Мистер Слотер - Роберт МакКаммон

— Очень длинная была бы веревка.

Очень. Этот природный туннель в имении Чепела был, по оценкам Мэтью, длиной почти четверть мили. В какой-то момент он опускался под пугающим углом, но к тому времени уже виднелся свет впереди. Выныривал туннель на речном обрыве среди крупных камней, и можно было найти дорогу в ближайший лес. Очевидно, не все участники веселья у Чепела были посвящены в тайну этого отходного пути, но те четверо, что исчезли, им воспользовались.

— Я не считаю себя умнее всех, — ответил Мэтью на очередную подколку Грейтхауза.

— Считаешь, еще как. Это часть твоего обаяния. Ой, спина болит! Эту кровать следовало бы арестовать за покушение на убийство.

— Вроде вы почти всю ночь отлично спали.

— Иллюзия. Я видел очень дурной сон.

— Правда? Это был сон о войне пушек с котами?

— Что? — нахмурился Грейтхауз. — Да нет, с работой связано. И он мне не понравился.

— Вам снился сон о работе?

— Нет. Сон… ну, смешно звучит, понимаю. — Грейтхауз замялся, снова потянулся за фляжкой и держал ее наготове. — Про этот проклятый зуб.

— Про зуб, — повторил Мэтью.

— Ну да. Зуб Мак-Кеггерса. Который он нам показывал. И чушь нес про Бога и Иова, и монстров, и… — Он вытащил пробку и сделал хороший глоток. — Ну, про все это.

Мэтью ждал, уверенный, что последует продолжение. Снова дернул вожжами, но ни одно копыто быстрее не шевельнулось. Хотя цель была уже недалеко. Их ожидали в общественной больнице врачи — Рэмсенделл и Хальцен.

— Мне снилось, — заговорил Грейтхауз после долгого вдоха, как бы снова включая мозг, — что я вижу то чудовище, которому принадлежал зуб. Зверь этот был размером с дом, Мэтью. Даже больше. Как церковь Троицы или Сити-Холл. И еще больше. Шкура — как чугун, еще дымящийся от жара печи. Голова размером с карету, и она смотрела на меня, Мэтью. Прямо на меня. Зверь был голоден и шел ко мне, и я бросился бежать. — Безумная улыбка расколола его лицо. — Правда, смешно?

Мэтью хмыкнул, но не отрывал глаз от дороги, пока Грейтхауз на него смотрел.

— И он налетел на меня, как… как страшный ветер. Как стихия. Я бежал через поле, и на этом поле лежали мертвецы. Или куски мертвецов. Спрятаться было негде, и я знал, что чудище меня догонит. Знал, и ничего не мог сделать. Вот этими зубами он меня схватит. Полная пасть зубов, Мэтью, сотни. Такой огромный зверь и такой быстрый. Он несся за мной, я ощущал его дыхание и…

Грейтхауз больше ничего не сказал. И наконец Мэтью спросил:

— И вы погибли?

— Наверное, я проснулся. Не помню. Может, во сне я и погиб. Не знаю. Но я тебе скажу, что я знаю. — Он было хотел еще приложиться к фляжке, но передумал, потому что предстояла работа. — Я почти забыл, что такое страх. Не испуг, это другое дело. А вот — страх. Когда знаешь, что у тебя ни одного шанса нет. Вот его я и испытал во сне. Все из-за этого проклятого зуба.

— Тут может быть дело в пироге с угрем. Я же вам говорил, что он не совсем свежий.

— Не в нем дело. Ну, разве что чуточку. В животе малость бурчало, да. Но это задание тоже свою роль сыграло. Не будь так хороша плата, я бы предложил Лиллехорну поискать кого-нибудь другого. В конце концов, пара констеблей справилась бы не хуже.

— Врачи просили, чтобы это были именно мы, — напомнил Мэтью. — А кто еще мог бы? Диппен Нэк? Джайлс Винтергартен? Вряд ли.

— Врачи! — Грейтхауз с силой надвинул коричневую шерстяную шляпу. — Ты знаешь, что я про них думаю и про их дурдом. Ты все еще навещаешь леди, как я понимаю?

— Навещаю. И она поправляется. Сейчас она уже хотя бы знает свое имя и начинает понимать, где находится и что с ней.

— Рад за нее, хотя это не меняет того, что я сказал — насчет содержания здесь, в лесу, шайки психов.

Фургон при всей своей медлительности уже оставил позади Вестервик и двигался по лесной дороге — все по тому же Филадельфийскому большаку, который будет еще так называться все сорок с чем-то миль до этого города. А впереди, в четверти мили справа или чуть дальше, ждет поворот на больницу.

Солнце припекало сильнее, запуская между деревьями желтые и красные щупальца. В свежем прохладном воздухе пели птицы, и утро было чудесным, если не считать нескольких темных туч на западе.

— На что только не вынужден пускаться человек ради золота, — буркнул Грейтхауз почти про себя.

