История Кометы. Как собака спасла мне жизнь - Стивен Вулф

Фредди знала историю моей семьи и ценила мои попытки обратить все в шутку, пусть даже мой юмор смахивал на висельный. Но по ее расстроенному голосу, когда она просила, чтобы я соблюдал все, что обещал, понял, что на сей раз комедия не пройдет. Но как без шутки справиться с моей ситуацией и особенно с физической болью?

Хроническая боль не только терзает тело. Она загоняет человека внутрь себя, ограничивая его жизнь коридором терпения. Муки можно переносить, если есть надежда, что когда-нибудь наступит облегчение. Хотя моя боль во многом объяснялась особыми причинами, она давно не поддавалась обычному лечению. А часть моих проблем вообще не была связана с физическими изъянами, какие можно увидеть на рентгене. В последние годы мое поведение все чаще поощрялось советами врачей, к которым я приходил за помощью: «Терпи». Были специалисты со степенями, полагавшие, что хроническая боль не в теле, а в голове. Кости можно вылечить, нервы восстанавливаются. Подобный подход формулируется во фразе: «На магнитно-резонансной томограмме ничего не видно». А раз ничего не видно и не определяется, следовательно, не существует.

Все больше просвещенных практикующих врачей признают, что не до конца изучено, каким образом повреждения и травмы воздействуют на организм. Со временем постоянная боль, затрагивая периферические нервы, способна изменить целиком всю нервную систему. Затем деградирует спинной мозг и некоторые отделы головного. Годы неопределенности и неэффективного лечения угнетают психику, и у человека может появиться мысль о самоубийстве. Даже у такого, как я.

В то время покончить с жизнью казалось разумным. Врачи признали, что с моими проблемами справиться невозможно. А если нельзя вылечить спину, моя прежняя жизнь больше не вернется ко мне. Фредди навечно останется кормильцем семьи. Я больше не буду тем человеком, какого знали и любили дочери. Так какой смысл тянуть? Через шесть месяцев после того, как меня выставили из моей юридической фирмы, я стал подумывать, не заработать ли на страховании жизни. Это имело смысл. А все остальное без надежды – нет.

Борьба между чувствами и тем, что лишь с большой натяжкой я бы назвал разумной мыслью, обострялась с каждым днем и с каждой минутой. Вот тогда я понял, что родился трусом и ищу оправдания прекратить сопротивление. Мои предки, из поколения в поколение продолжавшие борьбу, бросили бы мне справедливый упрек: «Слабак! Сломался при первых трудностях!» Этому противопоставлялся более обдуманный довод: «По меньшей мере тебе следует оставить семью в более прочном финансовом положении». Я беспристрастно, словно со стороны, наблюдал, как разыгрывается драма. Фредди часто улавливала мое настроение и начинала названивать с работы:

– Ты там не дуришь? Не задумал какой-нибудь глупости?

– О чем ты? Какие глупости? Ты считаешь, что я свихнулся? – После этих слов я спешил опять укрыться в себе и, прокручивая в мозгу свою киноленту, размышлял, что произойдет со мной дальше.

К моменту переезда в Седону я уже три года страдал от постоянной боли. Менял лекарства, составляя подходящий коктейль, способный унять жжение и судороги. Я злился на себя, на свое тело и на бывших коллег. Видимо, тогда во Флагстаффе Комета решила стать моей собакой, потому что почувствовала мое состояние и захотела помочь мне. Ее отношение к жизни было совершенно иным, чем то, которому учили меня. Она не цеплялась стоически за свои болезненные воспоминания, но и не пыталась избавиться от них. Ни одна собака, даже Комета, не примет спокойно жестокости. Но она считала, что накручивать себя по поводу того, что родилась беговой собакой, переезжала с места на место в клетке, а когда стала ненужной, оказалась на улице – бессмысленно. Это было бы бесполезной тратой оставшегося в ее распоряжении времени. Собака словно все это понимала.

Я часто спрашивал себя: ставя Комету выше ее собачьей природы, не искал ли я в ее поведении человеческих мотивов? Но я не сомневаюсь, что представители ее породы умеют критически рассуждать и вспоминать прошлый опыт. Однажды мои дочери привели домой шелти по кличке Чип – собаку, над которой издевался бывший хозяин. Чип безоговорочно доверял Фредди и девочкам, но настороженно относился ко мне и другим мужчинам. Я видел, что Комета тоже думает о прошлом. Она вздрагивала каждый раз, когда в окно врывался ветер и захлопывал в доме дверь. Громких звуков Комета не боялась – не обращала внимания, если их источником было нечто иное. Стук двери напоминал ей о прошлом. Так хлопали на ветру двери псарни, когда она лежала, брошенная, на кинодроме в Таксоне. Но прошлое ее не деморализовало и не лишило доверчивости. Для меня стало откровением ее радостное желание наслаждаться своей новой жизнью.

