Купи себе Манхэттен (= Бабки на бочку) - Виктор Меньшов

- А я чего? - сделал детское лицо участковый. - Я ничего. И закрыв ящик, подошел к столу. И там вдруг завертелся вокруг чего-то, одному ему видного. Присел так, что столешница оказалась вровень с его взглядом. Потом наклонился над столом, по-собачьи вынюхивая, довольно хмыкнул, осторожно дотронулся пальцем до чего-то, лизнул этот палец, потом выхватил из кармана широких галифе здоровенный маркер, и не успел никто из нас даже пикнуть, как он обвел жирный черный круг на белой скатерти.

- Вы что это себе позволяете? - ахнул следователь.

- Я сотру, - успокаивающе поднял руки участковый Чугунов.

- Только можно я пару вопросиков задам?

- Пуская он сначала ответит, как это он собирается чернила со скатерти стирать? - возник Степа.

Но следователь смотрел на участкового с интересом.

- Спрашивайте, Чугунов, - разрешил он. - Вы, конечно, за скатерть извините, но на вопросы вам придется ответить. А с этим мы потом разберемся.

Чугунов с удовольствием закивал и не стал откладывать дела в долгий ящик:

- Вы мне скажите, ребятки, кто-то из вас охотой балуется?

Он смотрел на нас своими невинными голубыми глазками, а у меня по спине побежали мурашки.

- Это в каком смысле? - осторожно спросил Дима. - Если дома, то я, например, а если здесь, то никто. У нас и ружей нет. Можете посмотреть.

- А что же вы тогда на столе ружейным маслом мазали, хлеб, что ли? спросил посуровевший разом участковый, мгновенно потерявший свою чрезмерную полноту и вальяжность.

Он сидел, наклонившись вперед, зорко следя за каждым нашим движением. Но на него никто не бросился, да и не собирался. Мы молчали. Ни звука не нарушало звонкой тишины.

- Вы не ошибаетесь, Чугунов? - спросил следователь, наконец, сообразив, в чем суть вопроса.

- Да что вы! Как можно! - отпарировал весело участковый. - Это никогда в жизни.

- Прошу ответить, господа, - сурово обратился к нам следователь.

- Извините, - растолкал нас Манхэттен. - Я не знаю, о чем идет речь, я не охотник. Но масло на столе пролил я. Капнул немного. Только вы, товарищ участковый, ошиблись. Это не ружейное мало, это я купил на рынке веретенку. У меня, простите, радикулит, так мне посоветовали мазать веретенным маслом, и знаете, помогло. Ничего не помогает, только веретенка, представляете!

- Что скажете, Чугунов? - посмотрел следователь на погрустневшего и покрасневшего участкового.

Тот замялся, переступая с ноги на ногу, потом чувство справедливости взяло верх, и он нехотя пробурчал:

- Возможно. Это, в принципе, одно и то же.

- И что, ружейным маслом лечат радикулит? - совсем по-мальчишечьи заинтересовался следователь.

- Лечат, - вдохнул Чугунов. - Сам иногда это дело пользую. Извините, малость перебдел, - развел он руками.

Мы охотно его простили, а со слов следователя поняли, что нас особо не подозревают, дед Андрей очень дорожил работой с нами, можно даже сказать гордился. И всем нас нахваливал. Что все соседи и подтвердили. Они стали прощаться, но камень с ружейным маслом, который в нас запустил участковый, был не последним у него за пазухой. Уже на пороге он вдруг спросил, как бы между прочим:

- Кстати, а зачем к вам ходит Хлюст?

- Это кто такой? - слишком быстро отреагировал я.

- А это Хлюстов Валерий Константинович, - покосившись на меня, с вновь вспыхнувшим подозрением ответил он.

- Так бы сразу и сказали! - радостно ответил я. - Приходил несколько раз Валерий Константинович. Машину мы у него арендуем. А вот по кличке мы его не знали. Что за чудное прозвище? Он что, сидел, или это школьное?

- Хлюст-то?! - весело вскинулся Чугунов. - То есть, Хлюстов? Ну, ребята, такие вещи про своих друзей не знать! Он не просто сидел, он очень даже сидел. Долго и вдумчиво. И неоднократно. Так что вы, мужики, поаккуратнее себе знакомства выбирайте.

- Заметано, участковый! - заверил его Манхэттен. - Будь спок! Можешь спать спокойно. Каждое сказанное тобой слово я высеку в камне и повешу у себя над кроватью. Ночью этот камень сорвется, и я умру раздавленный могуществом твоего разума.

- Он у вас что, с приветом? - покрутил пальцем возле головы участковый. - Ку-ку, да? Вы смотрите, шутки шутками, но я вас серьезно предупреждаю: этот Хлюст - тип опасный, даже для своих. Он помолчал, подождал, пока следователь отойдет на приличное расстояние, и, хитро прищурившись, сказал:

- Вы бы лучше под дурачка не "косили" и тряпочки от шомполов в помойное ведро не выбрасывали. Или ведро вовремя, что ли, выносили. И еще: ружьишко, если оно законное, лучше зарегистрируйте. Или сдайте.

