Источник - Джеймс Миченер

Конечно, главный предмет спора – был ли Иисус человеком и в то же время Богом, как считали египтяне, или Он был человеком и лишь потом Богом, во что верили в Константинополе, – как и предвидел отец Эйсебиус, давно был разрешен: и та и другая сторона заблуждались, и все добрые христиане теперь признавали, что Христу изначально были присущи две сущности – одна извечно человеческая, а другая столь же извечно божественная, хотя египтяне отказывались отринуть свои убеждения и на их основе создали отдельную церковь. Но к удовлетворению многих, дебаты о физической природе Христа перешли на более высокий уровень, и проблема, которая сейчас терзала церковь, звучала так: была ли духовная натура Христа человеческой или божественной?

В базилике Святой Марии Магдалины, возведенной примерно триста лет назад и хорошо известной в Европе своими мозаиками, которую паломники посещали на пути к святым местам и обратно, правил епископ – он был назначен императором из Константинополя и подчинялся потребностям императорского правления. Человеком он был слабым и неумелым. Он было попытался как-то умиротворить Макор, но в своих стараниях стал настаивать на ортодоксальной точке зрения, что у Христа были две отдельные сущности, человеческая и глубоко божественная; но простодушные жители Макора так и не смогли принять эту доктрину, поскольку в глубине души считали, что у Христа была только одна натура, человеческая и в то же время божественная. Так что епископ в своей базилике излагал идеи Константинополя своей тающей пастве, а в убогой церкви к востоку от главных ворот горожане, веровавшие в единую натуру Христа, поклонялись ему в соответствии с известными обрядами Египта. Время от времени епископ, угрожая им, вводил в город императорские войска из Константинополя, и с появлением солдат все, веровавшие в единую натуру Христа, покорно собирались в базилике, клятвенно обещая и епископу и наемникам, что отныне они будут придерживаться ортодоксального убеждения в двойственности природы Христа, но, как только солдаты покидали город, они шумно возвращались в свою церковь, распевая:

Тело Христа одно,Да святится навеки!Мать Иисуса Богу подобна,Да святится навеки!

Когда эта провокационная песня разнеслась по улицам города, разъяренные «византийцы» решили перебить «египтян», так что в Макоре часто лилась кровь; но ересь продолжала существовать, и излечить ее не удавалось. Как глубокая трещина среди последователей Магомета, угрожавшая превратиться в непроходимый провал, такой же разрыв между Египтом и западом утвердился навечно.

Кроме византийской и египетской сект, в Макоре существовали еще две церкви. Одну поддерживал Рим для помощи паломникам из Европы, а другая служила нуждам странной восточной секты несторианцев, и между этими двумя группами тоже нередко возникали ссоры – так что в этом небольшом поселении существовал микрокосм богословской анархии, характерной для церкви в Азии: византийцы из Константинополя, римляне, египетские сепаратисты и несторианцы.

И вот в этот кипящий котел страстей один из самых благородных императоров Византии вбросил привлекательное новое богословие. Гераклиус был солдат, ученый и святой. Как воитель он недавно нанес поражение персидской династии Хосроев и отвоевал подлинный Крест Господень, который впервые нашла триста лет назад императрица Елена, и этот подвиг поставил его во главе христиан всего мира. Следуя второму своему увлечению, он изучил разногласия, угрожавшие единству его церкви, и теперь, будучи праведным святым человеком, был готов предложить талантливый компромисс, приемлемый для византийцев и римлян, для египтян и несторианцев, если только они, искренне веруя, примут его предложение. В эти роковые годы, когда арабы захватили Дамаск и половину его империи, Гераклиус был занят трудами по разработке всеобъемлющего компромисса, который достиг Макора в такой вот форме: «Глубоко озабоченные желанием положить конец тем раздорам, что терзают нашу церковь, мы решили, что больше не будет споров о природе Иисуса Христа, одна ли у него сущность или две. Проблема эта несущественна, и таким образом мы провозглашаем, что, как бы человек ни веровал, его радостно примут в нашей церкви. Забыв о телесной природе Христа, сим мы объявляем, что он представляет собой единую волю, которая безупречно представляет волю Бога. Таково ныне верование всех подлинных христиан, от имени которых мы и говорим».

Императорский эдикт был зачитан ранним летним утром, а уже к вечеру в ходе церковного бунта были убиты три человека. И в последующие дни епископ плачуще взывал в своей базилике:

– Есть две сущности Христа и одно повеление. Таков закон.

