Конец заблуждениям - Робин Кирман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он хотел поразить ее и поэтому провел следующие дни, пытаясь придумать великолепное и глубокое музыкальное произведение. Но ничто из того, что он написал, не казалось свежим. Дункан начал паниковать при мысли о неудаче; он действовал импульсивно, чтобы сблизиться с девушкой, которой восхищался, и вызвался сделать то, чего на самом деле не мог. На следующее утро он пришел на репетицию пораньше, чтобы встретиться с хореографом и объяснить, что не может продолжить работу с ними. Однако тот опаздывал, и единственным человеком, оказавшимся на месте, была девушка, которую он больше всего боялся увидеть: Джина.
Должно быть, Дункан выглядел готовым сбежать, потому что она сразу же спросила, что случилось.
– Я… просто пришел сказать, что… не могу этого сделать… музыку. Вы можете передать это хореографу?
– Что ж, – просто сказала она, – но, если не возражаете, я хотела бы узнать, почему вы решили, что не можете?
Он был удивлен ее вопросом, никак не ожидал, что ему придется оправдываться перед ней.
– Я… Я не могу заставить себя сделать это. Мелодии иногда… просто не приходят. Я не могу контролировать подобное.
Дункан ожидал, что ее устроит такое объяснение, но Джина за кулисами оказалась такой же бойкой, как и на сцене.
– А как обычно эти мелодии приходят?
Дункан объяснил свой способ – он начинает с произведения другого человека, экспериментирует с импровизациями, отталкиваясь от них. На ум пришло только одно исключение, но тогда он был слишком смущен, чтобы признаться ей в этом: партия, которую он написал о ней, была другой. Идея пришла к нему сама по себе.
– Ты когда-нибудь раньше работал совместно с другим музыкантом или танцором?
– Нет, – признался Дункан, – никогда.
Джина рассказала о том, как это делала пианистка в ее школе танцев в Санта-Фе. Она какое-то время наблюдала за движениями танцоров, а затем придумывала музыку, гармонирующую с их выступлением.
– Может, мы попробуем так же?
Несмотря на сомнения, Дункан согласился попробовать, потому что не мог представить, что откажет ей. Она взбежала на сцену, и он сел за пианино, чтобы посмотреть ее танец. Дункан предполагал, что ей будет некомфортно без других танцоров, но она без колебаний бросилась вперед, ее фигура сжалась в одиночестве, а затем вырвалась наружу, принялась что-то искать. Ради него она добавила чувств в каждое движение, чтобы он мог лучше уловить тон, и он позволил своим пальцам бегать по клавишам, чтобы не отставать. Зазвучала музыка.
Через мгновение Джина остановила его:
– Это красиво, но, может, даже чересчур красиво? Мне кажется, нужно что-то более неуверенное, даже напряженное.
– О, ладно. Я понял. Тогда попробуем вот так.
Дункан добавил больше двусмысленности в виде приостановленных и низких аккордов и тут же понял, что да, Джина была права. Он продолжал, пока несколько мгновений спустя девушка снова не остановила его:
– А вот тут тон меняется. Здесь меньше амбивалентности, больше уверенности.
– Может, так?
Он попробовал более смелый пассаж в мажорной тональности.
– Более нежно, более мечтательно.
Дункан замедлил шаг, вдумываясь в ее слова. До сих пор Джина поражала его издалека той энергией, которую она излучала, но здесь, работая с ней, он начал понимать, что ее вдохновляет. Инстинкты Джины были настолько остры и она настолько доверяла им, что каждая фраза и движение, исходившие от нее, казались необычайно убедительными. Ее жизнерадостность поразила его так, что она показалась ему более реальной, чем он сам.
Дункан продолжал следовать всем ее советам, и в конце концов, когда он воспроизвел пьесу заново, учтя подсказки Джины, он был поражен, обнаружив, что получилось намного лучше, чем он даже представлял.
«Ты великолепна». Эти слова чуть не вырвались наружу – давление такого личного признания, откровения было так велико, что его сердце начало бешено колотиться. Дункан почувствовал, что краснеет от охвативших его мыслей: Джина возвысила его, приблизила к лучшей версии его самого. Произошло нечто чудесное, и он не знал, как передать это или что делать со всей энергией, всколыхнувшейся в нем, и поэтому он сыграл пьесу для нее снова, на этот раз бегло и в более быстром темпе. Джина не отставала, изобретая новые движения, которые еще лучше соответствовали музыке. Когда они закончили, тяжело дыша и не зная, что тут можно сказать, они просто стали смеяться.
С того дня Дункан был уверен, что должен найти какой-то способ сделать Джину частью своей жизни.
У него было три недели ежедневных репетиций, в течение которых он мог бы сблизиться с ней, – хотя такая обстановка не располагала к уединению. Чтобы уйти одновременно с ней, он начал задерживаться у пианино после занятий, пока она переодевалась, притворяясь, что творит. Если Джина и догадывалась о чем-то, она никак этого не показывала и не подтрунивала, тем самым избавляя его от смущения; в любом случае, в своей решимости он вдруг обнаружил, что ему все равно: он не перестанет этого делать, даже если она раскроет его трюк. После нескольких ночей этой шарады он увидел, как она придержала для него дверь, когда они уходили, чтобы они могли идти вместе.
Джина была дружелюбна, и хотя он стеснялся, находясь наедине с ней, она легко заполняла тишину, когда они шли по улицам кампуса:
– Мне интересно, когда ты начал играть? Ты слишком молод, а уже по-настоящему хорош.
– В пять или шесть лет. Точно не помню. Я всегда немного сочинял. У нас стояло пианино – моя мама играла, и дома было чертовски мало других занятий. – Он подумал было, что описание болезненно скучного детства может заставить ее проявить к нему больший интерес, но быстро переключил внимание на нее: – Знаешь, меня больше интересует твоя история, чем собственная.
Пока они медленно прогуливались по Старому двору кампуса, она рассказала ему о себе, о том, как выросла в Санта-Фе, что она единственный ребенок двух художников.
– Не знаменитый или что-то в этом роде, но папа живет этим, рисует каждый день.
– А твоя мама?
– У нее был инсульт, когда мне было девять.
Дункан не смог понять, жива ее мать или умерла, и слишком испугался, чтобы уточнить. Он также был слишком напуган, чтобы спросить, связано ли увлечение танцами и ее неудержимость на сцене с этим событием. У него в голове возник образ – образ маленькой Джины, танцующей, в то время как ее мать сидит неподвижно, и казалось,
