Диктатор - Сергей Снегов

А когда солнце стало склоняться, над холмами пронесся тяжкий грохот. Большие электроорудия начали свою партию в боевой игре. Полки Гамова подошли в район сражения. Всего полчаса понадобилось командованию родеров, чтобы понять, что дальнейшее сопротивление равнозначно полной гибели. Громкоговорители разнесли приказ — всем солдатам и офицерам сдавать оружие.

Я поспешил к Гамову.

— Отлично сражались, Андрей! — впервые со дня нашего военного общения он назвал меня по имени. — Как я тревожился, что конвой прорвет наши заслоны! Теперь идемте смотреть освобожденных пленных.

По дороге к нам присоединился Прищепа.

— Идиоты! — весело сказал он о родерах. — Больше трети своих сил в самый разгар боя оставили сторожить пленных, когда каждый солдат был так нужен. Правда, пленные заволновались и, если бы их не держали под дулами импульсаторов, кинулись бы в драку. — Он протянул руку. — Давай, Андрей.

— Что давать? — не понял я.

— То самое, что я тебе вручил по случаю чрезвычайных событий. Тебе не только не положено знать, что это такое, но и запрещается хранить у себя, когда этих событий нет.

Я возвратил передатчик.

А затем была встреча с освобожденными пленными. Я устал отвечать на приветствия, жать руки и обнимать, а еще больше устал от того, что обнимали и целовали меня. Гамов сказал Павлу:

— Проверьте состояние освобожденных. Здоровые поступают под команду своих офицеров, больных — к врачам. Мы с майором едем к вашему отцу.

В палатке генерала Прищепы, кроме наших, собрались освобожденные офицеры дивизии «Золотые крылья». Я увидел и командира ее — Филиппа Коркина, массивного генерала с желтым лицом: он жестоко пострадал от ран вибрации, правая рука висела, ноги тоже не отошли, он охал каждый раз, как приходилось двигать ногой. Коркин рассказывал, как посылал в ставку радиограмму за радиограммой и на все мольбы о подмоге маршал Комлин отвечал одно: «Помощи в ближайшее время оказать не можем. Берите пример с героев „Стального тарана“, мужественно отбивающих на Барте непрерывные атаки врага!»

— Вранье! — не выдержал генерал Прищепа. Очень сильно надо было разозлить его, чтобы он нарушил свою невозмутимость. — Не было у нас боев на Барте, да еще непрерывных. Оборону создали крепкую, но ушли еще до сражений.

Командир «Крылышек» опять пустился в воспоминания о страшных боях перед пленом, но Гамов прервал его:

— Генерал, о прошлом говорить не время, поговорим о будущем, — и, игнорируя Коркина, он обратился к Прищепе: — Реальные потери у «Крылышек» не столь уж велики. По количеству солдат они по-прежнему составляют дивизию. Две наших дивизии — это корпус. Нужен командир корпуса. Примите командование над нашими объединенными силами.

Прищепа покачал головой.

— Нет, полковник, в командиры корпуса мне трудно. — Он посмотрел на Коркина и сказал как о чем-то заранее решенном: — Командовать корпусом будете вы, Гамов. А вашу должность примет… — Он снова обернулся к генералу Коркину. — Пойдете ко мне в заместители? Немного подлечитесь, восстановите силы…

Коркин побагровел от унижения. Но если он был плохим командиром дивизии, то в уме ему нельзя было отказать.

— Понимаю, генерал Прищепа. Мне нельзя командовать моей дивизией, я потерял авторитет… Извещу командование, что сам предложил заменить меня… А кого просить на свою должность?

Прищепа указал на меня.

— Майор Семипалов безукоризненно командовал полком, сумеет и дивизию возглавить.

В палатку вошли Альберт Пеано и Аркадий Гонсалес — если было возможно, они всюду ходили вдвоем, — а за ними и Павел Прищепа. Павел доложил, что освобожденные «крылышки» распределены по старым полкам, им утром раздадут оружие. Пленные родеры взяты под охрану своими бывшими пленными. Враги обнаружили, что мы ушли из крепости на Барте. Два вражеских корпуса перестраиваются. Тот, что разгромил «Золотые крылья», начал движение с востока, а корпус, атаковавший нас с юга, форсирует Барту. Соединившись, они бросятся на нас.

— Раньше мы атакуем их! — сказал Гамов. — С востока идут победители «Крылышек»? Мы воздадим им за победу! Разгромившие будут разгромлены. Завтрашний день отведем организации корпуса, а послезавтра начнем обратный поход к своим.

