Поручик Ржевский и дама с солонкой - Иван Гамаюнов

Санки, направляемые Ванькой, подъехали к одному из немногих больших строений – двухэтажному зелёному дому с колоннадой по фасаду, смотревшему в сторону реки, – и остановились у кованых ворот.

– Эй, борода! Открывай! – крикнул Ванька дворнику, который неторопливо подметал снег перед домом. – К твоему барину гость приехал.

– Какому барину? – спросил дворник, глянув на санки и продолжая своё дело.

– Как «какому»! К Никодимову, – ответил Ванька.

– Нет у меня барина, – возразил дворник. – Есть барыня. А Никодимов у неё комнаты снимает. И он мне не барин.

– Всё равно открывай! А то барыне твоей пожалуемся! – крикнул Ванька.

– А барыни дома нету, так что не пожалуетесь, – пробурчал дворник, но ворота открыл.

Ржевский, кутаясь в шубу, проворно поднялся из санок и взбежал на крыльцо, однако пришлось громко и довольно долго стучать прежде, чем поручика впустили в дом.

Дверь открыл какой-то старый лакей с большими седыми бакенбардами, каждая из которых была, как борода.

– К Никодимову. Ржевский Александр Аполлонович, – коротко произнёс поручик, кинув на руки лакею свою шубу, но пока этот слуга ходил докладывать, пришлось постоять в просторной передней, где паркет устлан толстыми коврами, а подоконники уставлены геранью.

Затем настало время подняться – по широкой, поскрипывающей деревянной лестнице – на второй этаж, но и там не сразу состоялась встреча. Другой лакей, молодой и, судя по всему, служивший самому Никодимову, а не хозяйке дома, проводил Ржевского в кабинет и оставил одного:

– Барин сейчас будет.

При виде обстановки кабинета поручик опять, как вчера на балу, испытал смущение, которое чувствует провинциал перед столичными франтами. У Ржевского, как у всякого помещика, в усадьбе имелась комната, которую он звал кабинетом, но… окончание этой мысли казалось проще выразить тяжёлым вздохом, чем словами. Мебель в том «кабинете» была старая и разномастная: стол из одного гарнитура, шкаф – из другого, и не нашлось бы даже пары одинаковых стульев – все разные. Ковры погрызены мышами и потёрты, картины на стенах – бумажные, засиженные мухами, а потолок – давно не белый, что-то среднее между серым и жёлтым.

Правда, если не иметь перед глазами других примеров, то кабинет Ржевского казался уютным в том смысле, как слово «уют» понимают убеждённые холостяки: каждая вещь находилась на месте, порой странном, но строго определённом. К примеру, курительная трубка, воткнутая в рот кабаньей головы, висящей на стене, и кисет с табаком, повешенный рядом с трубкой – на клыке того же кабана. А ещё – гитара, томно лежащая в углу дивана, на которой Ржевский давно дал себе слово выучиться играть, но находил время лишь раз в месяц, в минуты особой скуки. Наконец, с краю стола валялась колода карт, которую поручик использовал для «гадания»: перетасовывал, раскрывал веером – разумеется, рубашкой к себе – а затем наугад вытаскивал червовую даму, и почти всегда удачно. Гости, видевшие этот фокус, полагали, что колода краплёная, но Ржевский при таких словах делал обиженное лицо.

В остальном «кабинет» поручика был самым обычным, и даже дворовая девка Полуша, всегда с особой тщательностью вытиравшая там пыль, не могла сделать его лучше. Иное дело – кабинет Никодимова! Даже если бы там не вытирали пыль полгода, это место и тогда не потеряло бы своего блеска.

Все кресла одинаковые. Куда ни посмотри – подлокотник в виде лебедя с выгнутой шеей. Диван – такой же. И на ножке маленького круглого столика в углу – те же длинношеие птицы. Даже большой письменный стол, как оказалось, имел пятую ногу по центру, которую подпирали такие же лебеди.

Помнится, в Париже Ржевский видел похожий гарнитур, но не с лебедями, а с ангелочками. И изделия из белого мрамора тоже казались как будто знакомыми: бюст некоего господина в парике, стоящий на высокой подставке возле окна, и голова безбородого старика с ехидной улыбкой, стоящая на письменном столе.

Рядом с головой лежала довольно большая стопка журналов, очевидно, вышедших в Петербурге. Бронзовое пресс-папье, которым была придавлена стопка, всё же не скрывало надписи на обложке самого верхнего – «Полярная звезда», но Ржевскому это название ровным счётом ничего не говорило.

– Интересуешься? – раздался голос Никодимова.

Значит, дверные петли в этом доме смазывались хорошо, если поручик не слышал, как скрипнули двери в спальню. Хозяин кабинета, на этот раз в бордовом фраке, вышел из спальни и двинулся навстречу гостю.

– Прости, что заставил ждать, – продолжал Никодимов, проходя к письменному столу и протягивая Ржевскому руку для пожатия. – Я за делами совсем позабыл, что с утра остался в домашнем халате. А тут Прошка докладывает, что ты здесь. Пришлось бежать переодеваться. Не так уж близко мы знакомы, чтобы мне принимать тебя по-домашнему.

– Пустяки, – ответил Ржевский, улыбаясь. Он помнил, что собирался выведать здесь адрес Софьи, но начинать разговор с этого не следовало. А о чём же говорить? Кажется, вчера Никодимов обещал рассказать петербургские новости. Вот и пусть болтает.

– Как дела в Петербурге? – непринуждённо спросил поручик.

– В Петербурге… – немного растерянно повторил Никодимов, жестом приглашая гостя присесть на диван и садясь рядом. – Такие события! Даже не знаю, с чего начать.

– Начни с главного, – ответил Ржевский.

– С главного? – ещё более растерянно произнёс Никодимов. – Ах, Александр, тут новости такого свойства… – Он замолчал.

Поручик понимал, что разговор не складывается, но нельзя было уехать, не спросив о Софье, а о ней следовало спрашивать не сразу. Так что пришлось решиться на авантюру и заговорить о том, о чём собеседник охотно рассуждал вчера, но поддерживать подобную тему Ржевскому всегда было трудно:

– А как дела на литературном фронте? – Поручик невольно посмотрел в сторону письменного стола, пытаясь вспомнить название только что виденного журнала. – Напечатали что-нибудь, достойное внимания?

– О! Понимаю, о чём ты, – сразу оживился Никодимов. – Ведь издатели «Полярной звезды» обещали снова порадовать публику в декабре, но увы.

– Что же помешало? – спросил Ржевский.

Никодимов опять взглянул на него растерянно, а затем собрался с духом и произнёс почти по слогам:

– Междуцарствие.

– Что? – не понял Ржевский.

– Дружище, – торопливо продолжал хозяин кабинета, – я приехал с этой новостью в Тверь, но говорю тебе первому.

Поручик насторожился, а Никодимов спросил:

– Как давно здесь узнали, что государь Александр Павлович скончался?

–