Джеймс Барри, автор «Питера Пэна», однажды заметил: «Жизнь человека – дневник, в котором он намеревался написать одну историю, а получилась другая. Самое большое унижение он испытывает, сравнивая то, что вышло, с тем, на что он рассчитывал». Считайте, что я хлебнул свою порцию унижения.

Настало время прекратить выискивать предлоги и отговорки и что-то делать. Помощь мне требовалась не один раз в неделю и не только в том, чтобы ходить за продуктами. Мне советовали обратиться в служебное собаководство, и туда я однажды и отправился. Если бы потребовалось, я бы согласился с ненавистным мне ярлыком – инвалид! Прошло восемь дней с нашего последнего разговора с Фредди, и у меня возникло подозрение, что в следующий раз мне надо сообщить ей что-то новое.

Единственное, что я знал в законе об инвалидах, – ту часть, какая определяет наказание за дискриминацию работников с физическими недостатками. И понятия не имел о пунктах, касающихся собак, помогающих таким людям. А если честно, знал только о существовании собак – о поводырях слепых, среди них были определенные породы: лабрадоры, ретриверы и немецкие овчарки.

Беглое изучение закона об инвалидах 1990 года открыло, что он сильно расширил обе категории: и людей, которым необходима помощь, и породы животных, которые такую помощь могут оказывать. Понятие «инвалидность» теперь включало любое физическое или психическое состояние, ограничивающее важнейшие виды жизнедеятельности человека. И служебные животные не ограничивались лишь собаками, тем более собаками определенных пород. Формулировка гласила, что это «животные, индивидуально обученные осуществлять работу и выполнять задачи на пользу людей с физическими недостатками». В данную категорию при условии, что они служат инвалиду, включались собаки, поднимающие с пола предметы, таскающие кресла на колесах, включающие свет, помогающие сохранять равновесие и оповещающие о приступах и других болезненных состояниях своего хозяина. Медицинским учреждениям, ресторанам, магазинам, гостиницам и другим открытым для посещений организациям предлагалось впускать сопровождающих инвалида служебных животных.

Это означало, что, если у меня появится такое животное, его обязаны впускать во все перечисленные места и даже в салон самолета. Заманчивая мысль. Полезно иметь помощника, придерживающего дверь, пока я справляюсь с палками. Не так больно будет подниматься с кресла, если меня кто-то подтянет. И уж совсем бывает неловко, если спазм застает меня на людях и я грохаюсь на пол или на тротуар. В этот момент служебная собака помогла бы мне сохранить равновесие.

Но бывают ли служебными собаками борзые? Ни о чем подобном я не слышал. Выбор пород казался понятным – крупные и сильные собаки, способные катить инвалидное кресло, и в то же время не настолько большие, чтобы им не хватило места рядом со столиком в ресторане или в общественном транспорте. Они сообразительны, и у них ярко выражено желание угодить, что упрощает обучение. И самое главное – их растят как домашних животных, благодаря чему к началу учебного курса они уже хорошо воспитаны и привыкли к общению.

Спасенная беговая собака на первый взгляд, наоборот, самый неудачный выбор. Типичный грейхаунд бо2льшую часть дня проводит лежа, отчего возникают сильные сомнения в его выносливости. У борзой нет (или почти нет) потребности угождать хозяину, принося ему что-нибудь, – это для породы не характерно. А ее мелкие зубы еще больше усложняют задачу. И существует опасность, что она устроит хозяину вывих руки, если в конце квартала появится кошка и собака решит пуститься в погоню.

Однако Комета проявляла качества, присущие хорошей служебной собаке. Была любознательна и уверена в себе; дружелюбна, но сосредоточенна; сильна, верна, умна. То, что борзые редко лают, являлось еще одной ее положительной чертой. У меня имелись все основания полагать, что мнение об их генетической неспособности работать служебной собакой ошибочно, и они вполне могут справляться с такими задачами. Совершив экскурс в историю борзых, я обнаружил, что писал о них в 124 году древнегреческий мыслитель Арриан: «Я вырастил собаку, чьи глаза серее серого. Быструю, трудолюбивую, отважную, с крепкими ногами, способную гнаться сразу за четырьмя зайцами. Благородную, любящую, так привязанную ко мне, как не была привязана ни одна собака».