Павел с удивлением посмотрел на отца.

— Генерал, это ваш приказ?

Генерал Прищепа широко улыбнулся.

— Выше, капитан, — приказ нового начальника нового добровольного корпуса, полковника Гамова. Я остаюсь командиром моей дивизии.

Только уважение к двум генералам, добровольно поставившим себя под командование полковника, помешало Пеано и Гонсалесу и, конечно, Павлу встретить сообщение радостными криками. Генерал продолжал:

— Командовать возрожденной дивизией «Золотые крылья» мы предложили майору Семипалову.

— Поздравлений пока не принимаю, — сказал я, — самовольные назначения высшее командование может не утвердить. У нас с Гамовым нет гарантий, что мы реально удержимся на своих новых постах.

Гамов весело возразил:

— Вы правы, неутвержденное назначение еще не назначение. Но мы сделаем так, чтобы высшее командование побоялось отказать нам в утверждении. Майор Пеано, запишите новую сводку для стерео.

И он продиктовал, что нами завершена операция по освобождению добровольной дивизии «Золотые крылья», попавшей в плен из-за того, что в тяжелейших боях ей не была оказана помощь со стороны командования фронта. В новом корпусе, объединившем две дивизии, новое командование — командир корпуса полковник Гамов и командир дивизии «Золотые крылья» майор Семипалов. Воинам дивизии «Стальной таран», вызволившим из плена товарищей, за их смелость и мужество, и в соответствии с индивидуальными подвигами каждого, выдано щедрое вознаграждение из денег, ранее отбитых у врага. Корпус под командованием полковника Гамова, генерала Прищепы и майора Семипалова готов к новым сражениям в тылу врага с его превосходящими силами. Солдаты и офицеры корпуса уверены, что высшее командование на этот раз преодолеет свою инертность и поспешит крупными силами на подмогу корпусу, прорывающему вражеское окружение.

— Да такая передача — война! — с удивлением сказал генерал Прищепа. — Гамов, вы объявляете войну нашему высшему командованию!

— Пока еще нет, генерал. Но предупреждаю, что мы не позволим оставить себя на произвол судьбы, как они оставили «Крылышки». Либо прекратить преступное бездействие на фронте, либо держать ответ перед всем народом — вот перед такой дилеммой я хочу поставить нашего дорогого маршала Комлина.

Пеано, сбросив с лица неизменную веселую улыбку, задумчиво глядел на Гамова. Он уже понимал, что Гамов объявляет войну не одному высшему командованию, а всей высшей власти в стране. И в первую очередь войну главе этой власти, лидеру максималистов, дяде Альберта Пеано, председателю Совета Министров Латании Артуру Маруцзяну. Хотел бы я знать, какие мысли роились тогда в красивой голове молчаливого Пеано — возмущение против Гамова или то полное с ним согласие, какое Пеано так преданно демонстрировал впоследствии.

Но более всех был поражен неудачливый бывший командир «Крылышек» генерал Коркин. Выпучив глаза, он ошалело переводил их с одного на другого. В его мозгу не вмещалась мысль, что можно пойти на такое нарушение воинского устава, как раздача казенных денег солдатам, да еще с добавкой дерзких угроз высшему командованию.

Он, конечно, не понимал, что Гамов уже сознательно отверг классические методы ведения войны.

8

Раздача денежных наград началась на рассвете и завершилась к обеду. Одна из денежных машин была на две трети опустошена.

Два события ознаменовали тот день. Первое показалось мне поначалу малосущественным, но из него потом проистекли огромные последствия. Второе же потрясло своей значительностью, но вскоре выяснилось, что оно куда менее важно, чем то, что последовало сразу за ним.

Первое событие произошло после торжественного смотра корпуса.

Солдаты выстроились на поле. Генерал Прищепа поздравил нашу дивизию с победой, недавних пленников с освобождением и объявил о создании корпуса и его командире. Затем Гамов известил о новом походе. От нас одних зависит, сказал он, прорвем ли мы вражескую оборону, выйдем ли к своим. Будем надеяться на помощь извне, но наше командование неповоротливо. До сих пор мы сами выручали себя, так покажем же еще раз, чего стоим.

В нормальных условиях такую речь верней бы отнести к пораженческим, а не победным — Гамов открыто предупреждал, что помощи от своих не ждать. Но речь вызвала такой радостный гул, такие крики, словно он поделился не сомнениями, а счастливым известием.

Однако не эта реакция солдат явилась первым удивительным событием дня, а то, что произошло сразу после смотра.