Мэтью не ответил. На что только не вынужден пускаться человек, это уж точно. Для своего богатства Мэтью придумал план действий. Через некоторое время он повезет несколько монет в Филадельфию на пакетботе, и там что-нибудь купит такое, чтобы разменять пятифунтовые монеты на деньги помельче. Можно даже под чужим именем. И никому в Нью-Йорке не надо знать о его внезапном богатстве. Тем более что никого это и не касается. Он чуть не погиб в этом имении. Так не заслужил ли он награду за то, через что пришлось пройти? Сейчас деньги спрятаны у него в доме — не то чтобы кто-то собирался взламывать в его двери замок, но Мэтью было спокойнее знать, что все золотые монеты засунуты в солому матраса.

Сегодня среда. Утром вторника в номер седьмой по Стоун-стрит прибежал мальчишка-рассыльный с приглашением Мэтью и Грейтхаузу спешно прибыть в кабинет Гарднера Лиллехорна в Сити-Холле, поскольку у верховного констебля к ним срочное дело. На что Грейтхауз ответил, что ни его, ни Мэтью нельзя звать как скотину с пастбища и что если у Лиллехорна есть к ним дело, то пусть приходите ним на Стоун-стрит.

— Мне кажется, вы испытываете судьбу, так обращаясь с Лиллехорном, — сказал Мэтью, когда посыльный ушел прочь.

Взяв веник, он стал подметать пол, потому что такова была его обязанность. Богатый он там или не богатый, но следить за чистотой возле собственного стола необходимо.

— Ты думаешь? А что он мне может сделать?

— У него свои методы. И свои связи.

Мэтью смел пыль в деревянный совок, который впоследствии опустошался в одно из двух окон, открывающих вид на Нью-Йорк к северу, за широкую реку, на бурые обрывы и золотые холмы Нью-Джерси. — Вы довольно бесцеремонно обошлись с ним в «Петушином хвосте». Я все еще поражаюсь, что мы не оказались за решеткой, потому что при всем, что было сказано и сделано, мы все же нарушили закон.

— Еще как. Но не переживай, Лиллехорн ничего никому из нас не сделает. И уж тем более не сунет меня туда, где от меня не будет пользы.

— Не будет пользы? — Мэтью перестал подметать и посмотрел на Грейтхауза, который откинулся в кресле, положив свои большие ботинки — пыльные ботинки — прямо на стол. — В смысле? — Грейтхауз не ответил, только постучал себя пальцем по подбородку, и Мэтью вдруг понял. «У меня есть дело», — сказал Грейтхауз утром в пятницу там, на Нассау-стрит. — Вы сейчас над чем-то дня него работаете!

— Работаю.

— На него как на верховного констебля? Или как на частное лицо?

— На частное лицо. Как на любого человека с улицы, который пришел бы в прошлый понедельник к Салли Алмонд, предложил угостить меня завтраком и потом попросил бы об услуге. Я ему сказал, что услуги стоят денег, и чем больше услуга, тем больше сумма. Мы договорились об услуге среднего размера.

— И в чем же эта услуга состояла?

— Состоит. Я сейчас над ней работаю, и ответа пока нет. — Грейтхауз нахмурился. — И вообще не понимаю, зачем я должен тебе о ней рассказывать? Ты мне говорил о своей поездке к Чепелу, которая могла бы оказаться для тебя последней? Даже и не подумал. Знаешь что тогда? Вот придет сюда Лиллехорн, и ты ему расскажешь про туннель. Или ты бережешь рассказ для Мармадьюка и очередного выпуска «Уховертки»?

— Я не затем туда ездил.

Грейтхауз посмотрел на него стальными глазами:

— Ты в этом полностью уверен?

Мэтью собирался ответить утвердительно, но у его решимости вышибло дно. А и правда, уверен ли он? Собирался ли он рассказать Мармадьюку, дав ему гвоздь для очередной серии статей? Ну нет, конечно, нет! Но… а чуть-чуть?

Мэтью стоял, окруженный сверкающими на солнце пылинками. А может быть, вот на то самое чуть-чуть, не хочется ему больше быть просто Мэтью Корбеттом, бывшим клерком магистрата, который стал решателем проблем, а хочется ему плюс к богатству еще и славы? Похоже, что слава может быть крепким напитком, как яблочный бренди у Скелли, и так же лишать человека рассудка. Похоже, что она подчиняет себе человека, и утратив ее, он становится слабовольным и безнадежным, как любой дешевый пьяница. Не потому ли — хоть отчасти не потому ли? — он поехал в имение?

Нет. Ну вот ни капли нет.

Но несколько дней назад он мог бы подумать, если бы нашел мешок золотых монет, кому об этом сказать перво-наперво? Берри? Она ведь с ним пережила это испытание, разве не должна она разделить с ним награду? Нет, нет, все это сложно. Очень сложно, и надо будет подумать об этом позже, с ясной головой, когда не будет этой пыли в воздухе, от которой все время хочется чихнуть.

— Жалею, что рассказал вам, — ответил он Грейтхаузу голосом столь же стальным, сколь взгляд его собеседника.