Он поправил фуражку и потопал за следователем.

- Силен мужик! Прямо Анискин! - покрутил головой Степан.

Он что-то совсем сник. Мы все были расстроены гибелью старика Андрея, которого уважали и любили. К тому же мы понимали, что в его смерти есть и наша косвенная вина, а возможно, и прямая. И мы не могли не понять, что влезли в слишком серьезные дела. Смерть дышала нам в затылок. А ситуация становилась все запутаннее.

В сарае лежал товар, фактически украденный нами у Креста и компании. Об этом знал или догадывался Хлюст, который требовал своей доли. Но где гарантии, что, получив свое, он не заложит нас Кресту? У него самого явно какие-то неприятности, слухи из ничего не рождаются. Раз он держит воровскую кассу, значит, претензии к нему денежного характера. Значит, запустил лапу в общак. А это жестоко карается. Вот он на нас и наседает, требуя вступить в смертельно опасную игру с Крестом и Черепом, а там и ещё черт знает с кем. С теми, для кого существует свой закон - закон беззакония, по которому они живут.

А тут ещё страшные Обух и Шило, какие-то ископаемые монстры. Страшные тем, что для них вообще не существует пределов. Им ничего не стоит войти к человеку во двор и среди бела дня грохнуть его топором по затылку, прямо у крыльца, почти на виду у всех.

Нас втягивали под жернова. Я уже слышал, как трещат наши косточки. Пойти в милицию? А с чем? И ещё надо помнить о десяти расстрелянных нами бандитах, которые сгорели в степи, в "КАМАЗе". У нас теперь их оружие, которое ещё неизвестно, как и где добыто. Первым порывом было избавиться от него. Но тогда мы оставались бы совершенно беззащитными перед Хлюстом и перед Шилом с Обухом. И перед маячившей на горизонте фигурой Креста.

До позднего вечера мы обсуждали обстановку, но так и не пришли к единому решению. К вечеру Степа созрел.

- Ребята! - взмолился он. - Уеду я. Вы как хотите, а больше не могу и не хочу. Это дело кровью замазано. А с меня крови хватит. Я не трус, но у меня семья, дочка маленькая. Я даже доли своей не прошу, дайте мне только на дорогу до Москвы да хоть немного на первое время. Совсем немного, потом что-нибудь заработаю. Но хоть дочь сиротой не будет расти. Добром это не кончится, вы же сами понимаете. Надо рвать отсюда. Бросать все и рвать. Вы же не хотите стать такими, как эти хлюсты и обухи!

Он, конечно, во многом был прав. Но с одной стороны, мы не хотели бросать уже заработанное, тем более оплаченное кровью. А с другой стороны куда нам рвать-то? В Москве нас быстренько поставят на ножи ребята Креста: наш долг ведь никуда не исчез. Бежать, куда глаза глядят, в неизвестном направлении? Это рискованно и опасно. Да и денег у нас не так уж много для такого мероприятия. Разве что... прихватить деньги Креста и компании? Но об этом мы сразу отказались даже думать.

- Ладно, Степан, - решили мы. - Мы тебя не держим. Спасибо за помощь, мы очень тебе обязаны, правда. Долю мы тебе выделим. Про тебя из компании Креста никто не знает. В Москве позвонишь Кресту, мы дадим тебе телефон, расскажешь ему, что тут творится. Понял? Только из дома не звони. И ни в коем случае не называйся и не показывайся им на глаза.

На том и порешили. На следующий день купили Степе билет, снабдили деньгами и распрощались. Провожать не поехали, чтобы не навести на него кодлу Хлюста. Мы посоветовали ему не светиться на вокзале в Курганинске, а поехать и сесть на тот же поезд в Армавире - "городе ветров", который прозвали так из-за того, что ветры на его улицах - вещь постоянная и всесторонняя. Ехать до него чуть дольше, около часа, но там не пасутся люди Хлюста.

Отправили мы Степу на автовокзал, выпили на посошок и легли спать. Настроение было поганое, на душе - муторно и неспокойно. Поэтому, наверное, я и проснулся ночью. Сел на кровати. Во дворе что-то происходило. Тихо звякнуло, потом чуть слышно стукнуло. Я свесил ноги с кровати, осторожно встал, достал из тайника пистолет и, не зажигая света, выглянул в окошко. Вроде все спокойно. Я уже хотел лечь обратно, как вдруг опять услышал легкий шорох, только звуки шли с заднего двора. Я ринулся бесшумно на кухню, и сквозь неплотно прикрытые ставни посмотрел в огород, который раскопал вошедший во вкус дела Манхэттен. В Алике проснулся зов земли, и он целыми днями торчал кверху задом в огороде, окучивал, полол, поливал, холил и лелеял какие-то мелкие росточки и терпеливо ухаживал за ними, не щадя сил.