелов. – Ты не приблизишь исполнение плана, если будешь постоянно щелкать крышкой…