Но упрямые египтяне возражали:

– Есть лишь одна сущность и две воли, – так что примирительный жест императора вызвал только новую ересь, которая взбудоражила общину.

И когда мусульманское войско мощным потоком шло с востока, дабы положить конец власти Византии в Галилее, жители этих непокорных мест продолжали свои жаркие споры о природе Христа, не догадываясь, что пускают в ход те же доводы, что так возбудили Макор в те дни, когда молодой еврей Менахем бен Иоханан вошел в лоно новой церкви как Марк, и нынешние дебаты были столь же банальными, как и тогда – попытки создать основу, исходя из которой христианство может завоевать мир. Если одни считали Иисуса человеком во плоти и крови, то Его божественность была совершенно бессмысленна, а также не существовало и чуда Марии, Матери Божией; с другой стороны, если согласиться с доводами, что Он был Богом, и никем иным, то сходило на нет значение Его воскрешения, как человека, а распятие на кресте надо было толковать как Божье намерение доказать свою правоту, и тут не было ни человеческих страданий, ни мук. Тем не менее, если бы удалось внушить убеждение, что и сущность Христа, и Его природа, и Его действия несут в себе черты и человеческого и божественного начала, то церковь обрела бы хоть и шаткий, но единый принцип, на котором уже можно было бы возводить огромное здание веры и философии. Таким образом христиане Макора приняли участие в исторической битве о значении Христа, но тонкое предложение императора Гераклиуса мало помогло ее исходу, потому что через несколько недель после его оглашения из Табарии прибыли дозорные с известиями, что арабы собираются взять Макор, а Птолемаида уже захвачена.

Абд Умар, слуга Магомета, который, покинув открытые пространства, вел своих всадников через леса Галилеи, был сбит с толку противоречивыми утверждениями христиан; но вот евреи привели его в окончательную растерянность, потому что он никак не мог понять, почему они отказываются признать Магомета. Он старался разрешить эту проблему со старанием и любовью, потому что в глубинном смысле слова он и сам мог считать себя евреем.

Раб-полунегр, какое-то время он был собственностью некоего Умара, от кого и получил свое имя Раб Умара. Когда тот куда-то исчез, он перешел в руки могучего рыжего еврея Бен Хадада, чьи предки ушли из Палестины в те бурные годы, когда римский генерал Веспасиан громил восставших евреев. Колено Бен Хадада, прибыв с караваном из Галилеи, встретило в Аравии, где среди песчаных барханов стояли белокаменные города, теплый прием. Евреи жили сами по себе, повинуясь законам Торы, и постепенно обретали репутацию умелых торговцев, особенно в родном городе Бен Хадада Ятрибе, который вошел в историю под именем Медина.

Бен Хадад был высоким, сильным и жизнерадостным человеком, чьи караваны приносили ему преуспеяние. Во время путешествия в Дамаск он усвоил часть Талмуда, доставленного сюда из Вавилона, и это знание некоторых высказываний отцов еврейской учености сделало его чем-то вроде духовного пастыря своего племени, но он никоим образом не походил на традиционного раввина, мудреца или учителя. Он был добродушным и беспечным человеком, которому нравилась шумная суета торговли и который послал своего приемного сына Абд Умара в пустыню с караваном, когда тому минуло лишь одиннадцать лет.

– Заботься о верблюдах, и Бог позаботится о тебе, – сказал Бен Хадад темнокожему мальчику. – Если человек просит пятнадцать кусков, дай ему шестнадцать… если собираешься и дальше вести с ним дела.

Когда другие евреи Медины отказывались заниматься делами в шаббат, Бен Хадад доказывал:

– Если к вечеру пятницы мои верблюды в полулиге пути от дома, Бог сам пожелает убедиться, что они благополучно добрались до своих стойл.

Кроме того, он учил Абд Умара:

– Если ты провел три дня в пустыне, выхаживая больного верблюда, Бог как-то возместит тебе потерю.

Ему было сорок восемь лет, у него было четверо жен и множество детей, но больше всех из них он любил Абд Умара, потому что раб был умен, сообразителен и так же любил хорошую жизнь, как и Бен Хадад.

– Если молодой человек, отправившись в Дамаск, не может познакомиться с девушками из Персии, то ему лучше оставаться дома с женщинами, которые перебирают финики.